Освобождение

Вард долго сидел, глядя в ретранслятор. Покачивались, поблескивали пшеничные колосья и противоестественно крупные виноградные лозы, символизирующие изобилие и благоденствие во всем ДОСЛ. Из-за двери доносились приглушенные голоса — похоже, советники собрались в коридоре, дожидаясь, когда Вард объявит им результаты беседы с Вершиной. Положительные результаты, конечно же. Потому что диалог и сотрудничество — основы основ добровольского общества. Вард вытащил из-за пазухи кулон и принялся с силой тереть его пальцами, не отрывая глаз от пшеницы и винограда. Он чувствовал затылком пронзительный взгляд Вершины с портрета, и те же глаза смотрели на него с бюстика на столе. Вард вспомнил, каким был взгляд Вершины по ретранслятору. Даже его глаза изменились — стали тусклыми, равнодушными, как будто он больше не видел в Варде живое существо. Как будто он больше ни в ком не видел живого… Надо было сказать тогда по-другому. Как глупо Вард себя повел! Начал втолковывать Вершине о человечности и моральном долге — вместо того, чтобы привести разумные доводы: в сложившейся ситуации будет нецелесообразно выступать в глазах местного населения поработителями и угнетателями. Зинтаки должны увидеть, что добровольская власть — это мир и стабильность, а повстанцы — вовсе не освободители, а террористы, преследующие собственные низкие цели. Надо было сказать, что народ Зинты в большинстве своем поддерживает положительные перемены, просто требуется немного больше времени, чтобы полностью… Вард вжал угол пирамидки в подушечку пальца. Что это, он считает себя мудрее Вершины? Несомненно, Вершина осознает все риски… и по какой-то причине их игнорирует. Может, это тоже часть его плана, охватывающего не одну только Зинту — всё ДОСЛ. Может, Вард просто не видит всей картины — как тогда, с переворотом. Лишенцам не дано знать, что ведомо направителям. Потому они и зовутся направителями: их долг — вести за собой лишенцев, и не лишенского ума это дело — подвергать сомнению выбранный ими путь. С площади доносился шум — там заделывали трещину в статуе Вершины. Вард поднялся из-за стола и медленно приблизился к разбитому окну, ощущая на лице свежий ветер с гор. Его слегка шатало. Придерживаясь за оконную раму, он провел глазами от трещины до рук Вершины, бережно держащих Пирамиду — весь известный Варду мир. Высеченные из камня глаза смотрели мимо Варда, словно Вершина вглядывался в будущее. Голоса советников за дверью становились всё нетерпеливее. Вард представил, как расскажет им о разговоре с Вершиной. Сделал попытку составить речь — следует использовать такие слова, чтобы советники поняли, что это — не катастрофа, а всего лишь малая жертва ради большого, счастливого… Вард явственно увидел, как изменятся в лице его родственники, советники Аджасовы. Увидел лицо Неверики с этим невыносимым отторжением в глазах… Вард рванул кулон так, что цепочка врезалась в шею. Лучше бы он никогда не находил эту проклятую вещь. Лучше бы он оставил ее там, в проломе, а не притащил с собой — по своей вздорной прихоти. Тогда ничего бы этого не случилось. Кату-Ату была бы жива, Тамраил бы не взял на себя ответственность за ее смерть, Вард никогда бы не узнал, что Неверика связана с Тамраилом — и никогда не узнал бы, кем стал Вершина. Кем он всегда был… И сейчас Варду не пришлось бы выдумывать речь, чтобы оправдать истребление невинных людей. Он посмотрел вниз. Обломки освободителя уже разобрали и унесли, но разбитые плиты еще заменить не успели. Вард уцепился взглядом за центр взрыва, от которого расходились лучи-трещины, напоминая Орден Пирамиды. Он передвинул одну ногу так, что носок выходил за край оконного проема. Поднял глаза на одухотворенное лицо Вершины. Сделал глубокий вдох. Звук открываемой двери заставил его вздрогнуть — Вард потерял равновесие, схватился за раму обеими руками, чтобы не упасть. За спиной послышался голос Неверики: — Вэри, ты что?! — И мгновение спустя ее руки уже утянули Варда от окна. — Я полагаю, разговор с Вершиной ничего не дал. — В голосе Неверики не было отвращения, которое так напугало Варда недавно, — только привычное сочувствие. — Советники хотят обсудить с тобой одно предложение. Не могу сказать, что всецело его поддерживаю, но, боюсь, это единственный выход. — Предложение, — повторил Вард, бессильно опускаясь в кресло. Где-то на краю сознания возник стыд: он допустил, чтобы советники увидели его таким… растерянным, раздавленным, совсем не производящим впечатление авторитетного руководителя, каким должен быть Замвершина. Вард сделал усилие над собой, но сразу же понял, что его воли теперь не хватит даже на то, чтобы встретить взгляды советников. Бурганов оперся кулаками о стол, нависая над Вардом. — Скажи нам свою часть набора слов от пограничных машин, Вардос, — потребовал он без обиняков, — и всему этому дерьму придет конец. Вард почти физически ощущал лежащую на нем гигантскую тень Бурганова. Его фигура заслоняла собой остальных советников — Вард мог видеть только голову дяди Шо’дуджьона, которая иногда выглядывала из-за широкой бургановской спины. — Вы хотите срастить разлом… Хотите сдаться Державе… — У Варда пропал голос, и конец фразы он произнес хриплым шепотом. — Пойми, только Держава способна защитить нас от добровольской агрессии, — сказала Неверика — похоже, ей и самой не нравилось то, что она говорила. — Или ты собираешься отправить на убой каждого десятого? Что дальше, Вэри, — «добровольное» переселение зинтакского народа на другой край ДОСЛ, как оолутов из Иволты? — Это невозможно, Вершина никогда… — выпалил Вард — и осекся, пораженный осознанием: нет, возможно. Любая несправедливость, любое изуверство — они могут делать с Зинтой всё, что им вздумается, и Зинте остается лишь терпеть. Терпеть и покоряться — и молчать, как молчат другие — потому что все видели, что стало с Тулгуей, которая пыталась поднять голос. Дяде Шо’дуджьону наконец удалось пролезть к столу из-за Бурганова. — Вардос, племянник, — он опять сложил руки в просительном жесте, — сам посуди: Держава не лезет в дела своих подданных. Она хочет только наш зинит, а не наши мысли. Держава не указывает, как обходиться со слугами и сколько дворцов можно строить. Не отрезает женщинам подолы и не гонит их в дома со шлюхами. Держава понимает, что дзиндаран не желают перемен. Дзиндаран хотят, чтобы ими правили по обычаям предков, как правили их отцами, как правили их дедами и прадедами. И Держава позволит нам править. — Дядя Шо’дуджьон приосанился. — Как раньше. Как было от веку. — Вардо-старший брат, твой многоуважаемый отец, был достойным человеком, — вступил дядя Джиэво. — Мы все восхищаемся его мудростью. Но он был обманут. Вероломные пермэран оплели его своей добровольской ложью. Обещали козу, а принесли чумную крысу с крысятами. Ты его сын, Вардос, весь клан на тебя уповает — прими верное решение. Вард повторил про себя: «весь клан на тебя уповает». Дядя Джиэво всегда беззастенчиво льстил, и от его слов так и несло фальшью, но Варду подумалось: а ведь это действительно так. Если он не спасет беззащитных людей Зинты, то кто тогда? — Без направителя вам все равно не отключить пограничники, — предпринял Вард последнюю попытку. — Направитель есть, — сказал Бурганов. — Тчемэль отключит. — Тчемэль?! Тчемэль с завода? — Перед глазами Варда возникла темно-сливовая улыбка, в которой не было ничего приветливого. — Я всегда подозревал, что она антидоброволка… — Вард помолчал, теребя значок на груди. Его взгляд метался от одного советника к другому. Они смотрели на него в напряженном ожидании, и Варду подумалось: что они сделают, если он откажется? Вырвут из него этот набор слов силой? Нет, нет, конечно же, нет, было бы безумием предполагать такое… Но разве не безумие, что его советники, представители добровольской власти, призванные оберегать Добрую Волю от вражеских поползновений, сами оказались этими врагами? Даже Бурганов. Военсоветник Олэйсу Бурганов, ветеран двух войн, герой Добровольного Объединения… — Это ты помог террористам взорвать освободитель? — прошептал Вард. — И тогда, на заводе… Ты хотел меня убить… Бурганов неожиданно расхохотался — и это до того не шло его суровому лицу, что Варду стало еще страшнее. — Убить тебя? Если бы державцы хотели тебя убить, они бы убили. Ты думал, тебя спасло от взрыва — что? незримое покровительство твоего Вершины? — Бурганов утер слезы. — Державцам не нужна твоя смерть. Они надеялись переманить тебя на свою сторону. У них почти получилось с твоим отцом. Я говорил, с тобой это не пройдет, но они всё надеялись… Ну как, не зря надеялись? — Бурганов требовательно зыркнул на Варда. — Ты же Военсоветник, — выдохнул Вард, вжимаясь в спинку кресла. Он никак не мог заставить себя поверить, что это происходит на самом деле. — Ты приносил присягу Добровольному Объединению. Проливал кровь… Бурганов вскинул голову. — Я проливал кровь, — процедил он с достоинством, — не за это Добровольное Объединение. Я клялся в верности не этой власти, которая из Пятерых превратилась в одного сходящего с ума тирана. Я не клялся защищать страну, истребляющую собственных детей, бросающую их на медленную смерть в добровольных общежитиях, осуждающую на ослепление за «недостаточно дружеские интенции». Отправляющую своих героев в ссылку только за то, что они знали Вершину прежде, чем он стал называть себя Тлеканхокацлем. — Бурганов прервался, раздувая ноздри. — Это, — он указал на портрет Вершины позади Варда, — больше не то Объединение, за которое я готов был отдать свою жизнь. И я не собираюсь ради него отнимать чужие жизни. «Но ты уже отнял, — подумал Вард. — В тех взрывах погибли не приспешники Вершины — погибли обычные зинтаки, мои зинтаки…» — но вслух произнес другое: — С Вершиной что-то случилось. Он… изменился. Я пытался рассказать ему, как мы здесь страдаем, а он… он как будто даже не понимал, что речь идет о живых людях, а не о движущихся картинках в ретрансляторе. Он как будто… разумом был не со мной. Даже смотрел, словно видит что-то другое. — Вард и сам не знал, зачем он это говорит. Быть может, надеялся объяснить — не столько перед советниками, сколько перед самим собой — поступки Вершины, которым не было объяснения. — Мне кажется, причина в Потоке. Не зря же старый метод стремился ограничить его использование. Вот и Кату-Ату тоже была словно не в себе, когда я видел ее в последний раз… — Что ты пытаешься доказать, Вардос? Что Вершина не понимал, что делает, когда отдавал приказ убивать каждого десятого? Когда приказал устроить публичную казнь и насильно согнать на площадь зрителей? Когда утверждал неподъемные планы для наших шахт и завода? Вершина не способен отвечать за свои поступки, во всем виноват злой-нехороший Поток? — Неверика всплеснула руками. — Вэри. Когда ты уже наконец перестанешь его оправдывать и примешь простую истину: что Вершина, что Ксам — безжалостные эгоистичные люди, которые по прихоти судьбы — и на наше несчастье — родились направителями. И мы сможем им противостоять, только если на нашей стороне будут другие направители. — Говорят, у Державы направителей в разы больше! — вставил дядя Шо’дуджьон. Вард посмотрел в окно: трещину в статуе Вершины почти полностью замазали, но она все равно выделялась, как шрам от плохо зажившей раны. — Чтобы защититься от направителей, мы впустим других направителей, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. — Державские направители разрешают своим лишенцам самоуправление, — напомнил дядя Шо’дуджьон. — Они обещали оставить нетронутым наш жизненный уклад, завещанный нам предками. — И у нас опять нет другого выбора, кроме как поверить, что направители сдержат обещание, — склонил голову Вард. — Это ведь естественный порядок. Сама природа создала направителей, чтобы они нас направляли. Любой может родиться направителем — неважно, умен этот человек или глуп, щедр или жаден, милосерден или жесток. Он способен направлять Поток — всё остальное несущественно. А что остается нам? Нам, кому не так повезло? Слепо надеяться на их добрую волю? Дядя Шо’дуджьон, охнув, уселся на стул — устал уже стоять, как старательный прислужник. — Что поделать, племянник. Времена шо’ду-мчэра Баджявиро давно прошли. Дзиндаран больше не могут дать отпор направителям, как во дни нашей славы. Вард оглянулся на советников, раздумывая. Его рука легла на грудь — туда, где под царапающей пальцы сверкающей тканью прощупывалась пирамидка из ндара. — Я назову Тчемэль мою часть слов от пограничных машин — и только ей. Пусть встретится со мной в Доме Культуры.