Дом забвения

Привалившись спиной к колесу, он переводит дух. Его светлые волосы выпачканы в крови и приобретают грязный розоватый оттенок — если бы он видел себя со стороны, непременно бы ужаснулся. Кровь заливает все лицо и одежду, и от её стального вкуса и запаха мутит так, что заглушает все пять чувств. Липкая влага течет из носа и окровавленного рта, стекая с подбородка и капая на грудь. Он открывает рот — зубы каким-то чудом уцелели — сплевывает скопившийся сгусток. В пасмурном небе занимается рассвет. Включенный мотор рычит. Автомобиль начинает дымиться, но он этого не замечает. Даже при желании он не сможет встать и сбежать отсюда, худо дело с ногами. Страх и боль, страх и боль — они заполнили его тяжелую голову и с трудом сокращающееся сердце. «Вот и все, — думает он и содрогается от боли. Он не помнит, какие раны при каких обстоятельствах получил, и он рад, что ему больше не придется думать над этим. — Вот все и закончилось». Мир кружится перед глазами так бешено, что держать глаза открытыми невозможно. Веки смыкаются, и перед тем, как тьма окончательно застелет глаза, он замечает человеческую фигуру. На задворках угасающего сознания появляется мысль, что его заметили, и он горько об этом сожалеет. Он всего лишь обманывает себя. Ничего еще не закончилось. Все только начинается. Молния рассекает бледное небо. Начинается новый день. *** — Четыре минуты, — сказал Аомине, теребя мелочь в кармане. — Что, Дай-чан? — Момои ответила не сразу. Она все еще была под впечатлением. — Мы пробыли в его палате четыре минуты. Я вот о чем думаю, Сацуки: то ли парень настолько отвык от общества нормальных людей, что ему стало настолько хреново за эти жалкие двести сорок секунд, то ли я где-то ошибся. — Мне кажется, ты слишком давил на него, — осторожно заметила Момои. — Я что, по-твоему, должен был полгода ждать, пока он привыкнет ко мне? Да ну, слишком долго. — И это говорит человек, который даже не потрудился изучить историю болезни, — проворчала Момои и со вздохом убирала за ухо выбившуюся прядь. — Послушай, я не собираюсь с ним сюсюкаться и умолять его поделиться со мной наболевшим. Пока он не готов со мной говорить. Я знал, что он будет пыжиться, такие как он так просто не сдаются. — И что ты собираешься делать? — поинтересовалась она. — Ну, может… Пока он ко мне присматривается и решает, можно ли мне доверять, я разузнаю о нем из внешних источников? И, когда наша принцесса будет в настроении, я буду во всеоружии. Ну, разве мой план не гениален? — Дурак, — усмехнулась Момои. — Ты знаешь, что так нельзя? Будь серьезным! — Ты мне это уже сто раз говорила. И что я грубый, и что сплю на работе. Какая разница? Мне не надо стараться, чтобы моим пациентам становилось лучше. — Да ты просто образец вопиющей безалаберности. Пойми, иногда природного чутья недостаточно, нужны знания и навыки… — Прекрати, Сацуки. Надоела, — отмахнулся от нее Аомине. Момои открыла рот, чтобы начать с ним спорить, но замолкла, увидев, как посерьезнело его лицо. — Знаешь, что? Когда ты сказала, что у него были проблемы с полицией, я подумал, что этот Кисе Рета просто очередной ублюдок, укрывающийся от закона, а его толстенное дело не более чем набор фиктивных документов. — Поэтому первым делом ты контактируешь с пациентом, а потом уже смотришь историю болезни? — И поэтому тоже, — уклончиво ответил Аомине. — Конечно, он мог прикинуться дурачком, но я ни разу не видел человека, который мог бы так притворяться. У него действительно неполадки с головой. — Что заставило тебя так решить? Они остановились у автомата с напитками, стоявшего у вахты на выходе из больницы. — Он слышит голоса, — Аомине опустил монетку в щель, нажал на кнопку. Автомат загудел и выплюнул в лоток банку содовой. — Слуховые галлюцинации, беспричинный страх, паранойя — верные спутники шизофрении. И это только то, что он показал нам за четыре минуты. — Постой, но он ведь ничего не сказал об этих… «голосах»! — Еще бы он стал говорить! — Аомине фыркнул. — Ты же своими глазами видела, как он нервничал, все просил, чтобы мы вышли. — Тогда каким образом? — Он шевелил губами, Сацуки. А еще его выдал взгляд. Он смотрел не на что-то перед собой, а внутрь себя. Глотнув напитка, Аомине отошел от автомата. В памяти всплыло искаженное лицо Кисе и его глухой и надрывный голос: «Пожалуйста, оставьте меня одного». Он и не ждал, что шизофреник окажет ему теплый прием. То, как Кисе отреагировал на посещение врача легко объяснимо, ведь любой сигнал извне вводил его в пограничное состояние между естественным страхом и паникой. Аомине не знал, что за парень этот Кисе, не знал ни череды обстоятельств, из-за которой он попал в больницу, ни той причины, что сделала его настолько несчастным. Одно он знал точно — развитие болезни заняло очень продолжительное время. Возможно, он пытался найти выход из ловушки, в которую загнал себя сам, пытался справиться с тем, что его мучило. Но, к сожалению, у всего на этом свете есть свой допустимый предел. Его психика была сломлена. Что же должно было случиться, чтобы Кисе лишился воли? И почему никто, никто за те четыре года, что он провел в этой больнице, не смог помочь ему? Как бы старательно Аомине не скрывал этого, но его волновало, что столько вопросов остается без ответов. Работа предстояла большая. Аомине нравилось начинать все с нуля, потому что как только его интерес в пациенте исчерпывался, он начинал скучать. А больше всего Аомине не любил, когда ему было скучно. — Слушай, Сацуки, — выбросив пустую банку в урну, Аомине оперся боком о стену, убрав руки в карманы брюк. — Кто наблюдал Кисе до меня? Момои задумалась, постучала тонкими пальцами по пластмассовой бутылке, и коснулась указательным пальцем губ, припоминая имя. — Если я правильно помню, раньше с ним работал Мидорима Шинтаро. — О, тот самый очкарик из нашего выпуска? — Он самый. — Ого, — Аомине присвистнул. На курсе Мидорима считался одним из лучших. — Мне нужно с ним поговорить. Не знаешь, когда его ближайшая смена? — Нет, но могу узнать. — Будь добра, — небрежно обронил Дайки. Они разминулись. Момои ушла на обеденный перерыв, а Аомине решил вернуться в ординаторскую, чтобы изучить историю болезни. Он завернул за угол, и еле успел отшатнуться, когда мимо него пролетели санитары, тащащие встревоженное существо. Его половую принадлежность с первого взгляда определить было сложно — лицо закрывали длинные растрепанные волосы, а больничная пижама сидела на фигуре мешком. — Прекратите паясничать! — низкий голос подтвердил, что существо все-таки было мужчиной. Он вопил с таким старанием, будто от этого зависела его жизнь. — Что вы себе позволяете? Верните мне моих детей! Я вызову полицию! — Заткнись уже, Мибучи! — рявкнул мускулистый санитар, похожий на гориллу. — Не смей поднимать на меня голос, обезьяна! — он сопроводил свой истеричный выплеск случайным ударом ладонью. Прицелившись, он оцарапал санитару щеку ногтями и обхватил его бритый череп на манер шара для боулинга. — Убери руки, придурок! Я же говорил, что надо было упаковать его в смирительную рубашку! —Взревел бедолага-санитар. Остальные санитары пытались сдержать разбушевавшегося Мибучи, молотившего их руками. Он не помнил себя от злости и жаждал возмездия. Самый крупный санитар, наконец, лишил его подвижности, заломив руки за спину, и Мибучи, все еще сопротивляющегося, увели в кабинет общей терапии. — От вас не останется мокрого места, когда он узнает, что вы сделали со мной! — эхом пронеслось по коридору, прежде чем дверь кабинета захлопнулась. Аомине моргнул и нахмурился. Гневные выкрики просачивались сквозь стены, и он пошел дальше, стараясь их не слышать. Аомине не завидовал тому бедолаге, в чье попечение достался этот взвинченный тип. Бывалые психиатры говорили, что привыкнуть к такого рода картинам — дело привычки. Со временем просто перестаешь удивляться и принимаешь все увиденное как должное. Правда, есть риск, что грань между нормальностью и безумием сотрется, и все смешается. Чтобы работать здесь, нужны действительно крепкие нервы. После обеда Момои нашла Аомине в комнате отдыха. С неизменной планшеткой в руках, она уперла кулаки в бока и воззрилась на него сверху вниз. — Опять в потолок плюёшь! — Неохота делать обход, — лениво промычал Аомине, разлепляя сонные глаза. На маленьком диванчике он не помещался во весь рост, так что ноги пришлось закинуть на подлокотник. — Хоть бы к Кисе-куну лишний раз зашел, проверил, как он там. — Не думаю, что с утра что-то изменилось, — Аомине сладко зевнул и потянулся. — И потом, ему хотелось побыть одному, так пусть сидит. — Дай-чан, ты неисправим, — она покачала головой. — Ладно. Я узнала на счет Мидоримы, его смена как раз сегодня. Так что советую тебе отыскать его, пока он еще не ушел. Приняв вертикальное положение с большой неохотой, Аомине заглянул в листы Момои и посмотрел, в каком отделении работал доктор Мидорима. Аомине нашел его в кабинете наблюдений. Мидорима сидел с выпрямленной спиной и смотрел на поляризованное стекло, за которым скрывалась отдельная палата, где сидел незнакомый Аомине парень. Для него отверстие в стене выглядело как обычное зеркало, так что находящихся за ним людей он не видел. Аомине постучал по двери, привлекая внимание, и, добившись лишь легкого кивка головы, вошел в комнатку, прикрыв за собой дверь. — Ты кто? — сквозь зубы бросил Мидорима, не сводя глаз с подопытного. В линзах очков отражался тусклый свет настольной лампы. — Моя фамилия Аомине, мы с тобой учились на одном факультете, только в разных группах. — Что-то не припомню такого, — после этой фразы кто-то возле них прыснул. Аомине повернул голову — у шкафа с приборами сидел медбрат и кашлял в кулак, маскируя смех. — Шин-чан, не ври, — улыбнулся он. — Ну, и чем обязан? — не отреагировав на высказывание помощника, Мидорима сцепил пальцы в замок. — Дело в том, что на днях мне поручили Кисе Рету, и я понятия не имею, что мне с ним делать. Ты вроде его лечил до меня, расскажи мне что-нибудь о нем. Мидорима замер, будто бы окаменел, даже моргать перестал. В комнате повисла давящая тишина, но, когда Аомине собрался прервать ее и напомнить о своем существовании, Мидорима поднес руку к лицу, сдвигая брови, и поправил очки. Его взгляд наконец-то обратился к лицу Аомине. — Так это тебе его поручили? — Аомине поморщился от неприязни к этому человеку, когда по нему заскользил холодный оценивающий взгляд. — Ну, типа мне. Мидорима только вздохнул, возвращаясь к своим наблюдениям. Вопреки ожиданиям, он показал на стекло и спросил: — Видишь того человека за стеклом? Аомине окинул его взглядом. Парень сидел прямо, как палка, и неподвижно смотрел перед собой. Его руки лежали на коленях в расслабленном положении. Кроме необычной внешности — у него были яркие рыжие волосы — о нем нельзя было сказать ничего определенного. Он выглядел как человек, который глубоко задумался. — Ну сидит парень, и что? — Аомине приподнял бровь, не понимая, зачем Мидорима у него это спрашивает. Он разве не про Кисе у него спросил минуту назад? — Как ты думаешь, из-за чего он здесь? Аомине прищурился, внимательно вглядываясь в прямую фигуру, но отличительных черт каких-либо болезней в нем не заметил. Разве что еле заметная отрешенность во взгляде… — Это Акаши Сейджуро, и у него шизоаффективное расстройство. — Ну и? — На прошлой неделе он убил соседа по палате. Ржавыми ножницами, которые украл из кладовки. Ямагучи-сан умер от потери крови. А ведь он всего лишь однажды обыграл его в шахматы… — Этот доходяга… убил человека? — Аомине в неверии уставился на больного. Не было похоже, что тот способен на убийство, тем более спланированное. Он был спокоен и почти не двигался. —Как такое могло произойти, тем более, внутри клиники? — У него была и есть навязчивая идея всегда быть победителем. Он так мастерски скрывал свои маниакальные склонности, что о его диагнозе совсем забыли, когда селили его с экс-чемпионом Японии по шахматам. Первый проигрыш вызвал такой диссонанс в его подсознании, что оно взбунтовалось и толкнуло его на убийство. — Жуткий парень, — человек за стеклом поднял голову, и Аомине заметил, что глаза у него были разного цвета. — И зачем ты мне это рассказываешь? — Кто знает… — Мидорима снял очки, просматривая стекла на свету, достал платок и стал их чистить. — Мне кажется, у него раздвоение личности. Такао, распорядись, чтобы он пропил курс клозапина. Моя смена заканчивается, пора домой. — Не уходи от вопроса, ты! — Аомине схватил Мидориму за рукав, но тот стиснул его кисть другой рукой и с силой оторвал ее от себя. — Сегодня у Раков неблагоприятный день для серьезных разговоров, — медленно произнес он. – Скажу тебе только вот что, Аомине: не спеши с выводами о пациенте. Ты, как психиатр, должен знать, что внешность больного мало что говорит о нем самом. Для нас важны его случайные движения, оговорки и все то, что проскальзывает у него непроизвольно. — Это же очевидные вещи, — не скрывая раздражения, сказал Аомине. — Тогда уверен ли ты, что ничего не изменится, если я расскажу о нем что-то, что противоречит твоим представлениям о нем? — Конечно уверен, о чем может быть речь? — Аомине взглянул на медбрата, ища поддержки, но тот смотрел в пол, ехидно улыбаясь. Это злило; эти двое либо не принимали его всерьез, либо просто держали на расстоянии, желая что-то скрыть от него. — В юности Кисе был преуспевающей фотомоделью, — снисходительно вздохнув, начал Мидорима. — Его лицо часто печатали на разворотах и обложках глянцевых журналов, и он был довольно востребован, но вот только сам он уходить в модельный бизнес не собирался. В школе он играл в баскетбол, и у него это даже неплохо получалось. У него был талант, он мог бы сделать неплохую спортивную карьеру, если бы занялся профессиональным спортом. С университетом у него не сложилось, поэтому он работал, где придется. Далее следует белое пятно, о котором у меня не удалось выудить ничего у него самого. Близкие говорили, что он изредка участвовал в съемках рекламы, а в последние месяцы перед госпитализацией и вовсе перестал появляться на людях и совсем не выходил из своей квартиры. Можно только догадываться, чем он занимался все это время и зачем изолировал себя от общества — попав в клинику, он находился в весьма плачевном состоянии. — Что на счет родственников? Родители? Братья, сестры? — Оба его родителя умерли, но кроме него у них было еще две дочери. Рета Кисе — младший ребенок в семье. Из всей родни лично его посещала только одна из его сестер, Кисе Рейко-сан. На твоем месте я бы поговорил с ней. Она охотно поможет тебе. Мидорима всем своим видом продемонстрировал, что разговор окончен, и он больше не собирается тратить свое личное время на беседы. Аомине цокнул, состроив доктору рожу, как только тот отвернулся, и на его плечо легла ладонь. Медбрат приблизился к нему и заговорил тихим голосом, чтобы Мидорима не услышал: — Я надеюсь, ты не решил, что Шин-чан что-то от тебя скрывает? — Вообще-то его поведение явно говорит о том, что он хочет что-то скрыть, — признался Аомине, подозрительно вглядываясь в серые глаза. — Не обращай внимания, он просто бука, — парень прищурил глаза, по-свойски наваливаясь на его плечо. Аомине посмотрел на его руку и недовольно сдвинул брови. Поняв, что с таким человеком лучше не вести себя развязно, Такао отошел от него на расстояние вытянутой руки и ушел за Мидоримой, предварительно помахав ручкой на прощание. «Ну и парочка», — подумал Аомине. По пути к ординаторской Аомине проходил мимо столовой, полной больных. Было время ужина, стоял громкий стук ложек о тарелки, собачьим лаем раздавались грубые окрики работников, и по этажу распространялся мерзкий запах морских водорослей и подгорелой рыбы. Аомине не собирался останавливаться — обстановку в столовой контролировал дежурный санитар, но он вдруг заметил Мибучи, которого он видел недавно. От взвинченности не осталось и следа, черты лица застыли, а пылавший гневом взгляд потух: он просто сидел и медленно поглощал жидкий бульон, орудуя пластмассовой ложкой — палочки в столовой больницы не выдавали из соображений безопасности. Да, похоже, в кабинете общей терапии его хорошо «успокоили». — Интересно смотреть, как они едят? — к Аомине присоединился молоденький практикант. Он был выкрашен под блондина — сегодня Аомине прямо-таки везло на людей с необычным цветом волос. Когда он говорил, были заметны его клыки, бывшие, пожалуй, чересчур длинными. — Я недавно видел, как бесился тот парень, —Аомине кивнул в сторону ужинающего Мибучи. – Он нес чепуху про каких-то детей. — А, так это же сестренка Лео, — практикант хихикнул. – Он тут уже невесть сколько времени лечится, вроде. — У него что, параноидальная шизофрения? — Не совсем. — Бредовое расстройство? — В точку, — парнишка всплеснул руками. — Выдумал себе другую жизнь и живет в своем мире. Он думает, что он — женщина. Наверное, ему очень хотелось завести семью и воспитать детишек. — Черт знает, что с ним должно было приключиться, чтобы так помешаться. — И не говори, — практикант погрустнел. – Я частенько наблюдаю за ним. Знаешь, он вообще-то не буйный, сидит себе в палате и баюкает на руках простыню, свернутую в валик, напевает колыбельные, бормочет себе под нос про своего выдуманного «мужа». Это все неудовлетворенный материнский инстинкт, — он неловко улыбнулся, когда Аомине недоуменно вскинул брови. — Но если рядом с ним начнется суета или поднимется шум, он начинает паниковать и слетает с катушек. Сестренка Лео этого не любит. — Ты так говоришь, будто тебе жаль его, — заметил Аомине, переведя взгляд с Мибучи на практиканта. — Наверное, я еще не привык, — парень пожал плечами, слабо улыбнувшись. – Они ведь тоже… люди. — Котаро, измерь Хошино-сан из 405 палаты температуру! — гаркнул мимо проходивший врач. Вероятно, практикант был его интерном. Вздрогнув, блондин вытянулся стрункой и замер, испуганно распахнув глаза. Даже не глядя в его сторону, мужчина подумал и торопливо добавил: — Ректально! — Х-хорошо… — Котаро поморщился, услышав последнее слово и поник. — Я пошел, —он попрощался с Аомине и поплелся выполнять порученное. Аомине повернулся, собираясь идти дальше, но остановился на полушаге. В столовую неровным шагом шел Кисе. Он цеплялся руками за стены, словно боясь потерять равновесие, и постоянно спотыкался. Ноги плохо его держали, а колени подгибались. Примерно так передвигаются подвыпившие люди, потерявшие координацию в пространстве. Да к тому же тело плоховато слушалось своего хозяина: руки и ноги его иногда выгибались под неестественным углом, а голова то и дело склонялась вниз. На сером измученном лице читалось выражение невыносимой усталости. Проводив Кисе глазами, Аомине сел за свободный стол, чтобы не привлекать к себе внимание, и прислушался к гомону. Кисе с большим трудом дополз до стула и сел, устало откинувшись на жесткую спинку. Аомине пригляделся: губы Кисе шептали и шептали, не переставая. Аомине напряг слух. — Я голоден… Получив тарелку с немудреной больничной пищей, Кисе взялся за ложку и начал есть. Механически перемалывая еду между челюстями, он уткнулся в одну точку и как будто задумался. Он глотал с большим трудом, через силу, словно желудок его был уже полным, но доесть эту порцию было просто необходимым. После нескольких минут таких мучений он весь позеленел, содрогнулся, упал грудью на стол, и содержимое его желудка выплеснулось наружу. — Какого черта? — заорал повар в засаленном фартуке, когда Кисе стошнило прямо за столом. – Он уже получил свое! Какого черта, я вас спрашиваю, он гадит в моей столовой! Больные вяло реагировали на происходящее: только несколько человек встали и удалились, остальные же остались сидеть на своих местах, не прерывая трапезы. Аомине не двигался, будто к стулу прирос, только сидел и наблюдал за всем со стороны. Кисе было плохо, рвотные судороги не прекращались, а раздраженный повар покинул свой пост у плиты и выскочил в зал, в два мощных прыжка преодолев расстояние, разделявшие кухню и стол, испачканный ничего не помнящим Кисе. Схватив его за светлые космы, мужчина поднял его, не дожидаясь, пока тот опомнится, и со всего маху врезал ему по лицу. Раздался скрип железных ножек по надтреснутому кафелю, глухой стук и грохот падающего тела. Слетев со стула, Кисе ударился об пол и затих. Аомине вскочил с места как ужаленный; он с разбегу врезался в тучную спину повара, опрокинув им пустой стол. — Что ты делаешь, идиот! — заорал он. — Заткнись, сволочь, — холодно ответил Аомине, присаживаясь на корточки рядом с Кисе. – Твое дело готовить еду, а не махать кулаками. Скажу честно, на вид твоя стряпня — дерьмо собачье. На вкус, должно быть, еще хуже. Неудивительно, что его вырвало. Мужчина раздул щеки и ноздри от возмущения, обескураженный поведением Аомине, но он не мог сказать ни одного внятного слова — только бессмысленно хлопал губами, как рыба, выброшенная на берег. — Да как ты сме… — Если тебе что-то не нравится — скажи главному. Иди-иди, пожалуйся ему. Я посмотрю, что он тебе скажет. Повар подавился оскорблением и удалился на кухню. — Эй, Кисе, — Аомине потряс парня за плечо, но тот не отзывался, продолжая лежать на полу, лицом вниз. — Очнись же, ну! — Аомине-сан! Простите, это моя вина! — К нему подбежал дежурный санитар, который все это время испуганно метался из стороны в сторону. «Сакурай Рё», значилось на бейдже. Низкорослый мальчишка с большими детскими глазами. Что он мог сделать против урода, выместившего свою злость на Кисе? — Если бы внимательнее приглядывал за больными, этого бы не случилось… — Я должен был его остановить, но вместо этого сидел сиднем, — отмахнулся от него Аомине. — Ого, — перевернув Кисе, он приподнял его голову и увидел, что глаза у него были открыты. —Парень, ты как, сильно пострадал? Кисе поморгал, рассматривая лицо Аомине. Он был в сознании, но на щеке у него уже алел ушиб, и во время падения он прикусил себе губу. Кулаки зачесались, Аомине пожалел, что ударил мужика только один раз. — Простите, простите! Это все я виноват! — Распинался Сакурай, больше мешая Аомине осматривать Кисе, чем помогая. — Успокойся, Рё, он в сознании. — Простите! Простите, я ужасный санитар! — Замолчи уже! — крикнул на него Аомине, и Сакурай сразу же замолк. На глаза его выступили крупные слезы. Ну что за человек. — Чем я могу помочь вам, Аомине-сан? — дрожащим голосом спросил Сакурай. — Найди Сацуки и позови ее сюда. Быстро, — когда Сакурай убежал, Аомине нагнулся и попытался усадить Кисе, но он не держался. Он походил на тряпичную куклу, тяжелую и гибкую. — Ну же, приди в себя! Кисе смотрел на него, но не видел. Во взгляде не было осмысленности, и Аомине его хорошенько встряхнул. — Хочу… есть… — пробормотал Кисе. И через мгновение в его лице мелькнуло что-то вроде узнавания. Он присмотрелся, сузил глаза, моргнул, и брови его поползли вверх. — Аомине-сенсей? Что вы здесь… — Это скорей что ты здесь делаешь. Пойдем-ка в палату, — закинув руку Кисе себе на шею, он помог ему подняться на ноги и повел прочь из столовой. — Я… грязный, — смущенно улыбнулся Кисе, еле переставляя ноги. — Отмыться и переодеться не такая уж большая проблема. Гораздо важнее то, зачем ты набивал себе живот, пока назад не полезло. — Я помню только… что был голоден… кажется… — неуверенно сказал Кисе. Аомине вспомнил слова Мидоримы и попробовал представить Кисе на баскетбольной площадке. Он не понаслышке знал об этом виде спорта и прекрасно знал, как выглядят баскетболисты. И то, что этот исхудавший немощный парень, которого он практически тащил на себе, когда-то был талантливым игроком с перспективой на будущее, никак не укладывалось в его голове. — «Кажется»? — Переспросил Дайки. – Выходит, ты не уверен в том, что чувствовал голод? — Не знаю. Я должен был. Поесть… Аомине нахмурился. При шизофрении у больных может возникать ощущение, что их мысли больше не принадлежат им самим. Как будто кто-то проникает в голову и говорит, что делать. Вполне возможно, что желание утолить голод было внушено ему его же болезнью, и ослабевшее сознание не стало этому сопротивляться. Аомине интересовала также еще одна странность в поведении Кисе. Когда повар схватил его за волосы и занес кулак для удара, он не стал сопротивляться. Только странная тень проскользнула по его лицу, сразу же исчезнув, и Кисе машинально сжался, предчувствуя боль. — Что случилось? — Момои догнала их у самой палаты, взволнованно заглядывая за плечо Аомине, на покачивающуюся голову Кисе. — Его стошнило в столовой, и ему попало от повара, вот и все. Ему нужно умыться и переодеть сорочку. И пусть ему дадут немного поесть перед сном. Проследи за этим, Сацуки. — Хорошо, — Момои заметно успокоилась. — Ты уже уходишь? — Да, мне пора. Только задам Кисе пару вопросов. — Они усадили парня на кровать, и Момои выбежала в коридор за водой и чистой одеждой. – Слушай, — Аомине обратился к растерянному Кисе. — Как ты себя чувствуешь? Что тебя беспокоит? — М-м, — Кисе посмотрел на потолок. Затем ответил: — Меня все время клонит в сон. Я очень много сплю. И когда просыпаюсь, чувствую себя разбитым. — Нет сил? — Совсем. Вернулась Момои, держа в руках таз с теплой водой и плавающей в ней тряпочкой. На плечо у нее была закинута свежая рубашка. — Понятно, — произнес Аомине, и жестом показал Момои, что он уходит. — Увидимся завтра. Кисе не попрощался с ним в ответ, уставившись в пол. Кажется, он забыл о существовании Аомине сразу, как только он отвернулся. Он даже не поморщился, когда Момои стала стирать с его подбородка кровь, уже успевшую засохнуть. Аомине закрыл за собой дверь. «Замкнутость, отрешенность, отсутствие физической активности, апатия… Весь букет симптомов налицо», — думал Аомине, шагая по длинным коридорам. Его преследовало чувство, что Кисе не должен быть таким. Аомине мало изучал научную литературу, но он много наблюдал за людьми, и этот опыт не давал ему верить, что потерянный, слабый Кисе — тот Кисе, каким он был в прошлом. Безволие ему совсем не шло. Даже увидев его участником не самой приятной сцены, Аомине не ощущал к этому человеку брезгливости, которое было написано на лицах окружающих — тех, которые, конечно, были в своем уме. *** Больница, окруженная глухой стеной, не спеша отходила ко сну. Пациенты один за другим разбредались по своим палатам, устраиваясь на узких неудобных койках и, немного повозившись, засыпали. Снег яростно стучал по стеклу оконных рам, грозясь пробиться внутрь, и злой ветер выл как полоумный, нагоняя тоску. Кисе смотрел на белый снег, лежащий на подоконнике. Свет в его палате был давно погашен, и луч таинственной желтой луны лежал на полу у его ног, пропущенный сквозь трафарет зарешеченного окна. Причудливые узоры на вытянутом, искаженном прямоугольнике занимали его внимание чуть меньше, чем нетронутая белизна за окном. Ему нравился этот чистый, невинный белый цвет. Подойдя к окну, он с трудом открыл его и поморщился, когда холодный снежный ветер ударил по лицу. Кисе нравился снег, но у него было чувство, что чего-то не хватало. Слишком все идеально. Протянув одну руку через решетку, он засучил на ней рукав другой рукой, и медленно, вдумчиво провел вдоль запястья сверкающим предметом. Только когда первые капли крови обагрили девственно-белый снег, растапливая его, Кисе порывисто вздохнул и отошел от окна, любуясь. Красное на белом — восхитительное сочетание. Теперь картина была завершенной.