Дом забвения

Аомине Дайки не любил общественный транспорт. Скопища людей, которым абсолютно плевать друг на друга, глядевшие волчьими глазами, с отсутствием мыслительной деятельности на лицах, его совершенно не вдохновляли. Заходя в вагон метро, как и все, он спешил занять сидячее место, но в часы пик это было проблематично, поэтому большой удачей было найти какой-нибудь неприметный уголок, вроде стыковочного коридора между вагонами, и раствориться в толпе, воткнув наушники в уши. По утрам многие из пассажиров подземки выглядели злыми и невыспавшимися, вечером же – усталыми, и, опять-таки, злыми. Прикинуться невидимкой и сделать безразличный вид – вот все, что нужно для того, чтобы слиться с толпой. Скрестив руки на груди, Аомине прикрыл глаза, сосредоточившись на словах песни, гремевшей в наушниках. За десять минут езды он успел изучить каждого из окружавших его людей, и, убедившись, что лица здесь не собираются радовать его своей разнообразностью, быстро потерял к ним интерес. В больнице наблюдать за людьми было и то интересней – там уж чего только не увидишь, достаточно просто пройти по этажам. С каждой станцией в вагоне становилось все меньше места. Открыв один глаз, Аомине глянул на доску с названиями станций. Через две пора выходить. Аомине отстранился от стены и начал протискиваться к выходу. У дверей стоял какой-то рослый широкоплечий мужчина, несколько выделяясь среди остальных пассажиров. Вагон тряхнуло, и Аомине едва успел удержаться за поручень, чуть не вмазавшись в большого парня. Двери с шипением разъехались в стороны, и людской поток хлынул наружу, растекаясь по платформе и превращаясь в сплошную кишащую массу, как муравьи в разрушенном муравейнике. Аомине поднялся по лестнице и прошел на улицу. Открыв тяжелую дверь из пластика и стали, он зажмурился от ударившего в лицо колючего ветра и подтянул высокий ворот водолазки к подбородку, часто моргая. От холодного ветра глаза начинали слезиться. Остановившись у дороги, он стал ждать, когда цвет светофора сменится на зеленый, и выдохнул густой клуб пара, который тут же рассеялся в воздухе без следа. Снова пошел снег. Крупные, тяжелые хлопья падали с неба, покрывали плечи, ложились на ресницы, медленно таяли на остывших щеках. Аомине раздраженно взлохматил макушку, стряхивая снег с коротких темных волос и пожалел, что не взял с собой зонт. Впереди серел высокий забор клиники с наглухо запертыми воротами и торчащими палками прожекторов. Поежившись, Аомине понадеялся, что в больнице будет хотя бы чуточку теплей, чем на улице — система центрального отопления в последние недели давала частые сбои. На очередном светофоре Аомине заметил, что снежинки перестали облипать его голову и раздражающе залетать в глаза, мешая смотреть. На землю рядом с ним упала обширная тень, в поле зрения попали заснеженные ботинки. Подняв голову, Аомине увидел крепкого мужчину, что стоял у дверей перед ним. Он держал зонт над его головой и приветливо улыбался. — Ты ведь Аомине Дайки, верно? — спросил незнакомец и приподнял густые брови. — Он самый, а мы разве знакомы? — Нет, не знакомы, но работаем в одном заведении. Я видел тебя пару раз, — он поднял глаза кверху и кивнул, решив, что надо представиться. — Меня зовут Киеши Теппей. — О, — протянул Аомине, смутно припоминая, где он мог слышать это имя, а мужчина продолжил. — «Ки», как «дерево» и «ёши» — «большая удача». Киёши. «Те» — «железная штанга» и «пей» — «обычный сотрудник». Получается «Киёши Теппей» Аомине вскинул брови. Кажется, в "Тетради смерти" была аналогичная сцена. Он помнил, что по сценарию должен продиктовать иероглифы в ответ, но не стал — в том аниме все закончилось плохо, и вообще, все это как-то глупо. — Да, мы работаем в больнице, но зачем мне знать, как пишется твое имя? Мужчина не отреагировал. Загорелся зеленый, и Аомине шагнул вперед, посчитав, что разговор на этом окончен, и Киеши не станет сопровождать его до самой больницы. Но он не отстал, а пошел рядом, продолжая держать зонт так, чтобы снег не падал на обоих. Не то, чтобы Аомине это удивило — вокруг него каждый день происходило слишком много странностей, чтобы удивляться доброжелательному спутнику. В конце концов, Аомине был не против, что в этот снежный день кто-то несет зонт за него. — Ты из психиатрического отделения, не так ли? — спросил Киеши, когда они почти дошли до больницы. — Нравится здесь работать? — Ну… не жалуюсь, — Аомине покосился на него, слегка скривив губы. Непонятно, серьезен ли был этот парень, или спросил это для того, чтобы нарушить молчание, но отрицать того, что вопрос был абсурдным, Аомине не мог. Киеши удовлетворенно причмокнул губами, улыбнувшись еще шире. — А я вот свою работу очень люблю, — сказал он и достал пропуск из кармана. Охранники на служебном входе окинули их скучающим взглядом из-под козырька кепок. — Уже не представляю, что мог заниматься чем-то другим. — Кстати, в каком из отделений ты работаешь? — поинтересовался Аомине. Он еще раз оглядел Киеши во весь рост и прищурил глаза. — Не припомню, чтобы встречал тебя. — Неудивительно, ведь мое рабочее место в самом низу, — весело подмигнув, Киеши сложил зонтик, отряхнул его от снега и развернулся на каблуках, махнув Аомине рукой. — Бывай. Аомине недоуменно посмотрел на его широкую спину и приподнял одну бровь. Чудаковатый же парень. Кто он вообще? Из медперсонала, или кто-то из обслуживающих, вроде водопроводчика или электрика? Водопроводчик, влюбленный в свою работу? Смешно. В самом низу… Не зная точно плана здания, нельзя было точно сказать, что именно имел в виду Киёши. Он мог работать в котельной или, например, в приемном отделении. Пожав плечами, Аомине решил не занимать ум лишними темами, а заняться делами, чтобы быстрее отделаться. Он был дежурным сегодня. Когда он переодевался в униформу, в ординаторскую влетел Вакамацу, резко и широко распахнув дверь. Он остановился у информационного стенда, поставил на листе галочку, вернул ручку на место, шлепнув при этом ладонью по столу. — Опаздываешь, Аомине, — буркнул он. — Мог вообще не приходить, — равнодушно парировал Аомине, отряхивая куртку от снега. — На улице холод собачий. — Ты обязан являться вовремя. Твоя смена полчаса как началась. — Уверен, что за эти полчаса никто из отделения не повесился, не сбежал и уж тем более внезапно не стал нормальным. Я приступлю к работе сегодня — минутой позже, минутой раньше, особой разницы не вижу. — В тебе ни грамма ответственности! — Тебе-то какое дело, Вакамацу? — тоном «да отвяжись ты от меня уже», произнес Аомине. — Ты вообще рентгенолог. Не помню, чтобы в твои обязанности входил контроль работы психиатров. — И за что только тебя здесь держат, — зло проворчал Вакамацу. — Может быть потому, что один я стою пятерых таких, как ты? — Аомине усмехнулся самому себе, что не на шутку взбесило Вакамацу. Он терпеть не мог таких людей — самоуверенных и безалаберных, особенно когда они нарушали дисциплину. И Аомине он просто на дух не переносил. — Не забывай, что тебе платят деньги не просто так, — снимая плащ с крючка, предупредил Вакамацу. – Я знаю, что тебе плевать на это, но есть люди, которые надеются на тебя. Мне бы на твоем месте не хотелось подводить их. — Без тебя как-нибудь разберусь, — процедил Аомине. Закинув на плечо папку с бумагами, он вышел в коридор, придерживая её рукой. В коридоре отделения собрались больные. Кажется, играли в покер — Аомине задрал голову, чтобы заглянуть за спины, и увидел в руках людей карты. Отметив в толпе парочку санитаров, Аомине хмыкнул и отправился дальше. В этот час телевизор был выключен, все развлекались, как могли. — Сегодня в ночную, Дай-чан? – Момои чертила какие-то таблицы за столиком у выключенной кварцевой лампы. На мобильном телефоне, лежавшем у нее под рукой, мигала лампочка. Должно быть, уже давно. — Угу. Что там с Кисе? Есть изменения? — Ах, это, — она помассировала веки подушечками пальцев. — Посмотри сам. Она достала из ящика ключ и молча отдала его Аомине. Он пошел к знакомой уже палате без лишних расспросов. Она размещалась в самом конце коридора и была самой удаленной от поста дежурной медсестры. Насколько помнил Аомине, раньше дверь была не заперта, поскольку в первый раз они обошлись без ключа, а в столовую Кисе пришел сам. Он замер у двери, прислушиваясь. — Он как-то умудрился украсть столовый нож, который был на кухне, —Момои процокала невысокими каблучками, и остановилась рядом с Аомине. В руках у нее был поддон с бинтами, фиксаторами, антисептиком и щипцами. — Он поранил себе руку, нужно сделать перевязку. Справишься? — Да, а ты иди домой. Будешь так перетруждать себя — морщины появятся. Кому нужны старухи? — Ты дурак, Дай-чан! — Момои небрежно всучила предметы Аомине. Он едва удержал их на груди, чуть не пролив спирт на себя. — Осторожней, блин! — возмутился Аомине и постарался перехватить вещи так, чтобы отпереть дверь и ничего не уронить. — Удачного дежурства! — крикнула напоследок Момои, и Аомине, буркнув «угу», скрылся за дверью палаты. Кисе спал, укутавшись в одеяло чуть ли не с головой. Светлая макушка выглядывала из-под края пододеяльника, а спящего лица совсем не было видно. Аомине чертыхнулся. В комнате не было даже тумбочки, пришлось поставить поддон на подоконник. Освободив руки, Аомине подошел к кровати. Ошибись Кисе хоть на полсантиметра — здесь бы его уже не было. Его забинтованная рука свешивалась вниз. Повязка повыше запястья была заметно пропитана кровью, и Аомине осторожно поднял руку и положил ее на постель, сел на стул рядом с кроватью. Нельзя, чтобы кровь приливала к ране. Закинув ногу на ногу, Аомине раскрыл папку и начал листать испещренные разным почерком страницы. Часто ли Кисе наносил себе увечья? И наносил ли их кому-то другому? Он надеялся найти ответ в личном деле, но ничего конкретного не отыскал. Было несколько записей о том, что у Кисе иногда случались приступы агрессии вперемешку с истериками, которые обязательно заканчивались очередным погружением в апатию. Такая эмоциональная нестабильность была присуща любому человеку, с диагностированными психическими нарушениями. Чем же отличался от прочих шизофреников парень, которого Аомине видел перед собой? Кисе спал неспокойно, он то и дело вздрагивал или всхлипывал, морщил нос во сне. Почему спустя четыре года он все еще находится в наблюдательной палате? В таких обычно жили только новички и буйные. К числу первых Кисе уж точно не относился, а патологическим нарушителем общего спокойствия он вряд ли мог быть — даже у буйных бывают просветления. В карточке говорилось что-то про «негативное влияние на других больных», но записи были написаны такими расплывчатыми фразами, что Аомине так и не смог их ясно растолковать. Подперев голову ладонью, Аомине шумно вздохнул, от чего Кисе проснулся. Он открыл глаза, сонно поморгал на Аомине и отвел равнодушный взгляд, остановив его на чем-то за окном. — Тихий час уже давно закончился, а ты все спишь, — сказал Аомине, заметив, как Кисе быстро прячет под одеяло раненную руку. Кисе ничего не ответил, даже позы не сменил. В застывшем взгляде не отразилось ни одной мысли. Аомине продолжил. — Хотя, что еще делать, когда ты заперт в четырех стенах? Я бы на твоем месте тоже дрых по двадцать часов в сутки. Загремев набором для перевязки, Аомине отдернул одеяло и не слишком аккуратно разрезал старую повязку на руке Кисе. Он ощупал покрасневшую кожу вокруг раны, обтер ее смоченным в антисептике тампоном и вскрыл пачку с бинтом. — Что же ты так, — тонкие бледные пальцы дрогнули, когда Аомине прикоснулся к ним холодными руками. — Воспользовался суматохой, чтобы стащить у повара нож. Ты ведь понимаешь, как это опасно. А я еще за тебя заступился... — Аомине покачал головой. – Наверное, зря. Как ты думаешь? Тусклые карие глаза посмотрели на его лицо. Кисе скривился, прикусил губу, когда Аомине нечаянно задел углом фиксатора краешек раны сквозь поверхность бинтов. Он и не делал попыток встать, а о том, чтобы заговорить с лечащим врачом у него, судя по всему, не было и мысли. Можно было списать его молчаливость на то, что он проснулся минуту назад и был сонным. Но причина была другой. — Опять не хочешь со мной говорить? — закончив с перевязкой, Аомине побарабанил пальцами по металлическому изголовью кровати. — Хорошо. Я буду сидеть рядом с тобой, пока ты не вспомнишь, что когда-то владел даром речи. Тебе лучше поторопиться, мне еще к другим пациентам идти. — Я хочу спать, Аомине-сенсей, — не сказал, а скорее прошелестел Кисе. — Это я уже слышал. Ты поэтому поранил себе руку? — Я говорил им, что устал от того, что мою голову используют, как радиоприемник… Аомине поджал губы. Трансляция мыслей? — Я все время делаю что-то не то… я думал, что это пройдет… но стало только хуже… — Попробуй сесть, — Аомине еще раз постучал по прутьям, когда Кисе снова замолчал и начала пыхтеть под одеялом. Сделав над собой громадное усилие, Кисе поправил подушку и оперся о те прутья спиной. Косые лучи солнца падали на его серое побледневшее лицо сквозь решетки. Аомине смотрел, и не мог поверить, что у этого человека когда-то была другая жизнь. Что когда-то у него был дом и друзья. Повседневные проблемы и всякие мелкие бытовые заморочки. Что он не был таким до того, как попал в это холодное место. Было трудно поверить в то, что когда-то Кисе умел улыбаться. Аомине много раз видел, как от попадавших в клинику людей отворачивались близкие люди. Отношение к ним в корне менялось — физическую болезнь терпеть легче, чем душевную. Это клеймо на всю жизнь. Таких людей сдавали в больницы, но лечение помогало слабо, лекарства лишь подавляли симптомы, но не устраняли причину заболевания. Целый день один в пустой палате с голыми стенами, в которой из мебели нет ничего, кроме кровати и стула — здесь свихнулся бы даже самый уравновешенный и здоровый человек. Будь Аомине на месте Кисе, он бы ухватился за любую возможность выбраться отсюда, снова стать прежним; он бы вгрызся в эту возможность зубами, лишь бы вернуть себе нормальную жизнь. Но Аомине не был шизоферником с туманным прошлым и целым рядом проблем, он был врачом, который должен придумать, как помочь Кисе восстановиться. В дверь постучали и, не дожидаясь разрешения войти, повернули ручку. В дверном проеме показалась медсестра, вероятно, раздававшая лекарства во время вечернего обхода. Увидев Аомине, она замешкалась, поправила очки на переносице и взяла с передвижного столика полагавшуюся Кисе облатку. Сам же Кисе отреагировал вяло — окинул медсестру мутным взглядом, и только глубже погрузился в себя. Аомине заглянул в карточку, подумал и попросил медсестру: — Сегодня не нужно. Он и так еле живой. — Тогда пожалуйста, распишитесь здесь, — женщина подала ему лист. — Это нужно, чтобы снять с меня ответственность за то, что он не принял дозу. Отослав медсестру, Аомине пощелкал пальцами, выводя Кисе из оцепенения. — Я все еще здесь, — напомнил он, когда взгляд карих глаз немного прояснился. — Итак, если не хочешь рассказывать, может хоть ответишь на мои вопросы? Кисе моргнул и слабо тряхнул головой. — Скажи, что ты можешь сказать о своем детстве? — Мое детство? — он приподнял брови. — Ты можешь назвать его счастливым? — Да, — ответил Кисе, не задумываясь. Пальцы сжали край одеяла. — Твои мать и отец… они мертвы, так ведь? Кивок. — Как давно? — Мама умерла давно, а отец погиб, когда я заканчивал школу. В автомобильной аварии. — С какого возраста ты себя помнишь? — М-м-м… с четырех? — Твой отец женился повторно? — Нет. — Он был хорошим отцом? — Как вы сами думаете? Он растил нас один. — Да уж, для мужчины это подвиг, — Кисе принял ухмылку Аомине без всяких эмоций. За стеной, в коридоре, послышался гомон — видимо, игра подошла к концу и больные стали расходиться. — А как насчет вашего детства, Аомине-сенсей? — вдруг спросил Кисе, когда Аомине открыл рот для очередного вопроса. — Моего? Ну, я постоянно шатался на улице, собирал цикад в траве, ловил в речке раков или гонял в стритбол с ребятами. Весело было. «Тебе, я вижу, интереснее слушать, чем говорить», — подумал Аомине, склонив голову на бок. — Здорово, — произнес Кисе и приподнял уголки губ. — Какими были твои отношения с отцом? Едва появившийся намек на улыбку тут же исчез. — Ровными, — меньше, чем через секунду, услышал Аомине. — Он много работал. Я был с сестрами. Он звонил, спрашивал, как дела. Мы гуляли по выходным. Вчетвером. Стал старше, мы иногда ссорились. Ну… знаете, переходный возраст. Но ведь со всеми так. Правда? Аомине кивнул. Кисе устало откинул голову на подушку, согнув ноги под одеялом, и сквозь кожу его тонкой шеи проступил острый кадык. На приоткрывшейся из-за расстегнутых верхних пуговиц больничной сорочки груди Аомине заприметил старый, еле заметный шрамик — странное несовершенство на белой коже. — Жаль, что он ушел так рано, — прикрыв веки, сказал Кисе, перед этим помолчав. — Он умер внезапно. Ты не успел с ним попрощаться? Веки сжались крепко, до морщин. Кисе замер на несколько мгновений и открыл глаза. Ноздри раздувались, ему будто не хватало воздуха. — Поздновато уже, — глянув за окно, сказал Аомине. — Завтра продолжим. Без лекарств у тебя, скорей всего, будет бессонница, но так ты будешь чувствовать себя лучше хотя бы физически. Как не крути, а антидепрессанты — не самая полезная штука на свете. — Мне говорили, что это витамины, — привычно уткнувшись в одну точку, пробормотал Кисе. — Они всегда так говорят. Аомине закрыл дверь за собой. На языке так и крутился вопрос «случалось ли тебе или твоим сестрам терпеть какое-либо насилие со стороны отца?» Он так и не задал его — на сегодня с него было достаточно лжи. Что же, Кисе был превосходным актером. Но точно так же, как Кисе играл роль любящего сына, Аомине на зависть правдоподобно изображал халатного и безответственного врача. Он даже руку перевязал намеренно небрежно и сделал вид, что не заметил кровавые отпечатки пальцев на рамах окна. И принять сильнодействующее лекарство тоже не позволил — все потому, что наутро Кисе хоть и будет плохо соображать из-за бессонной ночи, его воля будет уже слабее подавляться голосами, которые надиктовывают ему план действий. В тех случаях, когда затрагивалась больная для пациента тема, наблюдаемый начинал нервничать или просто впадал в ступор. Но когда Аомине спросил, считает ли Кисе своего родителя хорошим отцом, он ответил вопросом на вопрос, попытался перевести тему, а затем неожиданно распространил ответ. Что же это все значило, черт возьми? Аомине не смог сдержать прорывающегося радостно-взволнованного смеха. Наконец-то ему достался незаурядный больной. Можно было, конечно, предположить, что все беды Кисе начались с того, что он не смог пережить потерю близкого человека, и эта неразрешенная проблема позднее была погребена под слоем новых, что одна за другой наваливались на него. Закончив школу, он не смог поступить в университет — проблема поиска хорошо оплачиваемой работы как следствие; подростковые комплексы, безуспешное стремление самоутвердиться и найти свое место в жизни, возможно, конфликты со старшими сестрами, увольнение с работы – и вуаля — получаем психическое расстройство. Правда, сомнения по поводу того, что дела обстояли именно так, а не иначе, все еще оставались. Осмысленная речь, секундные паузы перед репликами, во время которых он, разумеется, думал, сколько процентов правды будет в очередном его ответе, все это давало Аомине повод для размышлений. Из собственных мыслей его вывели крики старшей медсестры Рико, кого-то отчитывающей. — Подумать только, среди медперсонала обнаружился клептоман! Как ты это объяснишь, Хайзаки? Ты же работаешь в муниципальной клинике! Нагловатый тип напротив Рико возмущенно фыркнул, вздернув нос. Черные волосы, сплетенные в тугие африканские косички, куча проколов в ушах — что только такой забыл в психбольнице? Этому детине с его брезгливой физиономией самое место в уличной банде, промышляющей мелким хулиганством и угоном машин, а не в этих стенах, где нужно быть либо на всю голову больным, либо иметь стальные нервы. — Еда в чужой тарелке выглядит гораздо привлекательней, — без капли стыда сказал санитар. — А тому психу надо было лучше прятать свои часики. — И как только ты мог украсть их без зазрения совести, а? — Очень просто. Они сами в руки просились. — Что здесь происходит? — Хьюга уже притащился на шум. — Хайзаки крадет вещи пациентов, — пожаловалась Рико. — Не знаю, что с ним делать. — Как что? Отправим его к Киеши. Он сам напросился. Наглая рожа Хайзаки моментально осунулась и побледнела. — Только не к нему, нет! — Не волнуйся, это всего лишь дежурство, — ответила Рико и злорадно усмехнулась. — Советую не спорить, если не хочешь попасть к нему по-другому, — добавил Хьюга. — Но… — Никаких «но», — тоном, не терпящим возражений, сказала она. — За такие вещи стоило бы тебя уволить, но у нас сейчас острая нехватка персонала, так что считай, что тебе еще повезло. Да, Хьюга-сенсей? — Угу. Если такое хоть раз повторится… — он заглянул в раскрытые от ужаса глаза, — ему как раз нужен постоянный ассистент… — Я все понял! Понял! — крикнул Хайзаки и поспешил свалить. Аомине, наблюдавший со стороны, решил поинтересоваться: — Киеши? Что же такого страшного в этом Киеши? Рико и Хьюга переглянулись. От их недоумевающих взглядов Аомине стало неуютно. — Сколько ты здесь работаешь, раз до сих пор не узнал, кто это? — удивленно спросила Рико. Аомине отрицательно покрутил головой. — Как-то не приходилось пересекаться. — Он… странный, — сказал Хьюга, и на лице его отобразились все то неприятное, что было связано у него с именем Киеши. — Лучше не связывайся с ним, — на полном серьезе выдала Рико. — Совсем ничего не понимаю, — Аомине с неприязнью взглянул на двоих. – Я его встретил утром. Он же на гигантского плюшевого медведя похож, уверен, он и мухи не обидит. — Да… Не обидит… — хором проговорили врач и медсестра. — Погодите… «Я работаю в самом низу» Внизу? Но внизу же подвал! Там ничего нет… или… или он имел в виду цокольный этаж? На цокольном этаже располагается… — Постойте, он что, работает там? — лицо у Аомине, должно быть, было то еще, потому что Рико с Хьюгой засмеялись. — Что, только дошло? — сквозь смех спросил Хьюга. — Ну и дела, — не скрывая удивления, Аомине отошел от них и опустился на первую попавшуюся лавку. Перед глазами так и стояло дружелюбное лицо его утреннего знакомца. Засыпая, Аомине смутно слышал разносимые ветром стенания. Все здание было насквозь пропитано ими: голоса больных отражались эхом от железной поверхности вентиляционных труб, пронизывали кирпичные стены и неизбежно достигали даже в наглухо закрытой комнате. За несколько лет Аомине успел выработать привычку засыпать под эти звуки на тесном диванчике, предназначенном как раз для отдыха во время ночных дежурств, и уже не обращал на них внимания. Холод пробирался сквозь щели и пролезал под одежду, заставляя кожу покрываться мурашками, а волосы топорщиться. Сон в таких условиях нельзя было назвать крепким, но спустя какое-то время Аомине привык. Двое санитаров ввозили в кабину лифта каталку с накрытым простыней телом. Радостный Киеши помахал в сторону каталки рукой, стоя в коридоре. — До встречи! — сказал он и пошел в прозекторскую. В ящиках у него хранились инструменты: зажимы, ножницы, иглы, пинцеты, любовно начищенные до блеска и аккуратно разложенные по размерам. Чуть дальше в стерильном контейнере хранились насадки для зондов и буры для перфораторов. Шланги, пилы, зажимы — все было на своих местах, удобно расположено под рукой и ждало своего часа. Киеши полез в настенный шкафчик, привстал на цыпочки, ища что-то на самой глубине. — Помнится, где-то здесь была… Между многочисленными баночками с заспиртованными в растворе органами у него была спрятана заначка в виде хрустящих шариков в шоколадной глазури. Нащупав шуршащий пакет, Киеши запустил в него руку. Справившись со сладостями, Киеши допил из чашки давно уже остывший кофе, сыто помычал и встряхнул ладони от крошек. На широком металлическом столе белел труп хрупкой женщины. Подбросив в воздух использованный при вскрытии пакета скальпель, Киеши поймал его, бросил в физраствор и надел кожаный фартук. Он щелкнул выключателем, зажигая свет по всему моргу. Руками в перчатках он перебрал чистые скальпели, выбрал один и взял, перед этим нежно погладив рукоятку. — Давайте повеселимся! — объявил он в тишину и склонился над трупом.