Освобождение

Варда разбудил ретранслятор. Три тихие ноты — но Вард проснулся с колотящимся сердцем. Судорожно принял вызов, не включая собственное изображение — не хотел, чтобы его видели таким… неподготовленным. Над ретранслятором появилось обеспокоенное лицо Нарсоветника. — Вардос, он признался, — сказал он прерывисто — не то от волнения, не то из-за плохой связи, как всегда здесь: залежи зинита глушили сигнал. — Один из террористов. Он во всем признался. Вард сделал несколько коротких вдохов, готовясь заговорить ровно и уверенно, как и полагалось руководителю добровольской страны. — Замечательные новости, добруг Нарсоветник, — произнес он — голос получился неестественный, механический. — Она требует, чтобы ты спустился в темниц… — Нарсоветник осекся и поправился: — …в Центр Развития и Обновления. Вард не спрашивая понял, кто это — она. Он ощутил, как внутри расползается тоскливое, дрожащее чувство. Стараясь не выпустить его наружу, он ответил твердо: — Обязательно. Скоро буду. Вард отключил ретранслятор. С силой провел пальцами по черепу. Потом встал, по привычке заправил постель, как требовали в Школе Молодых Защитников, вошел в гардеробную, мучительно раздумывая, как подобает одеться для допроса террористов. Не нарядится — подумают, будто он не рад их поимке; но и наряжаться тоже неловко — а то еще решат, что он недостаточно серьезно воспринял угрозу подрыва счастья в добровольской Зинте. Наконец одевшись, Вард схватил первые попавшиеся наклейки для макияжа и бросился в западное крыло дворца, на ходу наклеивая на веки переливчатые изумрудно-зеленые полоски. Ноги Варда подкашивались. Он старался не обращать внимания на болезненную пустоту где-то в области солнечного сплетения. Вард прикидывал в уме, с какими словами обратится к Кату-Ату, что ему следует сказать этому террористу и следует ли разговаривать с ним вообще, как ему полагается держать себя, даже — с каким выражением лица ему войти. Нужно ли изображать радость? Кату-Ату уже выговаривала ему за «невеселый настрой»… Вард давно не видел Кату-Ату. Она возвращалась в Пирамиду только для того, чтобы запереть в подземных темницах-иялтэ новую партию подозреваемых. Нарсоветник, который приходился отцу Варда двоюродным братом и в прежние, до-добровольские времена ведал судом и казнями, жаловался, что иялтэ переполнен, что такого количества заключенных не бывало даже при деде Варда. Каждый раз Вард отвечал: «Не будем вмешиваться, дядя Шо‘дуджьон. Напсоветница знает, что делает», — хотя в нем опять поселялось чувство тревоги. Он заставлял себя не думать о том, что Кату-Ату и солдаты-добровольцы делают там, в туземном квартале. Заставлял себя не представлять, как они вламываются в дома, срывая с крюков ветхие двери, переворачивают все вверх дном в поисках листовок или оружия, хватают обезумевших от страха зинтаков, не понимающих по-добровольски, избивают тех, кто пытается сопротивляться… Вард нарочно избегал встречаться с Кату-Ату. Это позволяло ему забывать. Делать вид, что ничего не изменилось. Что он не знает о том, что творится совсем рядом, за несколькими рядами новых многоквартирных домов, прогулочными зонами и школой — там, где кончается благоустроенная добровольская столица и обнажается настоящее лицо древнего города. В своих обрывочных докладах Бурганов сообщал, что «зинтаки неохотно идут на сотрудничество». Кату-Ату заявляла, что «уровень доброй воли туземного населения вопиюще низок», и Вард подозревал, она обвиняет в этом его: недоглядел, не просветил, не искоренил… Вард пересек внутренний дворик и остановился у узкой лестницы, ведущей в иялтэ. Два охранника шагнули в стороны, пропуская его вниз. Ступени были старые, выщербленные, будто смыленные множеством шагов, которые веками тонули в этой удушающей тишине. Вард боялся упасть, но придерживаться за стену тоже не мог: казалось, только тронь ее — и уже не отмоешься. Он не приходил сюда с тех пор, как был еще ребенком. Отец заставлял его спускаться на нижний уровень и заглядывать в огромную, темную, смердящую яму, где шевелились полуголые человеческие тела, заросшие волосами и грязью. «Смотри, Вардос, не смей отводить взгляд, — приговаривал отец, сжимая ладонями голову Варда, чтобы он не мог отвернуться. — Эти люди — наши враги. Они недостойны жалости. Придет время, когда ты сам наполнишь иялтэ своими собственными узниками — лишь тогда ты станешь истинным правителем Анджасано». «Я стал истинным правителем Анджасано», — кисло подумал Вард, сойдя с последней ступени. Его встречал молодой боец-доброволец — Вард невольно заметил, как странно выглядит этот белокурый конопатый парнишка в мрачных стенах иялтэ. — Добруг Замвершина, тебя ждут, — сказал боец, жестом предлагая Варду следовать за ним. На стенах горели ровным искусственным светом лампы, забранные решетками, — поточное освещение провели еще по приказу отца, и с тех пор, похоже, ничего не изменилось. Вард шел вслед за солдатом мимо одинаковых металлических дверей; пару раз ему почудилось за ними какое-то движение, но Вард не осмелился остановиться. В длинном коридоре гулко отдавались его шаги. К облегчению Варда, солдат остановился перед последней камерой на верхнем уровне — значит, не придется спускаться вниз, к той яме, которая еще долго снилась Варду в кошмарах. Солдат открыл дверь перед Вардом, пропустил его внутрь и остался стоять снаружи, аккуратно прикрыв дверь — не раздалось даже скрежета металла. — Наконец-то! — приветствовал его голос Кату-Ату. Лицо Напсоветницы, как всегда накрашенное с помощью аэрографа, прямо-таки сияло оживлением. Она схватила Варда за руку и подтащила к привинченному к полу столу, за которым скрючился мальчик-зинтак. Низко склоняясь над листом бумаги, тот писал что-то витиеватым каллиграфическим почерком. Подписав текст дзинчогохскими буквами, организованными так, чтобы они складывались в треугольник, мальчик поднял глаза на Варда. Кату-Ату схватила листок и пробежала глазами. — Добровольное признание! — с гордостью объявила она. — Это добруг Вардос Аджасов, твой Замвершина, — сказала она мальчику, заставляя Варда сесть напротив. — Повтори ему то, что рассказал мне. Мальчик порывисто вскочил, чтобы поклониться, но наручники, которыми он был прикован к столу, утянули его обратно. — Цхибитэ, адаласы мчэр, — пробормотал он. Кату-Ату сделала движение, как будто стягивает к себе Поток. — По-добровольски! — одернула она мальчика — и посмотрела на Варда, словно бы говоря: как же меня утомили эти твои зинтакские дикари. — Я называюсь Зэри Анджасанри, отец правитель, — начал мальчик, с усилием подбирая слова на добровольском. — Я сирота, живу у дяди. Мой дядя называется сехро Варгуше Анджасанри. У него есть сехрава… — Покосившись на Кату-Ату, мальчик торопливо объяснил: — Дом учения. В дядиной сехраве приходят много ученых людей. Они говорят о Державе, новых порядках, справедливости, правде дзиндаран… о свободной Дзиндар. — Мальчик опять бросил на Кату-Ату боязливый взгляд. — У дяди есть печатный станок. Один человек приходил, говорил дяде, чтобы печатал — дядя сделал… — мальчик на миг задумался, вспоминая слово, — …воззвания. Тот человек много раз приходил. Он пермэри. Из Державы. Кату-Ату скрестила руки на груди. На ее усталом лице было написано глубокое удовлетворение. — Задержанный назвал все имена, — сказала она Варду. — Сдал всю их шайку. Я уже отправила Военсоветника арестовать тех, кого мы еще не успели. Но таких немного. — Кату-Ату хохотнула, гордая собой. — Что скажешь, добруг Аджасов? Когда устроим казнь? — Казнь?! — ахнул мальчик. — Вы же обещали, хозяйка: «Расскажи о всём, и всех освобожу»! Вард не хотел встречаться с ним взглядом. — Так в ДОСЛ называют смертную казнь. Освобождение. Преступники подрывают общественное счастье, потому что родились с неисправимым недостатком. Они по своей природе неспособны вести светлую трудовую жизнь, как все добровольцы. Поэтому их освобождают, чтобы они больше не страдали сами и не мешали счастью добрузей. Но тебе нечего боятся. Ты показал себя хорошим юным добровольцем, тебя скоро отпустят, — Вард упорно не поднимал глаз — и сам того не желая увидел синяки на руках мальчика: старые, сине-фиолетовые, и новые, почти багровые, вздувшиеся кровоподтеки. — С чего это нам его отпускать, — хмыкнула Кату-Ату. — Он малолетний преступник! Заговорщики собирались в его собственном доме! Я чувствую его интенции, и они совсем не дружеские! Конечно, я не оставлю без внимания его желание сотрудничать, — сказала Кату-Ату с важностью. — Рекомендую тебе, добруг Замвершина, не приговаривать его к Освобождению. Поднять голову будет достаточно. Вард не заметил, как встал со стула. — Ты хочешь его ослепить?! Добруга Кату-Ату, он же еще ребенок! — Вард перевел дух и начал снова, стараясь говорить отстраненно и рассудительно: — Подумай сама, добруга Напсоветница. Мальчик полностью зависел от своего опекуна — что он мог поделать, если тот собирал у себя террористов? Он рассказал тебе всё, что знал, назвал имена, благодаря ему мы сможем предотвратить распространение державской заразы — разве будет справедливо не поощрить, а наказать его за это? Разве это по-добровольски? И как мы сможем убедить его соплеменников помогать нам в борьбе с подрывными действиями Державы, если перед ними окажется пример того, как добровольцы поступают с теми, кто им помогает? Кату-Ату несколько раз сжала и разжала кулак, сгущая Поток в камере. — Согласна, — наконец признала она. — Я отпускаю этого сопляка — под твою ответственность, добруг Аджасов. Кату-Ату дернула головой, приказывая снять с мальчика наручники. Хмурясь, она проследила, как тот встает из-за стола, с трудом разминая ноги, и покачиваясь выходит в коридор. Проходя мимо Варда, он будто бы хотел что-то сказать, но не решился и просто посмотрел Варду в глаза — с такой отчаянной благодарностью, что у Варда сдавило горло от жалости. — Меня не оставляет подозрение, что у тебя личный интерес в этом деле, добруг Аджасов, — неожиданно бросила Кату-Ату. — Сам Иста тебе доверяет, и все же… Твоя фамилия и фамилии заговорщиков странным образом схожи. Скажешь, совпадение? — Она впилась взглядом в лицо Варда. Вард опешил. — Конечно же, не совпадение. Они члены моего клана, у нас общая фамилия. Просто мой отец настоял на том, чтобы зарегистрировать меня под фамилией Аджасов. Чтобы звучало по-добровольски. — Вот как?! Так эти предатели ДОСЛ, продавшиеся Державе — твои родственники?! — Большие глаза Кату-Ату стали еще больше. — Знаешь, я восхищаюсь работой Хранителей счастья, теми принципами, которые разработал Ксамоктлан для поддержания порядка во всей нашей необъятной стране. И на моем месте он бы задумался, насколько близок ты, добруг Замвершина, со своими родственниками-террористами. Вард завел за спину задрожавшие руки. — Я никогда прежде не встречал и даже не знал имен тех, о ком ты говоришь, добруга Напсоветница, — произнес он, чувствуя, как теряет ощущение времени и смотрит на себя и Кату-Ату словно со стороны. — Да, они мои родственники, как и подавляющее большинство советников и руководителей. Все коренные жители столицы — мои родственники, члены клана Анджасанран. Я полагал, Вершина посвятил тебя в специфику зинтакского общественного строя. Кату-Ату насупилась. Ее выбило из колеи нерушимое спокойствие Варда — похоже, такая реакция на ее угрозы была для Кату-Ату непривычной. — Иста что-то упоминал о кланах, — пробурчала она. — Я не думала, что эти глупые старые обычаи до сих пор тут у вас соблюдаются. Это ведь ужас как неудобно — у всех одинаковая фамилия!