Освобождение

— Ты уверен, что это благоразумно, Вэри? — тихо сказала Неверика, поднимаясь по потайной лестнице следом за Вардом. — Как я могу отсиживаться в убежище? — ответил Вард шепотом, чтобы его не услышали телохранители. — Второй теракт за этот месяц, на площади перед Пирамидой, на Освобождении, которое должно было ознаменовать победу в борьбе с антидобровольцами! Как воспримут случившееся в столице? Они наверняка уже почувствовали взрыв через Поток. После полутьмы дворца дневной свет ослеплял. Вард и Неверика надели темные очки. — Они не могут винить тебя, — так же шепотом возразила Неверика. Телохранители обступили Варда, но Неверика успела проскользнуть за эту живую стену. Взяв Варда за руку обеими руками, она продолжила: — Они сами велели тебе оставаться в стороне, так? За безопасность на площади отвечал Бурганов. Это его ошибка, не твоя. — Но это моя ответственность! Всё, что происходит в Зинте, моя… — Вард резко замолчал, завидев памятник Вершине. У постамента лежал развороченный — так, что даже не узнать — освободитель, каменные плиты под ним раскололись и раскрошились, а от ноги Вершины до самого локтя тянулась глубокая трещина. Кату-Ату, сидевшая на корточках у обломков освободителя, живо вскочила на ноги. — А мы думали, ты не придешь! — крикнула она Варду издалека. — Нам сказали, ты прячешься в подземном бункере! — Это не бункер, просто винный погреб, — начал было Вард, когда вдруг понял, как жалко и нелепо звучат его оправдания. Он начал заново: — Разумеется, я не мог не прийти. Я должен увидеть всё воочию. Все… последствия. — Вард не мог оторвать взгляд от трещины на статуе Вершины. Ему виделось невозможным, каким-то нестерпимым святотатством, что подобное могло случиться с памятником Вершине — и теперь всем открылось, что он не вечен. — Это необходимо заделать как можно скорее, — сказал Вард, указывая на трещину. Кату-Ату оглянулась на статую. — Что? А, да. Не заметила, — бросила она, и в Варде всколыхнулось негодование: как может она — она, Напсоветница, лицо Тлекъюношества! — говорить об этом с таким пренебрежением. Вард справился с собой и обошел груду металла, которая прежде была освободителем. — Машина износилась, — объяснил Бурганов. — Сколько раз уже чинили эту развалину? Неудивительно, что она не выдержала удара державцев. — Державцев, — повторил Вард. — Значит, в Зинте все-таки скрываются направители из Державы. Добруга Кату-Ату, ты утверждала, что это невозможно. Державцы нашли способ преодолеть разлом? Кату-Ату фыркнула. — Никто не способен преодолеть наши разломы! Уж точно не державские направители, которым даже чтобы лампочку зажечь, надо всем скопом станцевать танец. — Похоже, Кату-Ату не приходило в голову, что у державцев и поточного освещения тоже нет. — Наверно, когда мы запустили пограничники и начали раскрывать разлом, эти мрази не успели свалить обратно в свою Державу. Застряли тут и воду мутят. — Или остались по эту сторону границы нарочно, что более вероятно, — заметила Неверика. — Они по-прежнему могут получать приказы из Державы и сообщать обратно полученные сведения. Я слышала, державские направители умеют общаться друг с другом напрямую через Поток, потому что используют природные свойства Потока, а не искусственные улучшения, как мы. Кату-Ату с неудовольствием воззрилась на Неверику. — Ты бы поменьше слушала байки о державцах, добруга Яхонтова. Раз Зинта и вправду кишит этими поганцами, уверена, они сами их и распускают. Если державцы прямо такие мощные направители, чего тогда гадят исподтишка? Давно бы уже перескочили через разлом и захапали себе всю Зинту. Плевать! Дело не в державцах и неисправном освободителе! Ничего бы не случилось, если бы добруг Военсоветник организовал поддержание безопасности как положено, а не тяп-ляп — как всегда у вас, тулгуёв! Вард похолодел. Замерев в предчувствии чего-то ужасного, он перевел взгляд на Бурганова — но тот ответил Напсоветнице удивительно спокойно, только его раскосые глаза сузились до щелок: — Признаю, мои ребята не справились. Даю торжественное обещание, что в следующий раз, когда нас атакует с десяток направителей, мои бойцы-лишенцы грудью остановят Поток. Кату-Ату шумно задышала. Ее смуглая кожа пошла пятнами румянца, и Варда вдруг озарило: да, Бурганов прав, это не его вина, и не вина Варда — это вина Кату-Ату, которая не справилась с долгом Напсоветницы. И тогда, за тот взрыв на заводе, несет ответственность не Вард, а Напсоветник Кечетлек, который не ощутил присутствия других направителей и не смог предотвратить их нападение. Вард почувствовал, как от облегчения лишается сил. Как же хорошо, что среди террористов есть направители. Это очень плохо, это подвергает опасности благополучие зинтакского народа, угрожает всему, что Вард и его отец построили на посту Замвершины, но — как же все-таки хорошо!.. Позволив себе отдышаться, Вард сказал, стараясь, чтобы его голос звучал озабоченно: — Если мы имеем дело с вражескими направителями, наша борьба за добровольскую Зинту выходит на совсем иной уровень. Я сделаю запрос в столицу, чтобы нам прислали больше направителей. А до тех пор, я полагаю, будет благоразумно не предпринимать ничего, что спровоцирует новую… — Не сметь! — перебила его Кату-Ату. — Нам не понадобятся другие направители, чтобы справиться с кучкой заклинателей дождя. Я лично займусь их поисками. По новой допрошу всех, кого мы подозревали в измене Доброй Воле. Пройду туземный квартал вдоль и поперек, обыщу каждый зинтакский курятник. Жалко, что нельзя допросить приговоренных к казни! Сволочные державцы. Утащили их с собой. Так мы и поверили, что им дороги их лишенские прихвостни! Они просто хотели досадить мне! Ну почему это не их поубивало взрывом, а всяких бесполезных зинтаков! — Кату-Ату в сердцах пнула обломки освободителя. Вард посмотрел на каменные плиты, с которых солдаты еще не успели смыть засохшую кровь. — Эти «бесполезные зинтаки», — сказал он, неосознанно сжимая кулон через скользкую синтетическую ткань туники, — эти невинные мирные люди погибли, потому что столица приказала согнать их на площадь, как скот. И у державцев появилась возможность смешаться с толпой и приблизиться к освободителю незамеченными. Если бы не бездумный, деспотический приказ твоего Ксамоктлана… Кату-Ату сжала кулаки, и Вард почувствовал, как между ними колыхается Поток. — Невинные мирные люди?! — переспросила Кату-Ату ехидно. — Твои невинные мирные люди держат в рабстве несовершеннолетних мальчиков и забивают до смерти женщин только за то, что они посмели пойти работать! Что, скажешь, не знал? — Заметив ошеломление Варда, Кату-Ату отпустила Поток и уперлась руками в бока, выпячивая сверкающий Орден Пирамиды. — Тот малолетний террорист, которого ты выгораживал, помнишь? — мне всё рассказал. Чем вы, зинтаки, занимаетесь в этих ваших «домах учения». Неудивительно, что он так прытко сдал своего родственничка и остальных заговорщиков. Конечно, Вард знал. Знал, и предпочитал делать вид, что не знает, потому что такого просто не может быть — не в добровольской стране, где люди живут по принципам взаимоуважения и взаимопомощи, а обоснованно отмеренные трудовые часы вознаграждаются доступными каждому развлечениями, полезными для тела и духа. — Добруга Напсоветница говорит о той работнице-зинтачке, которую тебе представили на заводе, — встрял дядя Шо’дуджьон. Он явно забеспокоился, что нападки на зинтаков — это прямое обвинение его, Нарсоветника, чья задача опекать и направлять население Зинты. — Ее родню можно понять. Добровольские солдаты вот уж сколько дней наводят страх на горожан. У ее соседей двух сыновей бросили в иялтэ, а ведь они были кормильцы старых родителей. Люди начали ругать ее отца и братьев, что отпускают дочь якшаться с добровольцами на заводе. Конечно, те в конце концов не выдержали позора… — Но, разумеется, ты осуждаешь их чудовищное преступление, — поспешно подсказал ему Вард, а сам простонал про себя: «Дядя Шо’дуджьон, о чем ты думаешь?! Оправдывать женоубийц при представителях ДОСЛ!..» На лице Неверики был написан ужас, смешанный с гневом. — Вы уже схватили убийц? Вот кого надо приговорить к публичной казни! — Наши добровольские бойцы отреагировали мгновенно: разделались с ними, как только обо всем узнали. Пригвоздили изуверов копьями к стене их собственной хибары! — с гордостью сообщила Кату-Ату. У Варда кровь отхлынула от головы. — Почему мне не сообщили? — Это внутреннее дело Военсовета, — обрубил Бурганов. Вард сжал кулон сильнее. — Это дело всей Зинты, — сказал он, с осторожностью подбирая слова. — Я так же, как и все вы, считаю, что эти нелюди достойны смерти — но после расследования и беспристрастного добровольского суда. Мы не можем допустить, чтобы солдаты творили самосуд. Прошу прощения, добруг Бурганов, но я обязан сообщить об этом инциденте в столицу. — Уже сообщил. Жду ответа. Вард не заметил, как Бурганов и Кату-Ату встали бок о бок, точно верные союзники. — Наша первейшая задача сейчас — обнаружить державских засланцев, а не отчитывать солдат, которые поступили как истинные добровольцы, — заявила Кату-Ату. — Как видно, мы ухватили только хвост змеи — а надо отрубить ее уродскую державскую башку! Варду показалось не к месту забавным, что Кату-Ату сказала «башку», а не «голову змеи». Ему подумалось, что и в самом деле было рискованно заострять внимание на проступке солдат — он и без того перешел свои привычные границы, когда заступился за мальчика из сехравы. Еще решат, что он такой же, как Тамраил и другие мятежные мчэры, — отвергает добровольские идеи и хочет вернуться к темной и косной зинтакской старине. Внезапно груда обломков освободителя, чье равновесие нарушил пинок Кату-Ату, развалилась с оглушительным лязгом и грохотом. Жгучая боль пронзила плечо Варда. Он начал падать — его подхватили, уложили на спину, и голос Вершины произнес над ним: «Зачем же ты это сделал, Вардэк?.. Вэри, что с тобой? Вэри!» — Вэри! Вард распахнул глаза. Он обнаружил себя на знакомой кушетке на втором этаже ДКО; над ним склонялась регенератор, а рядом, на краешке неудобного, но стильного жесткого кресла, Неверика сходила с ума от тревоги. — Что же ты меня так пугаешь, Вэри! — воскликнула она со слезами в голосе. — Мне еще твоих обмороков не хватало! Ко всему прочему! — Вард видел, что Неверика по-настоящему испугалась за него, и оттого сердится. — Ты просто обязан сходить к Восстановительнице Счастья! Никаких возражений! Твои приступы опять вернулись. — Она кивнула регенератору, позволяя той уйти. Потом, дождавшись, когда регенератор прикроет за собой дверь, пересела на постель к Варду — будто перелетела одним изящным движением. — Ну же, что скажешь? Предупредить Мойликлун, чтобы оставила для тебя время? Вард нащупал кулон за пазухой. — Не надо. Не сейчас. Кату-Ату подумает, что я не справляюсь. Доложит в столицу… — Он стал поглаживать пирамидку из ндара. — Разве не страшно, Нэвэри? Та девушка с завода… Первая женщина-зинтачка не зинитном заводе… Я не могу вспомнить ее лица. Просто не присматривался… Помню, она сильно краснела. Обветренная от работы под открытым небом. Она оказала мне почтение как мчэру — не сообразила, что так уже не делают — и я был в ужасе, что обо мне подумают все эти добровольцы. Досадовал на нее… Ее убили, а я даже не помню ее лица. — Эти выродки получили по заслугам, — отозвалась Неверика злым шепотом. — Она верила, что она под моей защитой, — сказал Вард. — Она Анджасанар, я ее мчэр, и я показал, что мне угодна ее работа на заводе. Ты же знаешь, что значит мхраё, Нэвэри? Ничто не надсада, если так повелевает твой мчэр, и ничто не позор, если того желает твой мчэр… Я был обязан ее спасти. А я даже… не вспоминал о ней, пока Кату-Ату не заговорила сегодня, чтобы уязвить меня побольнее. — Добровольцы не понимают, — вздохнула Неверика. — Они требуют, чтобы мы агитировали зинтакских женщин идти на завод и добычу зинита, посещать ДКО, получать образование, вступать в армию, заниматься здоровым регулярным сексом, носить удобную и нарядную добровольскую одежду — и не понимают, чем это чревато. Легко, сидя в Пирамиде в Городе Счастья Номер Один, раздавать приказы направо и налево, не думая о последствиях… Может, Тамраил прав. Путь добровольцев — не путь дзиндаран. Вард схватил ее за руку, чтобы Неверика замолчала. — Нэвэри! Ты понимаешь, что только что выразила одобрение действиям антидобровольцев? — прошептал он. — Не говори так больше. Это опасно. Мы не знаем, кто нас сейчас слушает. Неверика резко поднялась, вырывая свою руку из его пальцев. — Нет, это выше моих сил, Вэри! Жить с оглядкой, следить за словами, выражением лица, тоном голоса, даже мыслями — как ты можешь это терпеть? Более того — оправдывать? Мне дурно от этой… твоей… слепой преданности Вершине! Можно быть наивным восторженным мальчишкой на последнем курсе Школы Молодых Защитников — но у меня в голове не укладывается, как ты ухитряешься оставаться все тем же влюбленным по уши мальчишкой после стольких лет, после всего, что произошло! С лица Варда сошли все краски. — Я не видел от Вершины ничего плохого, — сказал он, глядя снизу вверх на пылающее лицо Неверики. — Он никогда не делал мне ничего плохого. Он всегда был так добр ко мне. Он разговаривал со мной… говорил, что во мне нет ничего неправильного… и смотрел так, будто я действительно важен. Будто я имею значение. Неверика дрогнула. В ее блестящих глазах заплескалась жалость — и у Варда отлегло от сердца: Неверика больше не сердится. Она наклонилась — Вард торопливо отвел взгляд от ложбинки между ее грудей, обнажившейся в вырезе платья — взяла голову Варда обеими руками и поцеловала его в лоб. — Ты поспи, Вэри. Опять глаза красные, — сказала она таким тоном, словно отчаялась вразумить глупого ребенка. — Больше не буду тебя расстраивать. Неверика вышла, оставив после себя легкий аромат духов — «Столичная модница», новые духи из Ицэли — и Вард полной грудью вдохнул этот запах, откидываясь на подушку. Неверика всегда любила дорогие духи. Раньше она получала их в подарок от поклонников, столичных деятелей политики и культуры. Самые лучшие подарки были от Ксамоктлана. Неприлично роскошные. После каждого выступления. Тогда Вард не понимал, почему Неверика изменялась в лице, когда их вносили к ней в гримерную. «Низкий человек, — как-то обронила она, поморщившись простодушному удивлению Варда. — Ксам пустой внутри, понимаешь? Как гнилой орех. Раскрываешь его — а под скорлупой ничего. Чернота. Они с твоим Вершиной… А впрочем, не стоит и говорить. Наш ждут в Иохет, и мы всего в нескольких минутах от того, чтобы наше элегантное опоздание превратилось в возмутительную неучтивость». В тот вечер они опоздали на «дружескую встречу» в ДКО имени Иохет ровно настолько, чтобы их сочли элегантными — конечно же, Неверика всё рассчитала заранее. Их мать, заведующая ДКО, расцеловала их в обе щеки, не повредив при этом ни свой, ни их макияж. Взяв Варда и Неверику за руки, мать вывела их в центр зала. «Вот и мои Вэри и Нэвэри, — сказала она искрясь драгоценностями, вышивкой на старомодном длиннополом платье и блестками лака на парике. — Если вы еще не знакомы, непременно познакомьтесь. Это самые красивые из всех моих деток!» Их с Неверикой мать, Лучмира Кожухова, была одной из первых профессиональных матерей — в те времена, когда это считалось роскошью, доступной лишь единицам. Вард родился у нее последним. Отец отдал немалые деньги, но и они бы не помогли, если б Лучмира не подпала под тогдашнее всеобщее увлечение Зинтой, загадочной дикой страной на пороге вступления в ДОСЛ. Отец назвал его Вардосом — в честь великой армии Добровольного Объединения Счастливых — но Лучмира с первых дней знакомства стала называть его Вэри. Ей нравилось, как это звучало — Вэри и Нэвэри — и Вард постеснялся сказать, что оба этих имени мужские. Он вообще ужасно ее стеснялся — молодящуюся даму той агрессивной яркой красоты, какая была популярна во времена ее славы. Вард никак не мог свыкнуться с мыслью, что эта совершенно чужая ему женщина в шифоне и бархате, собирающая вокруг себя сливки ицэльского общества и называющая респектабельных пожилых добровольцев из высшего эшелона власти «дружочками» — что вот она его мать. «Ты невозможная прелесть, — говорила она ему, одновременно поправляя ему парик. — Тен, дружочек, не правда ли Вэри — невозможная прелесть?» — обращалась она к Вершине, и Вард чувствовал, как начинает потеть от смущения. «Это у него наследственное, моя дорогая», — соглашался Вершина, улыбаясь глазами. Вард так любил, когда он улыбался глазами. Ему становилось обжигающе стыдно — и в то же время до слабости в коленях хорошо при мысли, что скоро Вершина поведет его наверх, в свои личные комнаты — надо лишь дождаться окончания вечера. И он пугался, что охватившее его предвкушение настолько сильно, что Вершина это почувствует. Сейчас, обращаясь мыслью назад, Вард хотел бы думать, что то было время бескрайнего счастья. Но на самом деле не было ни одного мгновения, чтобы его счастье не окрашивалось этим неизбывным изнуряющим стыдом, который Вард не мог преодолеть несмотря на все просветительские беседы в Школе Молодых Бойцов и уговоры Вершины. И еще он так боялся… Он слышал о том, что творится в столице, о дверях, которые нельзя запирать, о полых стенах и потайных комнатах в ДКО имени Иохет, о внезапных ночных арестах, когда наутро без следа исчезали целые семьи влиятельных лишенцев, о направителях, еще вчера творивших историю в Пирамиде, а сегодня объявленных изменниками и брошенных в разлом. И он так боялся — до тошноты, до тугой боли в животе боялся за Вершину. «Как ты мог не знать? — недоумевала потом Неверика. — Ты был с ним всё это время — и не догадывался, кто за этим стоит?» Мысли Варда прервали шаги за дверью — слишком громкие для Неверики. Вард поспешил надеть парик и бросил взгляд на свое отражение в ретрансляторе, проверяя макияж — обнаружил, что кулон висит поверх одежды, быстро спрятал его обратно за пазуху. Вместе со стремительными волнами «Гимна молодости», звучащего из ретранслятора в общем зале на первом этаже, влетела Кату-Ату. — Бурганов получил ответ из столицы! — объявила она, чуть ли не лопаясь от довольства. — Солдат, которые проявили добровольское рвение в наказании женоубийц, представят к награде. — Кату-Ату вперила взгляд в Варда — ей было откровенно любопытно, как он отреагирует. Вард сделал всё возможное, чтобы выглядеть невозмутимым. — Что ж, если в столице так рассудили… Его уклончивый ответ взбесил Кату-Ату еще больше. — Ты сомневаешься в правоте их решений, добруг Аджасов? — Она заходила взад-вперед по комнате, раздраженно зарываясь носками ботинок в густой ковер. — Наши бойцы отдали всё ради служения Доброй Воле! Они проливают кровь, сдерживая натиск повстанцев на Лалачакской заставе, не щадят себя в борьбе со скрытой угрозой терроризма здесь, в городе, охраняют Пирамиду и тебя самого, в конце концов! А ты хочешь, чтобы за справедливую расправу над этими вонючими зинтаками их — что? отправили на Развитие и Обновление? высекли перед всем строем? освободили? Что-то ты не больно добивался наказания для зинтакских заговорщиков! Наоборот, из кожи вон лез, чтобы выгородить того мелкого гаденыша, который печатал листовки! И я заметила — да-да, не надейся, меня не проведешь — что тебя нисколько не обрадовала казнь его сообщников! — Кату-Ату остановилась перед Вардом, тяжело дыша. — Иногда я думаю: на чьей ты стороне, добруг Аджасов? Не сообщить ли мне в столицу, что ты намеренно саботируешь нашу борьбу с антидобровольцами? Выгораживаешь родственников-преступников? Вард медленно поднялся на ноги. Он опять начал терять связь с реальностью, будто выходил из собственного тела и со стороны смотрел на себя, дрожащего перед Кату-Ату. — Это несправедливое и безосновательное обвинение, добруга Напсоветница, — услышал он свой голос. — И ты, как направительница, тем более должна знать… чувствовать… что я всецело предан делу добровольцев. — Занятно. — Кату-Ату скрестила руки на груди — но так, чтобы не заслонить Орден Пирамиды. — Я не могу тебя почувствовать. Вообще. Как будто ты пустое место. Что это, какой-то ваш зинтакский приемчик? Блокируешь меня с помощью зинитных пластин под одеждой? Иста рассказал мне об этой вашей жалкой «национальной гордости», типа когда-то зинтаки могли противостоять направителям. Сказочки! Чего только лишенцы ни выдумают, только бы забыть, что они лишенцы! — Кату-Ату вдруг выбросила руку вперед — Вард отшатнулся, и Кату-Ату прикрикнула: — Стой смирно, добруг Аджасов! Может, ваши трюки с зинитом и хороши против слабаков вроде твоих телохранителей, но меня обучал сам Иста Тлеканхокацль — меня не остановить какой-то несчастной железяке! — Кату-Ату прижала ладонь к груди Варда и набычилась, сосредотачиваясь. Вард не смел отстраниться, но все-таки сказал почти умоляюще: — Нельзя смотреть в чужие интенции без веских на то оснований, добруга Напсоветница… Вершина бы такого не одобрил… В любом случае, ты убедишься, что мои интенции исключительно… — Он глотнул ртом воздух и начал заново: — Я не выгораживаю преступников. Я лишь пытаюсь донести до тебя, что неразумно и недальновидно внедрять добровольские принципы силой. Зинта вступила в ДОСЛ совсем недавно — естественно, зинтакский народ еще не до конца осознает преимущества жизни по-добровольски. И это не может измениться в одночасье. Нам нужно запастись терпением. Разве благоразумие, доброжелательность и взаимопомощь — не основы ДОСЛ? Кату-Ату отдернула руку, будто ее обожгло. — Благоразумие! — выплюнула она. — Прячешь за добровольскими лозунгами свое пришибленное… трясущееся... нутро! Да у тебя просто кишка тонка — ага, ты боишься, боишься до усрачки, что твоим зинтакам, видите ли, не понравится новый добровольский порядок! Что они перестанут отвешивать тебе поклоны до земли и называть «папочкой правителем»! Фу, гадость! Кату-Ату мотнула головой, как будто отгоняла что-то. — Не понимаю, почему Иста выбрал тебя, — сказала она неожиданно тихо, каким-то жалким дрожащим голосом. — Тебя, такого… — Она указала на всего Варда, с ног до головы, — …такого никудышного. Слабого. Бесхребетного. Ты ведь… Ты ведь даже не направитель — ни на что не годный лишенец, а он все равно выбрал тебя — это… так… несправедливо! — Кату-Ату перешла на крик. Вард обнаружил, что в ее глазах стоят слезы. Она вскинула руку — и по ушам Варда ударило Потоком. Его обдало липкой влагой. На несколько мгновений он потерял способность видеть и слышать; в ушах звенело. Поток в комнате сгустился так, что было трудно дышать. Вард не мог поверить, что Кату-Ату действительно хотела его атаковать. Наверное, передумала в последний момент: Вард не чувствовал ничего, кроме боли в груди — не из-за Потока, просто от пережитого испуга. Он протер глаза. Кату-Ату нигде не было. От того места, где она стояла еще недавно, расходились брызги чего-то блестящего, комковатого, почти черного в приглушенном свете разноцветных ламп; а у ног Варда, вонзившись одним лучом в лоскут того, что раньше было плотью Кату-Ату, лежал Орден Пирамиды.