«Смерть, налоги и рождение детей — всё это обрушивается на нас в самое неподходящее время» Маргарет Митчелл, «Унесенные ветром»
Ноябрь 1991 года Шотландия
В первый день последнего осеннего месяца ранним утром в воздухе еще было настолько свежо ощущение присутствия сверхъестественного, что его можно было коснуться рукой и даже поймать за хвост. Приближающаяся неминуемая зима уже дышала в затылок, успев оставить на окнах свои морозные рисунки — или это были прощальные приветы от духов умерших, пришедших на землю прошлой ночью, в канун Дня всех Святых? Среди просыпавшихся и спешащих на службу этим ранним пятничным утром шотландцев можно было выделить несколько категорий: первая отказывалась верить в существование потустороннего мира, вторая хотела бы иметь в своей однообразной жизни такую частичку волшебства, а третья тем или иным образом взаимодействовала с теми существами, к которым у предыдущих двух было столь прямо противоположное отношение. Будучи ведьмой в шестом поколении по женской линии и скептичным фармацевтом по профессии, Бэйлан Малхолланд совершенно спокойно спала на неудобной кушетке в коридоре одного из отделений Королевской Эдинбургской больницы. Ее нельзя было назвать красивой по меркам стандартов красоты, а отсутствие макияжа и растрепавшиеся из нехитрой прически темно-рыжие волосы явно не добавляли молодой женщине очков привлекательности в глазах мимо проходящих санитаров и врачей. Но, надо думать, собственная внешность была последним, что ее волновало после бессонной ночи в неизвестности: ее дочь в срочном порядке госпитализировали со страшным приступом сильного кашля. Хлопнула одна из дверей палат, кто-то из младшего медперсонала слишком громко засмеялся над утренней шуткой своего коллеги — она проснулась так же быстро, как и незаметно — для себя — заснула. Потянувшись и максимально стараясь сдержать широкий зевок, Бэйлан сонно посмотрела в окно, откуда в сторону ее импровизированной кровати своим отсутствием ухмылялось ноябрьское солнце. С высоты четвертого этажа открывался вид на Морнингсайд, где припаркованные машины мыслимых и немыслимых цветов создавали удивительный контраст с окруженными средневековыми стенами миниатюрными домами, будто бы сошедшими со страниц старинных сказок. Из них кто-то только выходил гулять с собакой, кто-то спешил в школу с ребенком и его огромным ранцем, а кто-то торопливо прогревал двигатель автомобиля перед долгой дорогой — жизнь, такая понятная и потрясающая в своей простоте и естественности, кипела и продолжалась независимо от нее. За молодым доктором, детским пульмонологом, захлопнулась дверь ближайшей палаты, а сам он остановился, не пройдя и пары шагов, утомленно потирая переносицу и пытаясь привести в порядок светло-каштановые волосы после утреннего обхода. У голубых глаз от недостатка сна и неожиданного пополнения в стационаре лопнуло пару сосудов, из-за чего белки имели нездоровый красный оттенок. Мисс Малхолланд с дочерью и ее хронической пневмонией были одними из первых пациентов в начале его врачебной практики и, к сожалению, оставались его «постоянными клиентами» по сей день. — Доктор Маклейн… — Состояние стабилизировалось, мисс Малхолланд, — заметив, что собеседница резко поднялась со своего места, он остановил её легким поднятием ладони. — Еще рано, она пока спит. — Право слово, даже неловко, что вы снова пришли нам на помощь, — горько усмехнулась Бэйлан, скрещивая руки на груди. Убедившись, что дочери ничего не угрожает, она опустилась на кушетку, то и дело обращая взгляд в сторону плотно закрытой двери палаты. — Либо это в очередной раз удачное стечение обстоятельств, либо вам помогают ангелы. — Либо вы специально так затянули поход к врачу, чтобы я успел выйти из отпуска. Она опустила плечи, признавая факт, что в каждой шутке есть доля шутки, а доктор Маклейн обладал поистине английским чувством юмора. Разумеется, она бы не стала ждать, когда дочь начнет задыхаться от приступов кашля, если бы та не утаивала столь тщательно, что плохо себя чувствует. Десятилетняя девочка исправно делала уроки, жалуясь лишь на легкое недомогание, которое у нее случалось сравнительно часто и которое можно было вылечить горячим чаем и парой дней в постели, а сама скрывала от матери плотно обосновавшийся в легких удушающий кашель, пряча его в пуховую подушку и обвиняя его в невозможности нормально выспаться. Женщина заподозрила худшее, когда от начала простудного периода минуло десять дней и улучшений не наблюдалось. До последнего, до отъезда в больницу Шарлотта упрямо убеждала и себя, и Бэйлан, переживая за чувства матери, что с ней все в порядке и она вполне может вылечиться дома. Краем глаза женщина заметила, что к доктору стремительно подбежала светловолосая медсестра, столь же стремительно сообщившая ему что-то на ухо, привстав на носочки. — Прошу прощения, Бэйлан, я могу вас ненадолго покинуть? Пришли результаты анализов. — Безусловно. Судорожно кусая нижнюю губу, в одиночестве она позволила себе уйти в напряженные размышления. Над головой драматично тикали часы. В течение десяти лет она старалась не допускать мысли, что среди шести миллиардов людей может найтись кто-то, кто мог бы желать ее дочери зла, однако реальность убеждала в обратном. Доктор Маклейн в прошлый их визит в стационар отпустил шутливое замечание, что девочку как будто прокляли, из-за чего Бэйлан крепко задумалась об импульсивной проверке такой возможности. — Не помню, упоминала об этом или нет, но и у матери, и у Терезы, и даже у меня есть особая способность, дар, хотя к сверхъестественной или, как у тебя, мистической силе я бы эти маленькие причуды относить не стала, — она кокетливо повела плечом. — Так, небольшие женские хитрости. — У каждой женщины должна быть своя загадка, твоя правда, моя дорогая, — он крайне бережным жестом отвел от девичьего лица прядь волос, легко щелкнув её по носу. — И на что же способны столь прекрасные представительницы могущественного рода ведьм, как вы? — Ничего особо могущественного в наших силах нет, но, тем не менее, с Шэннон шутить опасно, она способна наслать проклятие похуже вашего, предсказания сестры имеют свойство сбываться, а я в каком-то смысле вижу будущее, — притворно скромно она потупила взгляд, давая паузой ему осознать всю значимость этих слов. — Ничего особенного, это только отдельные обрывки. Их нельзя классифицировать, спровоцировать или каким-либо образом повлиять на ход событий. Впрочем, они обычно связаны либо с матерью, либо с сестрой. — Ха, Дева Мария, Бэйли, ты же сказала, что их нельзя систематизировать? Однако твое последнее утверждение противоречит этому предположению. Стало быть, на них влияет либо принадлежность вас троих к иной стороне мире, либо ваше родство. Зеленые глаза, очевидно что-то задумав, с лукавством сощурились. — Знаешь, есть один простой способ проверить твою теорию, — получив в ответ от мужчины заинтересованный кивок, показывающий, что собеседник ее внимательно слушает, девушка продолжила: — На моей памяти еще не было фрагментов, связанных с тобой, так же относящимся к потустороннему миру. Вполне вероятно, что на это влияет время, мы знакомы не так давно, но что если это зависит от родственной связи? — Дорогая, я не собираюсь брать тебя в жены, точно не в ближайшее время. Внутри что-то характерно досадно екнуло, она отмахнулась от неприятного ощущения, загоревшись новой идеей, от чего даже приподнялась на локте. — Давай проведем обряд? Погрузившись в свои мысли, Бэйлан невидящим взглядом смотрела сквозь собственную ладонь, рассеяно водя пальцем противоположной руки по линии старого шрама. Поскольку за всё рано или поздно приходится платить, за удавшийся в свое время эксперимент она, вероятно, теперь расплачивалась нежданными фантомами жизни оставившего ее мужчины и, что болезненнее и ужаснее, здоровьем дочери. Не проходило и полгода, как у юной Шарлотты появлялся повод оказаться на больничной койке: каждую осень она кашляла, каждую весну — чихала, стоило аромату распускающихся бутонов только зародиться в недрах домашнего сада. Ни мать, ни дочь не заметили, когда наступил момент, когда одна из них перестала бояться уколов антибиотиков, а вторая — вздрагивать от сотрясающих дом приступов злосчастного кашля. Как бы ни была велика сила страданий близкого человека, сила привычки, смирения оказывается сильнее. В конце коридора отворилась дверь, существенно отличающаяся от других, своих «сводных сестер»: она не вела в палаты и не источала удручающий запах белоснежных больничных коек, потому что за ней был выход из отделения, за которым где-то в глубине лабиринта алебастровых стен был выход и из здания больницы. Будто появившийся из прошлого, из некстати возникшего хода воспоминаний, на Бэйлан стремительными шагами надвигался темноволосый мужчина среднего роста, словно сделавший одолжение медперсоналу тем, что накинул на весь свой померкнувший в ее сознании черный образ белый халат. Распахнутые полы его плаща не сулили ничего хорошего любому человеку, попавшемуся ему на пути, который совершенно некстати лежал к ней, отказывающейся верить в происходящее. Данте без намерения вернуться покинул Шотландию без малого одиннадцать лет назад, когда они виделись последний раз и расстались при не самых желанных обстоятельствах — впрочем, та ситуация и сыграла решающую роль в его намерении относительно возвращения в эту часть Королевства, — позже обмениваясь письмами и крайне редкими телефонными звонками в минуту особой тоски. Теперь, в свете собственных спутанных мыслей, Бэйлан казалось, что перед ней стоит ненамеренно вызванный призрак, не изменившийся ни на минуту. Бэйлан, собрав воедино все имеющееся у себя мужество и храбрость, проворно поднялась на ноги, намереваясь обрушить накопившийся за последние сутки гнев в его сторону. — Тысяча чертей, что ты здесь забыл? К ее изумлению, эти слова заставили нагрянувшего как гром среди ясного неба Данте глубоко задуматься. Он неизменно полагал, что женщины обладают особым, отличным от его складом ума, на котором зиждилась своя логика, иная, однако никоим образом не ожидал найти этому подтверждение в коридоре богоугодного заведения и словах старой знакомой, в свое время ставшей одной из самых сильных его привязанностей. Мужчина, обыкновенно поступающий без колебаний, до последнего, до посадки на самолет, сомневался, стоило ли отвечать на ее просьбу и приезжать в Эдинбург, из-за чего ее вопрос о цели визита лишь убедил его в точности принятого решения. Постулат «послушай женщину — и сделай наоборот» в его голове только лишний раз подтвердился, ведь он как никто другой знал непостоянство её натуры. — По правде говоря, я и не думал, что ты будешь ждать меня с распростертыми объятиями в столь неподходящем для этого месте, — непроизвольно растягивая слова, ответил Данте, опускаясь на кушетку и опуская Бэйлан рядом с собой и твердо сжимая её кисть своей холодной ладонью. Она не оставляла попытку вырвать руку из стальной хватки, но все её усилия были тщетны. — Донна, будь добра, подскажи, могу ли я видеть свою дочь? — В настоящий момент она наконец-то заснула, думаю, не стоит её тревожить, — перестав сопротивляться, она сощурила глаза, рассчитывая перейти в словесное наступление. — Удивительно, что ты именно сейчас решил о ней вспомнить, Данте, предыдущие годы тебя целиком и полностью устраивала односторонняя связь. — Дева Мария, Бэйли, если мне не изменяет память, это ты была против нашего общения, и именно ты вчера слезно умоляла меня приехать, во что бы то ни стало, — мужчина коротко улыбнулся, наслаждаясь её возмущенным выражением лица. — Я всего-навсего потакал твоим просьбам. — Не надо перекладывать на меня ответственность за свое поведение. Можно подумать, мои желания имеют для тебя вес. Данте закатил глаза, невольно подойдя к мысли, что несмотря на прошедшее время они вдвоем снова оказались в той точке, где найти компромисс и уступить другому сродни преступлению. К сожалению или к счастью, в их случае было проще разойтись, чем пытаться научиться относиться друг к другу с мудростью и уважением. Впрочем, нельзя сказать, что он её не уважал, ведь он любил её когда-то и даже боготворил, однако его себялюбивой и холодной натуре было свойственно иной раз пренебрегать чувствами другого человека, считая того своей собственностью. Ей же, не менее вспыльчивой и свободолюбивой, со своей стороны, было присуще распыляться, моментально разгораться чувствами, пытаясь вывести на эмоции и его, по-прежнему хладнокровного и равнодушного. Она, словно выучив учебник, знала, что он испытывает и в какой степени, потому и пыталась вытащить это на белый свет, временами достаточно болезненно раскрывая рваные раны. В 1980 году их свела случайная встреча, кружащий голову май, незадолго до её дня рождения в начале лета, и так кстати совпавший вкус в искусстве. Тогда, спустя два года переезда в столицу Шотландии, Данте осознал, что за данный промежуток времени не дал себе возможности ознакомиться с культурной жизнью города, и решил на границе театрального сезона посетить Королевский театр. Если ему не изменяла память, это была опера, исполненная на дурном итальянском. Гораздо больше представления его впечатлила беседа с юной соседкой в амфитеатре, чьи остроумные шутки и колдовские зеленые глаза сложно было оставить без внимания. При зажженном в финале свете ламп его голову неожиданно озарила мысль, что он видел Бэйлан прежде, за сто с лишним лет до постановки треклятой оперы, ведь именно она, младшая из трех граций, пленила его на том роковом портрете Риккардо. Данте не мог упустить шанс остаться с ней, в плену воланов блузки и тонких пальцев скрипачки, как можно дольше, пригласив девушку на чашку кофе, который оказался не менее отвратителен, чем спектакль, но положил начало новой главе его судьбы и в корне поменял её. Уже после сдачи ее выпускных и вступительных экзаменов итальянец устроил ей каникулы на своей родной земле, жадно глотая жизнь с привкусом шоколадного джелато и тосканского кьянти. Однако сказка, которой были их отношения, имела не столько печальный, сколько реальный конец, куда больше возможный в жизни, чем хрустальные туфельки и волшебный замок. Как только раздались глухие, едва слышные на фоне утренней медицинской суеты шаги возвращающегося врача, Данте отпустил её руки и внезапно отодвинулся. Мнительный по натуре, Донован Маклейн замер, прокашлялся и начал раскачиваться на каблуках, собираясь с духом. За несколько лет общения с мисс Малхолланд, предельно вежливого соблюдения дистанции между доктором и пациентом и разговоров на «вы» он впервые видел её с мужчиной, который, как заметил наблюдательный и испытывающий к ней зачатки симпатии взгляд, позволял себе чрезмерно много. На его счастье, женщина заговорила первая. — Что показали анализы, доктор Маклейн? — СОЭ и уровень лейкоцитов оставляют желать лучшего — мои опасения и ваши, мисс Малхолланд, подозрения подтвердились. Очередная пневмония. В лейкоцитарной формуле наблюдается появление юных форм лейкоцитов, так что вам, к сожалению, придется здесь задержаться. — «И к извращенному счастью для меня», — сделав паузу, рассудил Донован. — Сегодня-завтра сделаем рентген, от которого и будет зависеть дальнейшее лечение. Как всегда, — закончив, мужчина моментально смутился, рассеяно взлохмачивая волосы и избегая смотреть на третьего человека. — Мы не знакомы, надо думать? Осознав полученную информацию и моментально оказавшись в расстроенных чувствах, женщина опустила лицо в раскрытые ладони, подавшись корпусом вперед. Едва заметно раскачиваясь в этом положении, она мысленно винила себя, что поверила дочери на слово, лишний раз не перестраховавшись и убедив себя, что все нормально. Бедная девочка ведь приносила себя в жертву, видя, как страдает мать, и не желая расстраивать её еще больше, в результате чего ситуация вернулась на круги своя, а они снова столкнулись с проблемой полугодичной и годичной давности. Пока она занималась самобичеванием, у её несостоявшегося супруга и состоявшегося графа возникло вежливое желание продолжить беседу, правом на которое он тут же не преминул воспользоваться. — Да, стало быть, мне выпала честь представиться вам лично, — Данте спешно пригладил разлохматившиеся волосы и одернул незастегнутое пальто, чем, несмотря на обезличивающий белый халат, подчеркнул свою исключительность. Не без укола самолюбия внимательный черный глаз итальянца отметил их с доктором разницу в росте. — Данте Роберто Филанджиери, также граф де Филанджиери, к вашим услугам, — он нарочито невесомо улыбнулся и пожал второму мужчине машинально поданную руку. — Мисс Малхолланд настаивала на моем присутствии, так что, по всей вероятности, я вынужден остаться. Донован обратил на единственную в их диалоге женщину полный непонимания взгляд, словно она была богиней правосудия и в то же время ясновидицей. Он чувствовал себя участником представления, спектакля, подлинной трагикомедии, о роли в которой не был предупрежден и сюжет которой он не знал. Однако спустя пару мгновений Бэйлан произнесла фразу, осознав которую, шотландец запутался в происходящем только больше: — Он останется, доктор Маклейн. Он отец Шарлотты. Не напрасно некоторые секреты скрываются за семью замками и надежно охраняются самим Цербером. Внезапно для себя и своей профессиональной врачебной деятельности он был озарен мыслью, что у девочки за белой дверью абсолютно логично было двое родителей. Он передернулся. Бэйлан умудрилась его шокировать меньше, чем за пару минут, позволив тому, о чем она предпочитала не распространяться в течение пяти с лишним лет их знакомства, уродливо просочиться наружу. Подобно большинству людей, у него был недостаток идеализировать человека в своей голове, создавая из него желаемого персонажа и приписывая ему воображаемые черты — эти иллюзии имеют свойство разрушаться особенно болезненно. — В таком случае, надо полагать, что вы оба можете зайти в палату, — сказал доктор Маклейн исключительно из потребности сказать хоть что-то, что могло бы заполнить неловкий интервал в разговоре, — если будете вести себя тихо и постарайтесь не разбудить мою пациентку. — О, в этом можете не сомневаться, синьор доктор. Мисс Малхолланд, наградив Данте весьма красноречивым взглядом, предпочла обойтись без комментариев и молча кивнула. В глубине души она бы не хотела, чтобы виновник проблемы даже смотрел в сторону ее дочери, следствия проблем, однако по неизвестной причине там же, на дне саморефлексии, она и находила повод дать ему надежду, возможность просто взглянуть на дочь. Тем более — о, признание этого факта всегда особенно больно било по её самолюбию! — Шарлотта была ошеломляюще похожа на отца. По неистребимой привычке заснув на животе, Шарлотта едва слышно сопела и крепко прижимала к себе потрепанного крохотного игрушечного медвежонка, верно сопровождавшего её при каждом посещении больничного стационара. Из двух заплетенных материнскими руками растрепавшихся кос выбивались темные кудри, желая выбраться на свободу из тугого плена. Девочка была погружена в настолько глубокий сон, что дыхание можно было заметить лишь по вздымающимся складкам больничной пижамы, оказавшейся огромной для худого ребенка. При ближайшем рассмотрении детского лица наблюдательный человек мог обратить внимание на крошечный бугорок посреди воистину римского носа, на одном уровне с изумительно длинными черными ресницами. В молчании палаты можно было услышать только звуки капельницы и работающей настольной лампы, которую Донован поспешил незаметно выключить. Бэйлан предельно осторожно тронула дочь за разгоряченную руку, при виде чего Данте, пожирающе изучающе смотревший на девочку и стремящийся отпечатать её образ в сознании, где-то на границе своего разума отметил, что изящные пальцы ей достались в наследство от шотландского рода. В отличие от матери он побоялся её коснуться, до того Шарлотта казалась хрустально хрупкой, и поспешно вышел за дверь. В холле жизнь шла своим чередом и была более оживленной, казалось, замерев на месте в палате, где была занята одна из двух предполагаемых коек. Бэйлан, задержавшись, остановилась у порога, облокотившись на дверной косяк и рассеянно потирая тыльной стороной ладоней глаза; у нее по графику был свободный от работы день, который они в далеких планах рассчитывали провести вместе с дочерью, и в нынешних обстоятельствах торопиться домой она не видела резона. В едва приоткрытой комнате напротив чарующим голосом Фрэнка Синатры радио вещало о том невообразимом, невероятном мире, который они знали и который был жив лишь в закоулках памяти. Снова и снова она мысленно возвращалась в то лето, когда их пути разошлись, будто бы никогда и не сходились, будучи изначально параллельными прямыми. В прошлом и утопическом будущем под итальянским ночным небом мигали неоновые вывески, в лужах отражался лунный свет, в воздухе разливался запах винограда и всё было хорошо. — Не хочу мудрить, Данте, поэтому спрошу прямо. С какой целью ты приехал? — У тебя всегда была короткая память, донна, однако, так и быть, напомню о том факте, что ты сама меня об этом просила не давнее, чем вчера. Если быть более точным, то в ночь со вчерашнего дня на сегодняшний. — Ты же прекрасно понял вопрос. Данте глубоко вздохнул и закрыл глаза. О да, до него еще с первой ее попытки узнать дошло истинное значение такого простого вопроса, но ожидаемый тривиальный ответ его не удовлетворял. За долгие годы он привык к тому, чего подсознательно боялся и избегал достаточно долго — он привык существовать в одиночестве и в какой-то степени научился находить в том своеобразную прелесть, понимая, что он может наслаждаться видом на Пантеон целую вечность, стоя на балконе своего нового дома в Риме и ни на минуту не старея. Тем не менее, он снова и снова думал о том, что могло случиться, если бы он поддался секундному порыву и остался вместе с ней, создал семью — был бы он счастлив, пребывал бы в том моменте осознания, где находился вчера вечером и где его застал её голос по телефонной связи? Он знал достаточно, он знал много, но понятия не имел, как следует поступить теперь, когда он в очередной раз оказался на распутье, вслушиваясь в слова песни и замерев в больничном коридоре. Спутывая его порядок мыслей, снаружи срывала листья с деревьев поздняя осень — время поиска ответа на вечные философские вопросы, когда собственной жизни хочется придать мотив, смысл, а не просто бесцельное существование. Данте обернулся, и их взгляды пересеклись, нарушив аксиому евклидовой геометрии о пересечении параллельных, удивительным образом не поменяв местами землю и небо. Бэйлан потеряла причинно-следственную связь, окончательно в ней запуталась, заблудилась и сама не заметила, как голова закружилась и она очутилась в его объятиях, словно вернувшись домой после долгих странствий. Мир все же перестал существовать, сузившись до чувств одного маленького взрослого человека. Белоснежные стены ушли на второй план, вытесненные из её сознания его пылкими от горячего прерывистого дыхания поцелуями и таким знакомым ароматом ладана с примесью восточных специй, по которому она, стыдно признаться, успела соскучиться за эти годы. Было ощущение, что даже меланхоличный голос по радио сменился словами совершенно иной песни, оказавшись своеобразной машиной времени снова и снова перенеся её мыслями в те мгновения, когда на старом проигрывателе в углу обветшалой комнаты играл новый альбом Челентано. Память и время в дуэте были жестоки и неумолимы. — E intanto il tempo se ne va… — его шепот обжег ее кожу на правом виске, едва задев темно-рыжие волосы. — Дорогая моя, Бэйли, поехали со мной назад, на материк? Мы упустили так много времени, будучи порознь, надо наверстывать упущенное. Оставь все, поедем в лучшую жизнь, твое место там, со мной. — Боже, я и не думала, что ты опустишься до того, чтобы меня умолять. Послышался тихий смешок. — Решено, Дева Мария, едем! Мы заберем отсюда Шарлотту, чтобы все наконец-то стало так, как должно было быть с самого начала: будем жить в центре столицы Италии втроем в мире и согласии, как и подобает настоящей семье. Помню, что ты не осталась равнодушной к Риму, а гражданство я вам обеспечу. Имя дочери подействовало на нее поражающе отрезвляюще, сразив надежнее любого волшебного слова и вернув в настоящий момент, напомнив, что именно из-за этого холодного итальянца с горячими страстными губами и его не менее прохладного равнодушия она оказалась там, откуда он её столь великодушно хотел вызволить. Данте недоумевающе свел брови над переносицей, когда она резко высвободилась из его манящих объятий и отошла к окну, скрестив руки на груди и нарочито внимательно рассматривая родной город. Граф смотрел на тонкий строгий женский профиль и ощущал, как в груди разливается волнующее тепло, способное отогреть самое ледяное сердце, но этому было не суждено случиться, потому что союзу этих двух людей однажды уже была присвоена категория случайных совпадений. Прошлое было прекрасно тем, что оно, нетронутое, оставалось в прошлом, где ему самое место. Вздохнув, Бэйлан провела рукой по распустившимся волосам, возвращая им состояние порядка, и поняла, что эта затянувшаяся глава их отношений была достойна получить красивое и логичное завершение после своего весьма воодушевляющего начала много лет назад и хаотичного невыразительного повествования, продлившегося долгие годы. Ремарк писал, что любовь не пятнают дружбой, а она соглашалась и от себя добавляла, что конец неоконченного романа не стоит омрачать совместной жизнью и супружеским союзом. — Полагаю, мне придется отказаться от столь соблазнительного предложения, Данте. Еще пять, десять лет назад я бы рискнула всё бросить, собрать дочь и уехать к тебе, с тобой. Только таких предложений не поступало, хотя я много раз себе представляла, что ты одумаешься и вернешься, искала тебе оправдания и чрезмерно бережно сохраняла надежду на наше совместное будущее, — женщина коротко усмехнулась, едва приподняв уголки малиновых губ. — Сейчас такой надежды нет. — А как же Шарлотта? Ты не имеешь права решать за нее. — И вы, дорогой граф, будьте добры, оставьте ребенка в покое. Пускай доживет хотя бы до совершеннолетия, чтобы решать данный вопрос самостоятельно, — она обернулась, вызывающе смотря ему в глаза. — Но я не стану обелять тебя перед ней, а расскажу всю правду, чтобы её будущее решение по поводу переезда к отцу было максимально взвешенным. Она умная девочка, у нее должен быть выбор. — Ты очень изменилась, милая Бэйли, и, не буду скрывать, эта мудрость тебе к лицу. За мудрость, легшей еще одним призраком прошлого на её лицо, пришлось заплатить не меньшую цену, чем заплатил он, потеряв оставшуюся часть некогда большой семьи, чтобы заинтересоваться своей единственной наследницей. Специфические чувства итальянца носили в себе одновременно и собственническую составляющую, и избегающий тип привязанности, вынуждая его держать человека подле себя и в то же время не давая себе с ним сблизиться. Однако в паре один человек тем или иным образом всегда будет морально сильнее другого, и если у него не хватало силы духа ее отпустить, то она отдалится от него самостоятельно. Она вздрогнула, когда он снова неожиданно приблизился и, подозрительно нежно обхватив ладонями ее окончательно взрослое треугольное лицо, коснулся губами её щеки. К её удивлению, он всё понял: в его жесте были скорбь по упущенному моменту, невыразимая тоска по неповторимому прошлому, горечь прощания и бесконечное прощение, что было ему так несвойственно. Всё было кончено. — Буду признателен, если ты обратишь внимание на молодого доктора. Бедный мальчик определенно что-то к тебе испытывает, отчаянно боясь признаться в том то ли тебе, то ли самому себе — от тебя зависит, вырастет ли это чувство во что-то большее. Когда Бэйлан с горестной усмешкой открыла глаза, покрытый белым халатом черный плащ удалялся столь же стремительно, как и появился здесь. Как подсказывала давно пережитая и прожитая злость, без него её жизнь могла бы сложиться более удачным образом, но книге жизни сослагательное наклонение было незнакомо, потому отголоски этой старой эмоции сменились другим чувством, более свойственным одному мудрому взрослому человеку. Она отпускала его с благодарностью за непрошеное вмешательство в свою судьбу, ведь именно ошибки и неправильный выбор имеют свойство особенно сильно закалять характер.