«То, что в жизни называют «возвышением», — не что иное, как переход с пути спокойного на путь, полный тревоги. Где же прямая дорога? В чем состоит наш основной долг? В заботе ли о близких нам людях? Или обо всем человечестве? Не следует ли оставить малую семью ради большой? Человек поднимается вверх и чувствует на своей совести все увеличивающееся бремя. Чем выше подымается он, тем больше становится его долг по отношению к окружающим. Расширение прав влечет за собой увеличение обязанностей. Возникает соблазнительная иллюзия, будто перед нами расстилается одновременно несколько дорог и на каждую из этих дорог нам указывает наша совесть. Куда идти? Свернуть в сторону? Остановиться? Пойти вперед? Отступить? Что делать? Это странно, но у долга тоже есть свои перекрестки; ответственность бывает иногда настоящим лабиринтом» Виктор Гюго, «Человек, который смеется»
Декабрь 1869 года Рим, Итальянское королевство
Понятие счастливой семьи у отдельно взятого человека зависит от среды, в которой он вырос, в которой его воспитали, и далеко не каждый счастлив в кругу своих родственников. Подобную мысль уже выражал Лев Толстой, однако у всех свое внутреннее несчастье, способное с течением лет стать либо досадным шрамом на фасаде семейных отношений, либо привести к ампутации той или иной заразной ветви фамильного дерева. Такие проблемы не уходят бесследно. Одно скользкое слово, один сомнительный поступок и один полный недоверия взгляд могут стать причиной кровавого разрыва даже самой крепкой семейной связи. Двадцать третьего декабря во второй половине дня и в середине девятнадцатого века в Вечном городе, который станет столицей Итальянского королевства лишь на следующий год, только закончил идти проливной дождь. Налет стихии длиною в двенадцать часов не миновал и скромное графство в пригороде, столь удачно укрывшееся от городской суматохи в тени деревьев. Одновременно со впечатавшейся в асфальт первой каплей второго ливневого акта на втором этаже распахнулась тяжелая дверь, предоставив проход недовольному мужчине. Он поджал губы, тут же её закрыв, не позволяя никому идти следом, и быстрыми шагами направился в комнату, служившую покоями его младшего брата. Тот, выгнув бровь, бросил на вошедшего подозрительно спокойный взгляд и, не поднимаясь с кушетки, с легким удивлением кивнул, решив уделить время неожиданному гостю. — Мне потребуется твоя помощь. От прозвучавшего требования в помещении, показалось, насторожились даже предметы интерьера, даже коллекция французских фарфоровых статуэток, которая в свое время заслужила особую любовь у их матери. Хозяин комнаты, Риккардо, отрешенно хмыкнул, будто бы размышляя, стоит ли ему помогать или нет. Сколько он себя помнил, старший брат, наставник, ныне именуемый графом Филанджиери и официальным владельцем поместья, считал одним из своих любимых занятий требование у другого человека чего-то, что он вполне мог сделать самостоятельно. Однако Данте, иной раз слишком гордый и самоуверенный, никогда бы не позволил себе падать на колени, чтобы добиться желаемого: ему требовалось не больше спокойной и уравновешенной беседы и неподдельно сурового взгляда из-под бровей. — И что у тебя теперь стряслось? — Право, ничего существенного, дорогой Рикки, — усмехнулся он, поправляя пуговицы воротника не глядя в зеркало, которое ему в отдельные моменты заменяла высокая самооценка. — Хочу съездить в город на два-три дня. Как думаете, виконт, вы сможете присмотреть за домом в мое отсутствие? Саркастичное обращение по титулу заставило насторожиться обоих. Привыкнуть к тому, что род лишился истинного графа земель, их отца, и его место теперь занимал Данте, так и не получилось, несмотря на то что прошло уже два года со дня смерти родителей. Вместе с матерью стены поместья покинуло звание графини, у которого не было заменителя и которое с большим сомнением могло появиться здесь вновь. Впрочем, не родительские похороны поселили в них страх жить, ибо смерти родителей никто не избежит и гораздо страшнее нее смерть детей. Вовсе не это событие заставляло их бояться будущего, а последствия, которые оно за собой повлекло. Уход в мир иной графа и графини Филанджиери, когда одному из их наследников было тридцать шесть лет, а другому — тридцать три, мистическим образом пробудил родовое проклятье, заставив их вычеркнуть некоторые аспекты из привычного уклада жизни. С того момента они оба перестали стареть, навсегда замерев в том возрасте, в котором их застали холера и февраль 1867 года, и обеспечив себе пропуск в круги Ада без возможности реабилитации. Невозможность естественной смерти для братьев не исключала шанса смерти случайной, но страх неизвестности за чертой и описание Данте Алигьери не вызывали желания такой шанс спровоцировать. — Попрошу не разговаривать со мной в подобном тоне, как бы тебе ни хотелось показать всю двойственность своей натуры, — не обращая внимания на усмешку, снова отбросившую тень на лицо брата, Риккардо продолжил: — Тем не менее, я бы хотел предложить посетить семейный склеп. Не рассчитываю, что это уменьшит твои душевные переживания, однако мы там не были со дня похорон. — Дева Мария, возможно, потому, что могли бы лежать рядом? Позволь напомнить, что если бы ни роковая случайность, мы бы умерли все вместе, вчетвером. — Это и есть та причина, по которой ты и теперь не хочешь оставаться в поместье? Данте, опешив, замер. Не в его характере было оставлять последнюю фразу за собеседником, но Риккардо, прекрасно об этом зная, попал в цель, лишив его дара речи и не дав найти подходящие слова. Старший брат, привыкший всегда и во всем отстаивать свою свободу и независимость, обыкновенно защищал внутренний мир своих переживаний и эмоций необычайным остроумием и свойственными ему насмешками. И лишь один человек на свете, лишь второй человек в этой комнате, знал его истинные чувства и, несмотря на свою близорукость, видел его насквозь. Привыкший всегда идти напролом, Данте теперь боялся неизвестности, того, что приготовил неизбежный Ад. Оставаясь в стенах родного дома, он чувствовал сухость на кончике языка и видел судороги, как будто заново проживая тот день и жалея, что сам выбрался с того света. Если за этой гранью такое чувство неизбежно останется с ним, то последнее, что он будет делать — торопиться умереть. К чему ему теперь было играть спектакль, искать мнимые поводы и оправдания собственной слабости, если Риккардо понял все давным-давно? Резко качнув головой из стороны в сторону, словно пытаясь отмахнуться от овладевшего им оцепенения, Данте в пару шагов преодолел пространство, которое отделяло его от сокрытого под покрывалом мольберта. Граф знал, что младший брат крайне трепетно относился к своим незаконченным полотнам и не хотел, чтобы их видели в данной стадии, а потому нарочно собирался задеть Риккардо в той же мере, в какой тот только что задел его. Поняв это, виконт остановил себя, не стал препятствовать, сжимая кисти так, что костяшки пальцев в одну секунду побелели. Рисование, как он сам признавался, позволяло ему прикоснуться к тонкой грани между прошлым и настоящим, между настоящим и будущим, что, казалось, располагалось на расстоянии, непреодолимом для обычного человека. Мольберт обнажился, младший из братьев тяжело вздохнул, граф же в удивлении отошел от холста. — Грации. Пред глазами стояло незаконченное произведение искусства, изображающее трех харит, трех богинь, трех одетых в свободные одежды девушек, отраженных на картинах как до рождения Риккардо, так и после, равно как более известными художниками, так и менее. Проведя достаточно времени в библиотеке за чтением и древнегреческой, и древнеримской мифологии, Данте, заядлый циник, ошеломленный столь большим количеством красоты, метко определил для себя каждую из дочерей Зевса и Евриномы. Так, безусловно, у Талии были пронзительные карие глаза и белокурые пряди волос, обрамляющие мягкое благостное лицо покровительницы цветущей растительности. Обладательница внешности с нескрываемым итальянским южным акцентом, темноглазая и темноволосая — это, конечно же, Ефросина, которая, казалось, смотрела графу в самую душу, не давая перевести взгляд на самую младшую из трех сестер. И не зря, поскольку смотреть было на что. Аглая улыбалась такой же колдовской, ведьмовской улыбкой, как и ее ярко-зеленые глаза, хитро прищуренные под тонко выщипанными бровями и сенью удивительно рыжих локонов, неумолимо напоминающих о горах Шотландии. Отчего-то при взгляде на двух последних девушек граф, всегда знающий, чего хочет, и всегда с легкостью находящий в обществе самых очаровательных дам среди попросту красивых, не мог понять, кто из них вызывает в нем большие чувства. Казалось, он знал их не только внешне, видя в первый раз, и симпатизировал каждой из них по-особенному. — Я когда-нибудь говорил, что у вас талант, дорогой виконт? — Пару раз невзначай бывало. — Тогда вынужден повториться, — сделав вид, что не он перевел тему бесцеремонным нарушением личных границ, Данте все же решил ответить на вопрос брата, который должен был остаться риторическим. — Да, именно потому я бы не хотел здесь оставаться. Еще вчера твое предложение было бы отвергнуто, а его обладатель — отправлен в отдаленное от Италии пространство. Скажем, в самую гущу развивающихся событий на благоприятном фоне объединения Королевства Италии и недавнего присоединения Венеции. — Упомянув об этом в прошедшем времени, ты, вероятно, решил сменить точку зрения. — Возьму еще один грех на душу и наконец-то признаю, что в чем тебе не найти замену, так это в проницательности, — Данте сделал вид, что краем глаза не заметил, как виконт возвел глаза к потолку. — Так и быть, останемся на этот день вдвоем: отпустим всех слуг и с небывалой радостью разгромим кладбище на заднем дворе. Дева Мария, признаюсь, моя несбывшаяся детская мечта — разнести в пух и прах первый этаж. Он медленно приложил к губам кончики пальцев. Дальнейшее развитие воображаемых событий он посчитал оставить при себе. Его не покидало ощущение присутствия в предложении всегда немногословного брата чего-то нечистого, иначе с чего бы Риккардо уделять внимание самовлюбленному графу в таком количестве? Ведь они обвиняли друг друга в течение последних двух лет на чем свет стоит, а в тот дождливый день согласились провести вдвоем больше часа. Мир не видел более отважных самоубийц. — Предложение сомнительное, но, так и быть, принимается, — на губах Риккардо мелькнула едва заметная улыбка. — Честно сказать, в моей голове образ Ефросины имел больше общего с образом Беатриче, чем с самой собой, а, судя по твоему взгляду Беатриче все же досталась Данте, — наткнувшись на полный непонимания взгляд брата, виконт нахмурился и махнул рукой, будто бы прогоняя странное сравнение. — Не бери в голову. Язвительность всегда была присуща вам, ваша светлость, не мне. Данте шутливо и одновременно высокомерно поклонился одной головой, отходя в сторону немногочисленных картин, которым была уготована честь не перекочевать в галерею, а остаться в обители своего создателя. Внимание его привлек небольшой семейный портрет, разбередивший старую рану. С представителями этого рода генетика довольно зло пошутила, благодаря чему вышло так, что братья, обладая весьма похожими чертами лица, цветом глаз и волос, имели небольшую, но в ту же время значительную для мужского самолюбия разницу в росте. Граф страдал видимым лишь ему комплексом: младший брат был выше его ровно на три дюйма. Разглядывая отражение зеркала, когда им выпал шанс стоять рядом, он не мог не отметить уже тогда, пятнадцать-двадцать лет назад, выделенного противопоставления между двумя потенциальными наследниками, потому как юноша, стоявший рядом с ним, был высок, строен и изящен настолько, насколько могло позволить воображение. Большинство прелестных дам не без интереса разглядывали Риккардо, его мягкие, чуть волнистые темно-каштановые волосы да вечно заигрывающие глубокие шоколадные глаза — семейными вечерами ни единожды проскакивали искрометные шутки, кто из братьев являлся истинным представителем дворянского рода. Что до Данте, мрачного, черноволосого и черноглазого, то они вовсе не стремились его избегать, а скорее наоборот — он не желал видеть подле себя кого-то из представителей их общества. По этой причине — и не только — его обходили стороной если не все, то многие. Лишь один человек в свое время его не раздражал, исхитряясь получать от этого неподдельное удовольствие. Алессандра Леонора Филанджиери любила своего старшего из двух брата той самой всепоглощающей любовью. То, что их разница в возрасте составляла целых тринадцать лет, не мешало брату с сестрой, похожим друг на друга как две капли воды, самозабвенно проводить время наедине и наслаждаться высшим дворянским обществом с обеих сторон. Счастье, как известно многим, не имеет свойства длиться долго. Будучи приглашенной в гости в Венецию, Лалла, олицетворяющая собой образ расцветающей юной красотой барышни, отправилась навстречу неизвестности с широкой улыбкой на пунцовых губах. Прошел целый месяц, прежде чем во владениях графа Ладзаро Филанджиери стало известно, что дом, в котором поселилась их единственная дочь, обвалился в ночное время суток вместе с мостом шаткой конструкции, на котором он и был расположен. Это была ужасная потеря как для родителей, так и для братьев. Обратив внимание на заинтересованность Данте небольшим холстом, Риккардо отложил кисточку и приблизился с грустной улыбкой. — Я помню, ты не раз говорил, что, бросая мимолетные взгляды на темноволосых девушек, ты видишь только её, — еле слышно заговорил виконт. — Лалла была рождена для счастья, а счастье было таким недолгим. Хочется верить, что и после произошедшего на ее губах осталась вечная улыбка. — Конечно, ведь именно так и было, — невольно давая волю чувствам в дань воспоминаниям о светлом образе сестры, ответил Данте. — Ей едва исполнилось четырнадцать лет, а люди, умершие в возрасте до двадцати, так или иначе попадают в рай, куда нам с тобой путь заказан. — Кто знает, ваша светлость, может, оно и к лучшему. Не будем исключать возможности, что ей требовалось отречься от нашей фамилии, чтобы обрести душевный покой, — Риккардо на свой страх и риск подошел к брату ближе и обхватил его за плечи одной рукой. — Потому будет не слишком разумно упоминать полное имя нашей младшей сестры, получившей в полное распоряжение отошедших в иной свет родителей два года назад. Спустя столько лет. Она долго ждала встречи с ними. — Нареченная нашим светлым ангелом Алессандра. Единственная из мертвых, что связывает нас с миром живых. Один наклонился, а второй поднял голову выше. Прислонившись лбом ко лбу, они дали клятву держаться вместе всегда и во всем, не обращая внимания на внешние обстоятельства, какими бы сложными они ни были. У них было всё и не было ничего. В сложившейся ситуации, не имеющей временных рамок, растягивающейся до размеров внешности, им оставалось беречь друг друга и сохранять эти семейные узы, посланные в дар громкой фамилией.***
Лето 1856 года Римская республика
Европейская архитектура в девятнадцатом веке началась с направления классицизма, но позже неожиданно приобрела элементы эклектики, в каждой стране направившись по своему пути. Поместье в пригороде Рима, несмотря на все беспорядки в Вечном городе, за последние шестьдесят лет сохранило свою свежесть и приятный розовый оттенок. Особое чувство разливалось теплом внутри у любого, кто видел, как эти стены цвета арбузной мякоти окрашивались в предрассветный час; сад в то время напоминал полосатую зеленую корку аппетитного ломтика, поэтому сама территория казалась арбузом, лакомым кусочком для любимцев судьбы. Некоторых она одаривает очень щедро. Пытаясь передать масляными красками игру света на грозди сочного винограда, молодой человек обреченно вздохнул. И как только он не учел, что солнце за три часа успеет так сменить направление? Поняв, что дальнейшие попытки закончить первый летний натюрморт в этом году приведут к уничтожению всей картины, Риккардо Филанджиери отложил в сторону кисточку и, прищурившись, внимательно осмотрел предметы своего изображения. Верно решив, что он перестал работать, на одну из двух желтобоких груш опустилась муха. «И в арбузах бывают косточки». Сравнение графского поместья с большой ягодой принадлежало ему и не было понято никем больше. Он, вспомнив об этом, лишь улыбнулся и рукой прогнал проказницу. Конечно, ничто не мешало изобразить и её, но в реальной жизни достаточно недостатков, чтобы переносить их на картины. — Милый, милый, ты снова замечтался и не заметил, как мы вернулись, — младшая сестра на цыпочках прошла на южную веранду и приблизилась к его уху. — Я бежала со всех ног, чтобы кое-что тебе рассказать. Порывистая, стремительная и не способная побыть спокойной и пяти минут, по словам матери, Алессандра могла быть бомбой или динамитом замедленного действия еще до их изобретения. Унаследовав темные, почти черные кудри от родственников по женской линии, девочка в вечном нетерпении сдувала их с лица, когда они мешали смотреть антрацитовым глазкам. Кожа от постоянного пребывания на солнце к ее тринадцати годам приобрела настолько смуглый оттенок, что делала ребенка больше похожим на цыганку, чем на итальянку. Причудливым образом именно в ней, а не в старших братьях смешались во взрывную смесь самые опасные и буйные родительские корни. Как только крошка Лалла научилась ходить и говорить, гувернеры и прислуга тщетно пытались отыскать проказницу, которую душу тянула то в дальний сад, то на скотный двор. Отец приходил в ужас, когда понимал, что дочери требуется как минимум три платья в день уже в четырехлетнем возрасте; глаза же матери, наполненные любовью, в шоке следили за тем, как беспокойные пальчики обрывают ее драгоценные камелии и амариллисы. Подсчитывая нанесенный дому ущерб этим бедоносным созданием и делая прогнозы на будущее, все обитатели поместья боялись представить, что будет, когда она вырастет. Однако по мере взросления Алессандра, достигнув пика своей активности в пять лет, когда животные в страхе забивались в самые дальние углы, постепенно успокаивалась и к четырнадцатому году жизни оставила серпантин и взрывной праздник лишь в своем характере, не в поступках. Несмотря на это обстоятельство, выживший скот всё так же спешил уйти с её пути, помня свои мучения. — Мама поддалась на наши уговоры и заказала для меня муслиновое платье нежно-розового цвета, — поднимая измученную горсть винограда и по очереди срывая с нее сладкие плоды, радостно сообщила девочка. Риккардо невольно усмехнулся, вспоминая свои арбузные фантазии такого же оттенка. — Ткань такая тонкая, что скользит по коже, как маленькое перышко. Данте согласился с этим сравнением, но сказал, что цвет китайской розы придает моему лицу болезненность, что он мне не идет. — Не сомневаюсь, что он действительно так сказал, — спешно протерев испачканные зелеными красками ладони, он решил, что завтра в саду найдет другие модели для натюрморта, и присоединился к проголодавшейся сестре. — По правде сказать, не понимаю, зачем он ездил с тобой и мамой в ателье, когда, по его собственным словам, это пустая трата времени. — Боже милостивый, вы похожи на бесцеремонно пожирающих всё на своем пути варваров. Фрукты страдают, — на веранде появился третий участник — уставшая от долгой поездки и утомленная дневной жарой женщина. Борясь с соблазном присоединиться к незапланированной трапезе, она легко ударила детей по рукам. — Устроим перекус на восточной террасе, если вы дадите слово больше так себя не вести. Я попрошу накрыть стол и скажу вашему отцу. Ласковым движением убрав с глаз дочери действующие на её закаленные югом нервы черные волосы, она вернулась в дом. В тот год Элизабетте Филанджиери исполнилось сорок шесть лет, но очевидных признаков старость проявлять не спешила. Так же, как и во время венчания, во время наследования титула благодаря любимому мужу, её добрые и искренние глаза озаряли мир жизнерадостностью и неподдельной привязанностью ко всему, что её окружало. В каштановых волосах, цвет которых унаследовал младший сын, а текстуру и форму — единственная дочь, уже успели затеряться серебристые пряди, однако её точеная, словно у хрупкой статуэтки, фигура могла грезиться многим девушкам. Дальняя смесь ирландцев, испанцев и итальянцев в крови этой женщины сделала из нее героиню фантастических историй, лесную нимфу или богиню всего живого. В начале века, когда её взяли в жены в такое известное семейство из-за большого приданого, а вовсе не из-за обилия чувств, юная девушка и подумать не могла, что в их союзе её ждет счастье — то тихое семейное счастье, которое женщины ищут в легких романах и не находят в реальной жизни. С любовью она относилась не только к мужу и трем детям, но и к поместью, к трехэтажному дому с чердаком для слуг, к саду, которым занималась самолично, — к каждой детали этого особого, вечно солнечного мира её привязанность была одинаково сильна. Поэтому Элизабетта сводила брови вместе, когда гости без разрешения принимались изучать её коллекцию французских фарфоровых статуэток, скрещивала руки на груди, слыша звон разбитой посуды, и готова была плакать от проказ Алессандры десять и восемь лет назад. Она была истинной хозяйкой. Задержавшись на конюшне, Данте хотел проведать свою светлохвостую арабскую красавицу и извиниться перед ней, что сегодня поездки верхом отменяются. Он и сам не до конца понимал, что побудило его присоединиться к матери и сестре в изнуряющей поездке, однако непрекращающиеся мелкие беспорядки сердили. На каждом углу уверяли, что Италия непременно объединится, и в тех же закоулках находились люди, противящиеся этому. Мерзость подобных разговоров не должна была касаться ни одной из женщин, поэтому он, молодой мужчина и титулованный виконт, сделал всё возможное, чтобы они вернулись раньше запланированного. Гладя лошадь по носу, он чувствовал, что всё позади, что он вернулся домой. Если месяцы шли в правильном порядке, то приближался возраст, когда ему следовало жениться, ведь меньше, чем через полгода, старшему сыну четы Филанджиери будет двадцать шесть лет. Элизабетта, деликатная и предпочитающая не торопить события, никогда с ним об этом не говорила, хотя достаточно часто думала о продолжении рода, будущих внуках. Разумеется, и он, и младший брат проводили время в обществе молодых девушек и, в отличие от большинства людей своего возраста, не предпочитали ему истинно мужскую компанию. Будучи наследниками достойного состояния, они могли себе позволить не искать обладательниц большого приданого и ждали настоящего чувства. Не все могли и могут позволить себе такую роскошь — жениться по любви. — Ладзаро, милый, мы собирались устроить с детьми скромное чаепитие на террасе, — найдя супруга, как и всегда, за бумагами на ведение хозяйства, графиня посмела нарушить его покой и, приблизившись, провела сквозь тонкие пальцы его жесткие седые волосы. — Стоит рассчитывать, что ты присоединишься? Не оставишь нас вчетвером? — Ты всегда можешь рассчитывать на меня, Лисетта, — медленно, полностью погруженный в свои мысли, ответил мужчина, на долю секунды обнимая её за талию. — Нам надо поговорить. — Время терпит, сделаем это вечером. Поймав взгляд жены, он согласно кивнул и не отводил от её точеного силуэта глаз, пока вслед за серой ажурной юбкой не закрылась дверь библиотеки. Будучи старше этой женщины всего на семь лет, граф чувствовал себя с ней на равных и понимал, что она должна занимать не меньшее положение в иерархии поместья. Она безукоризненно исполняла всё, о чем бы Ладзаро ни попросил, а он, в свою очередь идя на уступки, соглашался с внесенными ею предложениями, если таковые возникали в их разговорах. Идя под венец в лоне римской католической церкви под руку с девушкой, окруженной ореолом то ли своих пушистых волос, то ли неподдельной добродетели, он и не мечтал, что она способна сделать его счастливым и показать, что это счастье заключается в тепле семейного очага и любимых людях рядом. Будущий наследник рода графов де Филанджиери родился в самом начале девятнадцатого века, в 1803 году, когда Наполеон разрезал Европу, словно именинный пирог. Старший из детей, он и стал графом. Ладзаро был истинным итальянцем как по чистоте крови, так и по характеру, так и по постоянному пребыванию в пригороде Рима, в этих стенах вечного города, хотя не имел ничего против посещения других стран Старого Света. Смуглого и по молодости черноволосого мужчину нельзя было назвать чересчур привлекательным из-за его низкого роста, и крупного для овального лица носа, и далеко не идеальной фигуры, однако в нем чувствовалась особая порода людей, которые знают, как привлечь к себе внимание. Ту же черту, не отдавая себе в том отчета, невольно перенял его старший сын, к которому граф предъявлял, по мнению супруги, для кого дети занимали одинаково всё сердце, завышенные требования. Он видел в Данте образец идеального хозяина и дворянина, со снисхождением и скрытой гордостью смотрел на картины Риккардо и обожал Алессандру, позволяя и разрешая ей куда больше, что свойственно всем отцам в отношении дочерей. Он предпочитал не обсуждать этот вопрос со своей женой, которая, как он знал, готова была поддержать и дать ему совет в любом вопросе, но большая часть состояния должна была отойти их старшему сыну. Этот факт тревожил и ночами мог довести до бессонницы, однако, как бы ни были велики опасения мужчины на его счет, пойти против долга благородства он не мог. Молодой виконт с готовностью приходил ему на помощь, помогал отцу искать решение возникающих проблем, и упрекать его в том, что однажды он не сможет вести хозяйство, было бы кощунством. В то же время действия первого наследника были чисто механическими, а глаза — поддернутыми пеленой скуки: казалось, ему не по душе провести всю жизнь в Европе. Творческими задатками среди их детей был наделен каждый ребенок, и потому в моменты разбора бумаг и подсчета земель графства Данте также терзало вдохновение, которое приходилось скрывать от прагматичного отца. Тот, как уже было сказано, не понимая чужих интересов и недоговаривая, боялся перемен, которые были неизбежны, ибо никто не имеет права на вечную жизнь. Терраса, о которой было столько разговоров среди членов благовоспитанного семейства, представляла собой нечто, больше похожее на летнюю столовую для легких послеобеденных перекусов в узком кругу. В этой комнате, едва ли не единственной во всем поместье, были живы элементы упорядоченного рококо, создавая причудливую композицию с веяниями последних лет. Хозяева придерживались той золотой середины, либеральной стороны жизни, где позволяли себе время от времени поддаться модному течению или, напротив, остаться наедине со старыми традициями. За столом, пережившим свою лучшую пору почти что в эпоху Ренессанса, пренебрегая правилами приличия, сидела младшая дочь, занимавшаяся вышивкой кружевом. Младший из её старших братьев, увлекшись поеданием земляники, о чем-то столь занимательно и шутливо с ней спорил, что умудрился испачкать только что вымытые пальцы. Им, казалось Данте и его ревности обоих, никто больше не требовался, он все же нарушил разговор тет-а-тет. — Дева Мария, что привело вас к разногласию? — Прими мою сторону, молю, — сестра при звуке его голоса спешно отложила свое занятие, чтобы получить новую дозу любимых объятий. — Рики говорит, что маме от меня и без того досталось сполна, чтобы сейчас рвать в саду цветы, которые так подходят к моему новому платью. — Цветы, цвета и женщины, — засмеялся Риккардо. — Благими намерениями вымощена дорога вовсе не в место сплетения всех дорог, — в тон ему, назидательно, промолвил виконт, игриво дергая сестру за черный локон. Девочка, уже собираясь обидеться и обвинить своих главных защитников и рыцарей в предательстве вселенского масштаба, передумала так быстро, как все юные особы её возраста, и растаяла, когда один коснулся её собранных в прическу волос, а второй протянул на ладони красную ягоду. Сколько она себя помнила, братья не выказывали ей никакого отвращения или раздражения, что так знакомо младшим детям, несмотря на то что один был её старше на десять, а другой — подумать страшно! — на целых тринадцать лет. Проказница не нуждалась в штате прислуги, внимательно следившей за её шалостями в доме и за его пределами, когда за её опеку брались другие дети, преисполненные нежных чувств, желания помочь и выставить очередное происшествие в лучшем свете перед бдительным родительским взором. — Надеюсь, вы за эти пять минут не успели натворить ничего, что повлекло бы за собой угрозу вашему здоровью, — мать возникла на пороге так тихо, что они втроем не сразу успели спрятать в одинаковых глазах вину за покушение на её драгоценные цветы. — Иногда кажется, что надежды бессмысленны. Что произошло? — Некоторых происшествий удается избежать еще на стадии коварного замысла, мама, — старший сын, чувствуя давление этого старшинства, помог Элизабетте сесть за стол на привычное для нее место во главе. Протянув ей стакан воды, он поспешил сменить тему на более светскую: — Вы всё еще думаете, что будет дождь? — Дождя не будет, но гром и молнии можно ожидать, если ты не пожелаешь мне рассказать, что ты забыл в городе, — подал голос вошедший отец. — Сомневаюсь, что наши женщины настолько безответственны, чтобы нуждаться в контроле даже при покупке платьев. Самая молодая представительница семьи была настолько мила и настолько умела постоять за себя, что имела основание стать очаровательной суфражисткой, родись она на пятьдесят лет позже. Алессандра, привыкшая, привлекая к себе внимание, сводить гнев отца на нет и тем самым уберегать брата от гибели, и теперь увела разговор в сторону, принявшись описывать графу чудесный цвет своего будущего платья. Годами и веками установлено, что ничто не способно так смягчить сердце сурового отца, как появление на свет дочери — драгоценного лепестка, которому он подарит всю свою нежность. Рассеянно наблюдая за беседой их троих, Риккардо со своей проницательностью заметил неловкость матери, вытесненной за пределы этого круга. Женщина, казалось, внимательно слушает, но мысли её были далеко, о чем свидетельствовала отрешенность в привычном взгляде. Смеркалось, и темнеющее небо отражалось в её глазах, не в силах погасить их мягкий огонь. Стоило графине переместиться на кушетку и слегка поежиться, как младший сын и истинный дамский угодник, по её мнению, поспешил накинуть на её плечи легкую ткань. Мать была для него королевой, и молодой человек был уверен, что прекраснее на этой земле женщины не найти. Она вежливо попросила его присесть рядом. — Вы хорошо себя чувствуете? — вежливо осведомился шатен. — Тебе, солнце, я могу признаться, что их размолвки рано или поздно сведут с ума, — настороженно сведя брови, Элизабетта отвела от лица сына прядь волос и не могла не заметить, что он снова щуриться. — Если бы Ладзаро стал менее требовательным, а Данте поступился некоторых своих принципов, то они могли бы осознать, что настолько похожи, что затевать ссоры бесполезно. Она оставила при себе мнение, что младший сын в той же степени похож на нее саму, оставляя без предмета сравнения третьего ребенка. Разумеется, мы уже упоминали, что любовь этой женщины обладала истинно королевским размахом, и для каждого она могла найти место внутри своей памяти и души, но с Риккардо помимо этого их связывало безграничное понимание. Он был готов молиться на мать, и она это принимала, перед сном думая о его счастье. Такая любовь — небесный дар и плод долгих лет, долгих усилий людей с обеих сторон; такая любовь не способна на зависть и затаенную обиду, оставаясь предельно откровенной. Его, выделяющегося на фоне черноволосых отца, брата и младшей сестры и действительно больше похожего на мать даже по внешним признакам, вполне можно было окрестить заблудившимся рыцарем, опоздавшего со своим рождением на пару столетий. Иногда графиня против своей воли задавалась вопросом, почему все дети приобрели в свой багаж знаний абсолютно разные жизненные ценности. Молодой человек, который был младше Данте на два с половиной года и не имел с ним общих интересов, был для него лучшим другом и лучшим братом, пред кем меркли силуэты всех остальных его приятелей. В его достоинствах и крылись все его недостатки, ибо он был учтив, обходителен и любознателен, с детства приобретя привычку выражать все свои эмоции, положительные и отрицательные, на холсте. В очередной раз поддавшись на уговоры, что лучше нее музы не найти, мать с улыбкой соглашалась позировать, где-то на краю сознания отмечая, что у его идеальной спутницы жизни это выходило бы куда лучше. Элизабетта не просто знала, а видела, что его полюбит любая женщина, если она достаточно благоразумна и романтична, что свойственно большей части созданий женского пола. Только бедный мальчик тщетно искал в лицах, знакомых и нет, то, при виде которого он вздрогнет и поймет, что большего счастья нельзя и желать. — Данте, — женщина, вспомнив произошедший в вечном городе инцидент, на мгновение замолчала, — так настаивал сопровождать нас лично, что я поначалу испугалась, но, прошу тебя, не иронизируй на этот счет. Если бы его там не было, не думаю, что мы с Лаллой вернулись бы домой в целости и сохранности. — В Риме по-прежнему беспокойства? — получив в ответ немой кивок матери, Риккардо сочувствующе сжал её руку и оглянулся в сторону брата. Тот, оставленный графом наедине с сестрой, о чем-то оживленно с ней перешептывался, в моменты особой радости кормя девочку виноградом. — Его предчувствие беды сыграло свою роль и пришло вам на помощь, а всё оттого, что он высоко ставит вас обеих. Вы и сами знаете. — Лаллу выше. Алессандра по-детски рассмеялась, вызвав у обоих собеседников и холодную дрожь, и радость от осознания присутствия такого человека рядом с собой. За прохладными напитками и свежими фруктами тем жарким временем между днем и вечером счастливая семья обладала драгоценным мигом настоящего, имя которому — жизнь. Никто из них не тосковал по прошлому, сидя у открытого окна и ожидая его возвращения, и не спешил жить, стремясь догнать будущее, поэтому мог считаться счастливым. Ни родителям, ни детям не было дано знать, что в следующем году дом покинет самый светлый и самый непоседливый темноволосый ангел; что через одиннадцать лет, вслед за ней, на безоблачные небеса отправится старшее поколение, а оставшиеся в компании друг друга молодые люди станут узниками родового проклятья. Не только умение жить в настоящем, но и неспособность знать свое будущее делает человека счастливее, чем его способны сделать все земные сокровища. Тогда, за сто лет до пожара, который превратил роскошь поместья в пепелище, и за сто пятьдесят до бесповоротной заброшенности сада, в коридоре была организована галерея семейных портретов. Не секрет, что в некоторых случаях словесное описание лучше того, которое способен создать художник, однако последние три принадлежали руке Риккардо, почему лучшего нельзя было и желать. Автопортреты не так часто хорошо получаются, из-за чего он считал свой неудачным, видя, как сильно он отличается от брата и сестры. Милая девочка вопреки своей непоседливости и здесь, под красками его рук, вышла чарующе, обворожительно, за что стоило возносить похвалу её столь юному возрасту. Их одинаковые черные глаза были способны испепелить случайного зрителя. Излишне сощурившись, излишне поджав тонкие губы, Данте выглядел на своем полотне будто бы неестественно, совершенно не походя на свой реальный облик, словно скрывая за ним удручающее будущее для себя самого. Возможно, он, способный чувствовать беды уже тогда, стремился предупредить и передать какое-то послание.