Дом забвения

- Прошу прощения, - женщина нервно искала платок, для удобства выставив колено и поставив на него свою небольшую с виду сумочку. Аомине выдвинул из-за стола стул, молчаливым жестом приглашая Рейко присесть. Слезы текли и текли по её лицу, не собираясь останавливаться, и сама она сотрясалась в рыданиях, которых больше не могла сдержать. У каждого человека наступает такой момент, когда ему очень нужно выплакаться, и как бы Аомине не любил женских слез, просить Рейко перестать плакать было худшим решением, которое он мог принять. Начав её утешать, Аомине сделал бы только хуже – она бы разрыдалась еще пуще, поэтому он безучастно сидел в стороне, ощущая неловкость. Налив в бойлере воды, Аомине поставил стакан на стол и присел напротив, стараясь смотреть вниз. Рейко только взглянула на стакан и поднесла найденный платок к лицу, сидя в пол-оборота – её смущала собственная эмоциональная беззащитность, и она интуитивно пыталась спрятаться, ссутулившись и закрыв лицо руками. Аомине деликатно отвернулся, пока она тихо сморкалась. Этими повадками она напоминала своего брата; любопытно было, откуда у них взялись такие привычки. - Все в порядке, – спокойным, ровным голосом произнес Аомине. – Не сдерживайтесь. Я понимаю, как это необходимо. - Одного я никак не могу понять, - дрожащим от обиды голосом сказала Рейко, - почему все сложилось именно таким образом? Вопрос был задан в пустоту, тому абстрактному нечто, которое знает ответы на все вопросы. В этой фразе была накопившаяся злоба на несправедливость мира и желание отменить фатальные, в самом худшем смысле этого слова, события, которые привели к такому исходу младшего из детей Кисэ. - Я, видимо, не совсем корректно вел себя в первый раз, что ж, попробую исправиться, - сказал Аомине, подождав, когда Рейко немного успокоится и поднимет на него покрасневшие глаза. Косметики на ней было мало, но на щеках из-за смытых румян были видны дорожки слез, еще не высохших и блестящих. – Совсем не обязательно пытаться взять на себя чью-то вину. Это вредно для вашего психологического состояния. - Мне не с кем было поговорить о Рете, кроме врачей-психиатров, - пожаловалась она и отпила воды. Стакан прыгал в её руке, и, боясь облиться, пила она очень осторожно, делая мелкие глотки. – Наверное, вы поняли, что они довольно часто менялись и… в конце концов я перестала им доверять. - Но на вопросы их вы все равно отвечали, я прав? – спросил Аомине, настроившись на то, что он этой судьбы избежит. - Отвечала. И старалась формулировать ответы так, чтобы они были четкими и исчерпывающими. Мне больше не хотелось распинаться перед людьми, которые в конечном итоге снимали с себя ответственность. На что я могла надеяться? - Понимаю, - повторил Аомине, положив руки перед собой – обезоруживающий и доверительный жест. Он знал, как это мерзко, сталкиваться с холодным равнодушием, когда стойкость дает слабину. - Как же это нелепо, – с осуждением самой себя сказала Рейко и покачала головой. – Я просила вас помочь, а сама заведомо жду провала. - Вы должны отбросить сомнения, – подбодрил её Аомине. – Я просто хочу сказать, что вы можете мне доверять. У меня действительно ничего не выйдет с вашим братом, с той информацией, которая у меня есть сейчас. К сожалению, пока он продолжает гнуть свою линию и упрямо молчит. Признавшись, Аомине ощутил, как становится легче, и как открывается взгляд Рейко. Он уже видел эти знаки робкой доверчивости во взгляде Кисэ, знаки, которые было трудно заметить в его бесконечно печальных и тусклых глазах. Противно было признавать свою неудачу, но Аомине был достаточно взрослым, чтобы понимать, что не получится шагнуть на ступень выше, прежде не исправив ошибок на предыдущей. - Хорошо, - сказала Рейко, собираясь с мыслями. – Если это поможет Рете… О чем вы тогда спрашивали в прошлый раз? - Можете рассказать о чем угодно. О вашем общем детстве. О родителях, - предложил Аомине. Он подумал, что стоило бы взять карандаш для записей, но это могло помешать Рейко сосредоточиться, поэтому он решил обойтись без него, приготовившись запоминать на слух. - О родителях? – она аккуратно промокнула глаза платком и подняла глаза к потолку, думая, с чего бы начать. – Честно говоря, о молодых годах наших родителей я знаю только из редких рассказов Рин. Мне было три года, когда мы потеряли маму, так что её я почти не помню. Папа всегда переводил тему, когда кто-то из нас пытался расспросить его о том, что было до рождения Реты, поэтому мы перестали приставать к нему с расспросами, когда стали взрослее, и избегали этих разговоров в доме. - Почему же? - Может, дело в той величине чувств, которые были связанны у него с мамой? – Она в неуверенности приподняла плечи. – Каждый из нас всю жизнь блуждает в поисках своей половины*, и тратит на это множество, множество лет. Наши родители входили в число тех редких исключений, которым не нужно было искать, потому что они с самого детства были вместе. Рано полюбили друг друга, рано поженились – едва кончив школу – уехали из родного города в Токио, учились и одновременно работали, чтобы добыть деньги на жизнь. Вскоре у них появилась Рин, и учебу пришлось бросить, чтобы прокормить семью. Наверное, поэтому папа постоянно пропадал на работе, он как-то умудрился сколотить небольшой бизнес, и когда все наладилось, у них родилась я. Уже спустя год у мамы начались проблемы со здоровьем, и через некоторое время она узнала, что снова ждет ребенка. Папа любил детей, а мама хотела сына, поэтому когда они узнали, что будет мальчик, они только обрадовались этому… - Но радость перекрыли те самые проблемы со здоровьем? – договорил за нее Аомине, заметив, как Рейко сжала пальцы на коленях, покосившись на фотографию, которая, оставленная на столе, выглядывала из-под бумаг. - Её третья беременность протекала очень тяжело, – подтвердила Рейко. – Рин не знала точно, но она говорила, что мама слишком рано вернулась на работу после моего рождения, и подорвала там свое здоровье. Конечно, как последствие возникли женские проблемы, поэтому ей часто говорили о риске потерять ребенка, и все последние месяцы до родов она провела в больнице на сохранении. - Она ведь благополучно разрешилась? - Да, несмотря на постоянное недомогание и стресс мамы, Рета родился здоровым. Наверное, поэтому она не прожила и двух лет с тех пор, как он родился. Она отдала ему все свои силы, но слишком рано покинула нас. - Чересчур рано, – согласился Аомине. Рейко говорила с холодной отстраненностью, как будто искусственно подавила свои чувства, чтобы очистить разум. Воспоминания, которыми она делилась, ей не принадлежали, и когда она подобралась к тому отрезку, где начиналась её собственная память, говорить стало труднее. Аомине не торопил её, позволяя мысли свободно работать, и терпеливо ждал, когда она продолжит. - Папа был сам не свой, когда потерял её. – Она нахмурилась. – Он изменился. Я была бы уверена, что это моя детская фантазия, если бы Рин не утверждала, что тоже заметила перемены. Я еще помнила те дни, когда он был открытым и энергичным, ни минуты не сидел на месте. Часто, глядя на брата, я вспоминала отца, каким он был в моем раннем детстве. Я не хотела запоминать его скрытным и мрачным человеком, который воспитывал всех нас в строгости. Он редко баловал нас лаской: приучал к дисциплине. Мы ужасно обижались на него за это, особенно Рета – он был самый маленький, ему требовалось особое внимание, и даже ему папа не давал поблажек. - Вам сильно недоставало матери? - Спрашиваете, – фыркнула Рейко. – Подружки рассказывали о своих мамах, я постоянно видела их с ними, и я умирала от зависти, потому что у меня мамы не было, а папа хоть и заботился о нас, материнской заботы не хватало катастрофически. - Бывало ли, что отец проявлял к вам равнодушие? – спросил Аомине. Наводящие вопросы были нужны, чтобы выявить глубину переживаний старшего Кисэ, когда он потерял любимую жену. - Иногда, – замявшись, произнесла Рейко, – особенно тогда, когда это только-только случилось. Бывало, он впадал в ступор и сидел, не меняя позы, несколько часов подряд. Соседи заглядывали к нам – боялись, что пока он в таком состоянии, с нами что-то случится, Рета тогда был совсем еще младенцем, и мог захлебнуться в рыданиях или выпасть из кроватки… Я в детстве была трусихой и часами где-нибудь пряталась, пока Рин пыталась растормошить отца и найти что-нибудь съедобное на кухне. Впрочем, спустя время его взгляд прояснялся, и он вставал, будто вспомнив, что у него есть дети и за ними нужен постоянный надзор. Мы видели, как ему тяжело справляться со всем этим одному, но что мы могли сделать? Мы были детьми, мы были растеряны и напуганы, а он был молчаливым и сдержанным. - Много времени у него ушло, чтобы прийти в себя? - Нет, он вышел из этого пограничного состояния – ответственность за семью пересилила. Почему-то мне кажется, – Рейко отпила еще воды, когда в горле у нее запершило, – что он ни на минуту не переставал вспоминать о ней. Просто старался, чтобы мы это не заметили. Он хорошо понимал чувство долга перед нашей матерью. Теперь мне трудно представить, сколько сил он, должно быть, потратил на то, чтобы взять себя в руки и найти в себе силы двигаться дальше. - Удивительно, – Аомине качнул головой. – Стало быть, он один справлялся со всеми делами семьи, работая и одновременно ведя хозяйство и занимаясь детьми? - Он физически не смог бы этого сделать. Уборкой, стиркой и другими домашними делами занималась приходящая горничная, в отсутствие отца за нами присматривала тетя – его сестра. Она единственная, кто вызвался помогать отцу после смерти матери. - Как она с вами обращалась? - Своих детей у нее еще не было, поэтому ей мешал недостаток опыта. Её нельзя упрекать в этом – она делала все, что могла, пусть и тратила свое время на нас больше из благородных побуждений, нежели от великой любви к «мелким спиногрызам», как она нас называла. – Рейко беззлобно усмехнулась. Не расспрашивая дальше и не расследуя подробностей, Аомине решил не заносить отзывчивую родственницу в воображаемый список людей, оказавших на Кисэ губительное влияние. - Вы говорили, что отец изменился, – перешел Аомине к контрольному вопросу. – Было ли в его поведении что-нибудь ненормальное? Рейко поджала губы. Быстрее проблеска молнии, видимого долю секунды, мышцы ее лица напряглись и расслабились. - Ненормальное, – ровным голосом сказала она, раздумывая и кусая губы. - Да или нет? - спросил Аомине, следя за сменой эмоций. - Если вы имеете в виду сексуальное воздействие, то этого не было никогда, - сказала она, и ноздри у нее затрепетали от возмущения. – И со мной, и с Рин, и с Ретой, он вел себя так, как подобает, и ни на что «такое» не было ни намека. Она выдохнула. Было заметно, что для нее необходимо спасти отца от подозрения в растлении собственных детей, и ей это удалось вполне. Аомине был готов поверить ей еще в прошлый раз – слишком очевидная у нее была реакция, чтобы остались какие-то сомнения. Видимо, специалисты, с которыми она говорила до него, мертвой хваткой вцеплялись в это предположение и пытали Рейко неприятными, аморальными вопросами, а ей стоило большого труда разубедить их. Та маленькая вероятность, допускаемая Аомине на одну долю, что недуг Кисэ коренился в пережитой психологической травме, связанной с изнасилованием, пропала совсем – овдовевший мужчина был удивительно предан своей любви и был внимателен в отцовстве. - Замечательно, – легкая улыбка тронула губы Аомине. Он поверил Рейко, и она увидела это. – Но под «ненормальным поведением» я имел в виду не только это. - А что еще? - Ну как вам объяснить, – Аомине поскреб затылок, формулируя мысль. – С его стороны могли быть проявления злобы или ненависти, вспышки агрессии, или, например, он срывался на вас, когда уровень стресса зашкаливал. Насилие… оно ведь может быть разным. Физическим, как вариант. Или моральным. Лицо Рейко приобрело неопределенное выражение, что-то между подозрительностью и недоумением. Она поднесла руку к губам, прикусила ноготь большого пальца, и от мучительной работы мысли на её лице стали видны первые возрастные морщинки, пока что мелкие и почти незаметные. Она словно не могла определить, правильно ли то, о чем она догадывается, и стоит ли говорить это вслух. Прочистив горло, Аомине напомнил ей о своем отнюдь не бесконечном терпении. - После того, как папа остался один, в нем будто что-то умерло, - сказала она, наконец. – Он ходил, дышал, ел, занимался делами механически, просто потому, что так надо. Мама словно забрала с собой какую-то его часть, и на этом месте образовалась пустота. А потом эта пустота стала заполняться чем-то плохим и нехорошим. - Каким образом это проявлялось? - Я не могу дать этому определение, - она хотела сделать глубокий вздох, но не смогла – грудь теснило. – Когда я готовилась к вступительным в университет, а Рета заканчивал среднюю школу, Рин объявила, что собирается выйти замуж. На тот момент ей было двадцать три года. Ей было все равно, согласен папа или нет, и одобряет ли он этот брак – она просто поставила его перед фактом. Собрала вещи и улетела в другую страну, как только оформленные документы оказались в её руках. Это лишило папу равновесия. - Почему же? – поинтересовался Аомине, хотя ответ был и так очевиден. Шок от того, что дети вырастают и покидают семью, абсолютно естественен для родителей, но слова Рейко оказались отличными от предполагаемых. - Я не уверена, но… – Рейко мялась, заламывая пальцы. – Мне кажется, он корил себя за свои поступки, которые совершал сгоряча. Очень редко, но он… иногда у него будто мутился рассудок… он плохо понимал, что делает… - И? – Аомине заерзал на стуле, поторапливая ее кивками. - Он становился грубым и жестоким, – грудным голосом сказала она и поджала губы. Неприятные воспоминания вызывали у нее холодную дрожь. – Говорил какие-то страшные вещи. Я просто не узнавала в нем своего отца. В такие моменты мы боялись приближаться к нему – он был сам не свой. А Рин как-то не повезло вернуться из школы именно тогда, когда он был не в духе, и он… поднял на неё руку. Её дыхание сбилось. Она вонзила в Аомине стремительный взгляд, быстро обвела глазами комнату, и потом, немного помявшись, стиснула зубы и посмотрела на него прямо. - Пару раз досталось и мне. Рете тоже. Аомине вскинул брови, борясь с расползающейся по рту улыбкой. Догадки шумным роем закрутились в голове, в кончиках пальцев стало покалывать. - Значит, он истолковал замужество вашей сестры как бегство от его жестокости? – сосредоточено потерев подбородок, спросил он. - Похоже на то, – отозвалась Рейко. – А после той кошмарной аварии, на похоронах отца, – она сглотнула, – тётя рассказала мне, что у него была болезнь, которой, возможно, и страдает теперь мой брат. - Зараза, - не сумев сдержать кривой ухмылки, шепнул Аомине. Встав со стула, он обошел сестринскую, оперся одной рукой на стол, другой закрыл рот, и стал смотреть в пространство. – Я так и знал. - Что? – она нахмурилась, думая, что сказала что-то неправильное. - Я так и знал, что эта чертова многоликая болезнь у него неспроста! Она жила в его генах и могла не проявляться или только изредка давать знать о себе, но если повернуть пару рычажков – пережитые им несчастья – и механизм запущен! - Я надеялась, что тётя ошибалась, – глаза Рейко опять наполнились слезами. – Надеялась, что он не больной, что со временем все пройдет. Хотела, чтобы ему помогли. Но Рета… я не хотела, чтобы ему пришлось пройти через все это! - Уверен, ваш отец тоже не хотел, чтобы он унаследовал предрасположенность к шизофрении, но это было не в его силах. Научный прогресс подарил человечеству иллюзию всемогущества, но существует целая масса вещей, которые в нашей власти никогда не были и не будут. - От этого знания Рете не станет лучше, – горько улыбнулась Рейко и поймала бегущую по щеке каплю в ткань платка. – Я думала, если со мной и Рин все в порядке, он точно не должен был заболеть. Она до крови закусила губу, и Аомине не составило труда угадать её мысли. Лучше бы я, а не он. Лучше бы моя психика оказалась сломлена, а он остался сильным. Если бы его ноги были здоровы, он бы не был так покалечен морально. Сотни «если» и «бы», которые ничего не меняют, но мешают жить. Как же все безнадежно. - Расскажете о вашей старшей сестре? – сбил её с горьких размышлений Аомине. - Рин? Ну… - неуверенно начала Рейко, устало помассировав веки, - она полностью оправдывала свое имя**, потому что абсолютно всех людей, даже нас с Ретой, она держала на расстоянии. С самого детства она заняла удобную позицию нейтральной стороны, и редко проявляла свою привязанность к кому-либо. Даже в наших ссорах участия она не принимала и держалась особняком. Когда она стала постарше и начала ходить в модельную школу, у нее появились поклонники, но она не проявляла интереса к ним. А мы называли её снежной королевой, потому что ни с кем из них она не заводила отношений и предпочитала быть одна. Поэтому новость о том, что у нее появился парень, да еще и предложивший ей после свадьбы перебраться в Европу, меня поразила. - Вы не поверили ей? - Я не верила до тех самых пор, пока не увидела их вдвоем. Чего только стоили одни её глаза. Наверное, мама была такой же, когда они с отцом были вместе. Аомине не мог не улыбнуться. По опыту общения с людьми он мог сказать, что такие люди, как Рин, или любят искренне, или не любят вообще. Старшей сестре Кисэ нельзя было не позавидовать, её профессия помогла ей встретить своего человека. - А как же вы? – поинтересовался Аомине, глядя на её пальцы, на которых в этот раз не было колец. – Когда-нибудь задумывались о замужестве? - Скорее запрещала себе думать о нем, – с грустной усмешкой сказала Рейко и поправила волосы наработанным жестом. – К тому же, Рета… кто еще позаботился бы о нем? Кроме меня – никто. Рин в другой стране, у нее была своя семья, у родственников и без него достаточно головной боли. Мужчины капризный народ, а особенно мужья – они требуют постоянного внимания, заботы со стороны жены. Не получилось бы совмещать сестринские и супружеские обязанности так, чтобы все распределялось равномерно. То одна, то другая из сторон постоянно была бы в минусе. - Даже после вашего переезда? – сказал Аомине, подумав, что то же, что говорила Рейко о мужчинах, он думал о женщинах. - После переезда возможность появилась, но не нашлось кандидатов, – она оттянула в сторону уголок рта. Случилась неловкая пауза. Дежавю, такая известная Аомине ситуация. Банальные подбадривания вроде «все еще будет» были не в его духе, да и подбадривать он, в общем-то, не умел. Вместо пустых слов он лишь сочувственно вздохнул и наклонил голову в сторону. - Согласно элементарным законам физики, тело, лишенное опоры, начинает падать, – сказал он, уложив мысль в голове. – Посудите сами. Рин, ваша сестра, изначально решила заключить себя в эмоциональный вакуум, чтобы убежать негативных переживаний. Разумеется, она рисковала и шла на жертвы. Все это было ради того, чтобы воспитать в себе уверенность в своих силах. Что касается вашего отца – он потерял равновесие, и его утянуло вниз. А вы, Кисэ-сан, опирались на вашего брата. И это спасло вас. Она смотрела на него, ничего не говоря. Аомине понимал, чего она ждет от него, и не хотел говорить. Но поскольку это было неизбежно, он все-таки сказал: - А вот он, видимо, выстоять не смог. - Ну почему, почему, черт возьми, Рета не мог опереться на меня?! – вскричала Рейко в полном отчаянии. – Я старалась, я уже не была той взбалмошной, глупой девчонкой, слепо ненавидящей его и обвиняющей в том, что из-за него умерла наша мать! У меня нет никого ближе Реты, и никогда не было, даже Рин…. когда она уехала, я ничего не почувствовала, а увидав в его глазах осознание того, что я бросаю его, я… никогда я не чувствовала себя настолько отвратительной! Почему он всегда чувствовал себя виноватым, заставляя чувствовать виноватой меня? Почему? Почему он не дал мне помочь ему выздороветь?! - Потому что он не мог позволить себе сделать это? Рейко вскинула голову, и ее каштановые локоны рассыпались по плечам; на вороте платья темнели маленькие мокрые пятна. Низкий голос Аомине громоотводом впитал в себя разрушительное действие молнии. - Я не знаю всего, что с ним происходило, и не могу знать, – сказал Аомине, игнорируя до боли знакомое выражение душевного опустошения на заплаканном лице девушки, – но я возьму на себя смелость сказать, что на то были веские причины. Он открыл блокнот, исчерченный схемами, нашел чистый лист и взял карандаш, словно забыв о сестре своего пациента, мявшей подол платья дрожащими руками в попытке всхлипывать тише. - Я достаточно понаблюдал за Кисэ, чтобы четкое впечатление о нем успело сложиться, – грифель свободно заскользил по поверхности бумаги. Когда информации было много, ее было куда легче воспринять, записав и проговорив вслух. Этому приему его научила все та же Момои – её советы иногда оказывались на удивление полезными. – Вы лишали себя личной жизни ради него, и ощущение того, что он – обуза, заставляло его чувствовать себя… - Не продолжайте, – перебила Рейко. – Я знаю. - Так же я думаю, - рассуждал Аомине, - что видя и испытывая на себе жестокость отца, его сознание гиперболизировало отрицательные эмоции, и сцены из прошлого представлялись ему более страшными, чем это было на самом деле, - он задумчиво прикусил кончик карандаша, смакуя умное словечко, которое мечтал употребить при случае. – Если он наблюдал эпизодические помутнения рассудка отца с самого детства, то это, несомненно, повлияло на формирование его психики. Это раз. Рейко кивала. Похожие утверждения она уже слышала. - Далее – отсутствие матери. Честно говоря, я даже не предполагаю, что другого образца, кроме своей тёти, у него никогда не было. Слишком уж падки молодые женщины на отцов-одиночек, - собеседница слабо улыбнулась, что подтвердило его слова, – но все же между мачехой и родной матерью разница несовместимая. - Неугодных претенденток на роль новой мамы мы выживали из дома раньше, чем они успевали переехать, - с хитрой усмешкой поделилась Рейко, и Аомине подумалось, что не такой уж и трусихой она была. Может, изживание чужих теток сильно объединяло их с братишкой в свое время. В любом случае, ей наконец-то удалось беспрепятственно вздохнуть – с такой ностальгией люди вспоминают о любимых играх детства. - Сравнивая себя со сверстниками он, скорее всего, ощущал некую неполноценность, но это отрицательное чувство перекрывалось чем-то таким, что толкало его вперед. - Его целеустремленный характер? - И это тоже. Но, по моему мнению, главным образом, это было понимание своей уникальности. – Он сделал недолгую паузу и заштриховал пространство внутри квадрата. – Человеку свойственно выделять себя среди остальных, но за Кисэ это, вероятно, делали другие, постоянно делая акцент на его одаренности. Рейко разомкнула губы, чего не заметил занятый рисованием схем Аомине. - Я сам этого толком не знаю, - посредством невидимой телепатии прочитав мысли Рейко, ответил он на не произнесенный вопрос. – Чутьё, наверное. А еще наблюдательность. Разумеется, гордость не разрешила ему произнести фразу «я верю в его талант», наличие его у кого-то, кроме себя, он научился замечать не так уж давно. Рассматривая фотографии юной преуспевающей модели, он не мог представить эту смазливую мордашку на площадке. Равно как и не мог представить, что кто-то, а тем более этот парень, в годы юности имел успех во всех видах спорта. Он с удивлением косился на вырезки из спортивных журналов, где то же миловидное лицо уже не было таким уж мягким, особенно учитывая горящие азартом глаза и блестящую от пота кожу. Конечно, в нынешнем своем физическом состоянии Кисэ в подметки не годился даже зауряднейшему спортсмену-середнячку, это даже не обсуждалось. Но во время их странных разговоров он проявлял заметную убежденность, присущую сильному, уверенному игроку, и это чувствовалось. Вопреки сломанной психике, он показывал невероятное упрямство. Это раздражало, начиная напоминать детскую игру в поддавки. Однако если задвинуть все это на задний план, то в Кисэ таким образом проявлялся прежний характер. - Он был самым талантливым из нас, - признала Рейко. Она уже была спокойной, если не считать остаточной дрожи в пальцах. – Все удивлялись, как он может быть таким идеальным. Учеба, спорт, внешность – казалось, не было ничего, в чем он был недостаточно хорош. Аомине отвлекся от записей и поднял голову, встретившись с Рейко глазами и потом опустив их вниз. - Это чудовищно несправедливо, – сказал он, недолго помолчав. Рейко сжала пальцы, вмиг став жесткой, её лицо приобрело озлобленные черты. Конечно, она ожидала чего-то такого от Аомине, где-то в сердце все еще жил страх, что он поведет себя, как все остальные. Кому-то – всё, а кому – ничего, неравное распределение удачи и способностей всегда вызывали гнев и зависть у тех, кто не доволен тем, сколько получил при рождении. Волна жестокого разочарования и горечи угрожающе нависла над её головой, так и не успев обрушиться. Она обессилено откатила назад, когда Аомине сказал: - Один мой коллега верит в судьбу, и он смешон в своем поклонении ей, - он крутанул в руке карандаш так, что тот перевернулся несколько раз вокруг своей оси, умудрившись не вылететь из пальцев, - потому что если эта штука действительно существует, то у нее должно быть плохое чувство юмора. Она капризная, взбалмошная дама, проще говоря – редкостная стерва. - Что вы имеете в ви… - Я имею в виду то, что это, по меньшей мере, нечестно – вначале одарить человека всевозможными благами, а потом взять, отнять это все и смотреть, сможет ли парень выкарабкаться. Рейко замерла, обдумывая сказанное. Ногти впились в ладони, и, глядя на свои руки, она чувствовала, что неуверенность в силах этого врача пропала у неё сразу после его слов. Никто другой не разобрался бы, не понял бы их ситуацию так, как понял Аомине. В том, как он держался с ней, не было ни презрения, ни пугавшего её осуждения, а узкие глаза, пусть и смотревшие холодно и с легким пренебрежением, – светлый ум заметно их преображал. - Жить в мире, где добиться успеха можно даром, не прилагая усилий – невыносимо скучно, – добавил он, склонившись над столом, – но так уж устроен человек, что начинает ценить вещи только тогда, когда лишается их. - Странно, – Рейко сглотнула. – Мне показалось, вы знаете это по своему опыту. - Так и есть, – не раздумывая, выпалил Аомине. – Я сейчас должен был играть в NBA, или в той же Сборной Японии, – он убрал руки под стол, и тронул ногу у щиколотки, – но вместо этого я сижу здесь с вами и пытаюсь понять, как мне вылечить Кисэ Рету. - Травма? – покосившись на стол, будто бы сквозь него она могла бы увидеть кости ног Аомине, сказала Рейко. - Вроде того, – кивнул он и стал безразличным, словно забыл о гипотетической спортивной карьере сразу же, как вернул руки в привычное положение. – И все же мне интересно, зачем вы обвиняете себя в том, что случилось? Взгляд Рейко упал на фотографию, скользнул по конверту и остановился. Говорить было уже не так тяжело, но она все еще колебалась. - Я ничуть не лучше остальных – тоже не ценила того, что имела, – она кашлянула, чтобы унять дрожащие связки. – Но ничего уже не вернешь, а я бессовестно прозевала все возможности хоть что-нибудь исправить. Думаю, когда я убеждаю себя в том, что шанс был, но я им не воспользовалась, мне немного легче мириться с безвозвратностью прошлого. - Я заметил за вами одну привычку, которая мне не нравится, – внезапно пожаловался Аомине, вытянув указательный палец правой руки. – Вы говорите о брате в прошедшем времени. Понятно, что логично употреблять «был» вместе с именем «Рета», учитывая те изменения, что произошли с ним за последние десять лет. Забудем, что он в прямом смысле поставил на себе крест, – Аомине щелкнул фотографию, и та отлетела в другой конец стола. – Не кажется ли вам, что вы слишком рано сбросили его со счетов? Она посмотрела на него пораженно, как смотрят люди, которые долгое время чувствовали, что что-то не так, но не могли дать этому определение, а потом им вдруг сообщили, что это такое, и это знание поразило их своей очевидностью. Она больше не видела ни доктора, ни предметов интерьера, а вместо стен одной больницы перед глазами возникли стены больницы другой… Рука старшей сестры сжимает её запястье слишком сильно, но она не чувствует боли. Азиатская красавица, редкий цветок, найденный европейским модельным агентством. За то время, пока шла операция, она успела добраться досюда из другого уголка мира. Рета полулежит на кровати перед ними, и лицо у него блестит от пота – анестезия понемногу прекращает свое действие, и к нервным окончаниям возвращается чувствительность. Совсем скоро он уже будет метаться, пораженный нестерпимой болью во всех частях тела, а особенно в ногах, и она быстро дышит, торопясь покинуть эту палату и не смотреть на него больше. Вся его голова, кроме лица, забинтована – медсестра сказала, что голову обрили, чтобы наложить швы – и со всеми этими ссадинами оно кажется им чужим. Глаза брата открыты, мутный зрачок лениво блуждает по пространству, и они обе вздрагивают, когда он останавливается на них, и Рета моргает, с трудом узнавая в них своих сестер. Его губы шевелятся, кислородная маска запотевает от теплого дыхания, звук голоса настолько тихий, что невозможно разобрать слов. Рин подходит ближе, утягивая за собой Рейко, и читает по губам. - Рин-чи, Рей-ко-чи, - говорит она по слогам, - г-где па… па-па? Ч-что с ним? Он спрашивает так, словно ничего не помнит. Рейко чувствует злость и понимает, как неправильно, как не к месту её чувствовать. Ей кажется, что все её эмоции притуплены, и если уж она должна что-то чувствовать, так жалость или сочувствие. Тогда же она понимает, что человек одинок в своем несчастье. Одинок, даже если кто-то держит его за руку и чувствует дрожь. - Потом, – грубо отсекает Рейко и сразу смягчается, устыдившись своей черствости. – Лучше отдыхай. Всё уже закончилось. Его потемневшие от запекшейся крови брови напрягаются, но подвижная обычно мимика пока что бессильна. Он закрывает глаза, мучительно втягивая стерильный воздух маски, и собирает все силы, чтобы снова заговорить. - По-че-му, – переводит Рин и сбивается. Она хмурится, поворачивается лицом к сестре, потом глядит в осоловевшие от действия наркоза глаза брата, и осторожно, не задевая ран, вытирает пот с его лица. Рейко замечает, что рука у нее трясется и все-таки задевает синяки, которые слишком слабо болят, чтобы Рета смог почувствовать это на фоне всех остальных ощущений. - Поч…ч-че-му, - повторяет она в нерешительности, а Рейко ловит себя на мысли, что ей невыносимо смотреть на Рету и отворачивается. – Я… почему я не чувств… - Рин не может дышать и закрывает рот ладонью. До слуха Рейко доносится слабый голос брата. - Почему я не чувствую ног? Рин улетает меньше, чем через сутки. Рейко переворачивает их дом с ног на голову, бьет посуду и приборы, потрошит бельевые шкафы. В комнате Реты она вываливает содержимое шкафов на кровать и падает на неё вниз лицом. С перебитым от боли дыханием, она сминает вещи, прижимает к себе, словно пытается найти в них их хозяина, вдыхает запах, отвергает пахнущие стиральным порошком рубашки, откладывая их в сторону, и руки её хватают старый свитер, который она подарила ему в его пятнадцатую зиму. Найдя вещь, хранящую запах Реты, она прячет в свитере лицо и сгибается пополам, не боясь, что горе разорвет её на части. Она в ужасе отбрасывает одежду, осознав, что ведет себя так, будто Рета умер. Она прижимает голову к коленям и из ее горла доносится чей-то чужой, воющий голос. Истощенная потрясениями, она проваливается в темноту сна – единственный способ ни о чем не думать. Она не хочет думать, что отца больше нет, а её родной брат вряд ли когда-нибудь будет ходить. Сон спасет ее от этих мыслей хотя бы некоторое время. У неё не было времени на то, чтобы запираться дома и жалеть себя. Она ходила к психологу, составляя компанию Рете, отмахивалась от помощи родственников и просто неравнодушных людей, а когда чувствовала, что начинает сдавать – взбивала себя, как взбивают смятые подушки, поднимала голову и расправляла плечи. Она не считала себя сильной, но в одночасье ей пришлось ею стать, ради себя и ради несовершеннолетнего брата, ставшего инвалидом, которому требовалась куда большая помощь и поддержка, чем ей, взрослой и здоровой. Его желание восстановиться было сильнее её желания жить, оно было таким светлым и горячим, что согревало их обоих. Рейко помнила все свои истерики наперечет, но самую сильную она помнила особенно. Это случилось несколько лет спустя, когда Рета встал на ноги и, казалось бы, перестал нуждаться в её помощи. Едва покинув здание аэропорта, она поймала такси, которое увезло её по адресу, продиктованному ей семпаем брата. Она никогда не сможет забыть, как бежала по коридору знакомой клиники, спотыкаясь, проклиная сломанный каблук, неслась к той палате, куда по подсказке дежурной медсестры отвезли Рету. Она не сможет забыть белое, как полотно, лицо Касамацу, когда она колотила его в грудь, била по щекам, кричала, проклинала его за то, что тот не пускал её к брату. Он не смотрел на неё, сохраняя каменное выражение лица, сдвинув к переносице густые брови, терпел её удары и оскорбления, но по-прежнему не позволял ей пересечь порог, и только рот у него изредка сводило судорогой, когда она умоляла его дать хотя бы заглянуть за его спину. - Вам нельзя это видеть, – отказался он осипшим голосом. Больше в тот день он ничего не сказал. Рейко сбилась со счета, считая недели, пока врачи разрешили ей взглянуть на Рету, и она поняла, почему Касамацу так стойко охранял вход в палату. Существо, лежащее там, под одеялом, никак не могло быть её братом. Её до смерти напугали двинувшиеся в её сторону карие глаза, в которых промелькнуло узнавание, глаза Реты, которые просто-напросто не могли принадлежать тому, что она видела перед собой. «Он завернулся в одеяло – я еле нашел его в нем. Когда нашел, пожалел, что не унес его прямо в одеяле», скажет потом Касамацу, когда они с Рейко смогут посмотреть друг другу в лицо. Оба знали, что никогда не простят себе то, что опоздали. - Внутри него жил этот свет, - глухо произнесла Рейко, возвращаясь из воспоминаний. – Он питал его своими надеждами, питал, пока были силы. Я не заметила, как он разгорелся и сжег себя. - Как огонь, за которым забыли следить? – подал голос Аомине. - Огонь – слишком громкое слово, – покачала головой Рейко. – Я не должна была оставлять его одного тогда. - Кисэ-сан, – Аомине улыбнулся. Раз уж играть в джентльмена, так уж играть до конца. – Забудьте об этом. Вы же сами сказали, что ничего уже не вернешь. Ваш брат жив, понимаете? Он ходит на своих ногах и способен сам обслужить себя. Набрать вес несложно, куда тяжелее его сбросить. Он – мой пациент, он не так наивен и прост, как кажется, но меня ему не перехитрить. Победить меня могу только я сам! А если за дело берусь я, то дело можно считать сделанным наполовину. Самое время начать ценить то, что есть, вы так не считаете? Она не нашла слов, которые смогли бы выразить её чувства, так что она просто улыбнулась. Улыбка сквозь слезы вмещала в себе больше смысла, чем любые слова. - Пожалуй, на сегодня хватит, – заключил Аомине, закрыв блокнот. – Вы в палату? - В таком виде? – Рейко придирчиво заглянула в зеркальце. Следы слез были слишком явными, да и часы посещения подходили к концу. Аомине должен был сделать важное дело до вечернего обхода. Когда он встал, женщина засобиралась. - Можете сказать, что я нагрубил вам – он поверит, а мне все равно, - он махнул листком в сторону Рейко. – Может, это даст ему понять, что со мной лучше не связываться, и согласится сотрудничать добровольно? - Стоит попробовать, - усмехнулась она, и вышла из сестринской следом за Аомине. Они расстались в коридоре – Рейко все-таки решила увидеться с братом, а психиатр отправился на поиски тихого места, где он мог бы все хорошенько обдумать в одиночестве. Разговор с сестрой Кисэ пролил свет на многие вещи. Аомине чувствовал себя детективом, распутывающим клубок запутанного дела. Его валила с ног усталость, не физическая – умственная усталость от долгих раздумий об одном и том же. Раньше ему ничего не мешало пойти к Имаёши и заявить «что-то мне надоело, передайте этого парня кому-нибудь другому, а я – спать», но не в этом случае. Недели две назад у него возникали мысли сообщить главному врачу о своем отказе от Кисэ, но сейчас он был уверен, как паскудно было думать так. И потом, ему не очень-то хотелось видеть, как хитрая физиономия Имаёши вытягивается в демоническую маску, глаза-щелочки насмешливо сверкают за очками, а тонкие кривые губы произносят: «Но ты же сам просил поручить тебе дело проблемного пациента…» Итак, выходило, что отчасти в болезни Кисэ виновата его наследственность. Члены его семьи, сами того не понимая, вложили вклад в развитие патологий. Дети искренни, они не умеют скрывать эмоции, и маленькие Рин и Рейко могли нередко высказывать младшему брату, что именно из-за него их матери не стало. Из-за него их отец не смог оправиться после её смерти и стал «плохим». С первых лет жизни Кисэ внушалось чувство вины, и оно стало для него естественным состоянием. Потом он стал корить себя за смерть отца, и как следствие, презирать себя за то, что не дает сестре устроить личную жизнь. Аомине четко представлял, как Кисэ уговаривает Рейко согласиться на предложенную ей работу с перспективой, применяя свое природное очарование и дар убеждения, потому что она уж точно не хотела его оставлять. Приплюсовать к этому проблемы, возникшие на пути к реабилитации, бесполезные, поначалу, попытки ухватиться за возможность снова ходить – и вуаля! Получаем благоприятную почву для психической болезни. Для полноты картины оставалось еще выяснить, какой была жизнь Кисэ за пределами дома. Порывшись в карманах, Аомине извлек листок с номерами, любезно предоставленный средней сестрой милого семейства, достал мобильный телефон и набрал первый номер, последовав совету Рейко. После третьего гудка сердитый молодой голос ответил ему: - Слушаю. - Касамацу…сан? – запоздало прибавив вежливую частицу, уточнил Аомине. - Да, это я, а вам что от меня понадобилось, черт возьми? - Для начала – вы знаете Кисэ Рету? В трубке раздался судорожный вдох, и после послышались торопливые шаги – видимо, собеседник покидал комнату, в которой разговор могли услышать посторонние. - Знаю. К сожалению… – переменившимся тоном ответил Касамацу, и взволнованно загремел чем-то, что по звукам невозможно было определить. – Могу я узнать, с кем я говорю? - Меня зовут Аомине Дайки, я – его лечащий врач. Кисэ был вашим кохаем в старших классах, так? - Только один год, если конкретно, – сказал Касамацу нехотя. - Это неважно, поскольку я уверен, что его судьба вам не безразлична. Я хотел бы поговорить с вами о нем, если вы не возражаете. – От вежливого тона Аомине воротило, но практика показала, что уважительным обращением собеседника можно расположить к себе. - Конечно, я согласен, если это окажется полезным, – Касамацу повторил недавнюю фразу Рейко в другой формулировке, и Аомине понял, что не ошибался в этом человеке, которого даже не знал. Он обрадовал его уже одним тем, что был готов помочь. - Хорошо. В таком случае, вам должны быть известны часы посещений в психиатрической больнице. Договорившись с Касамацу, Аомине убрал телефон, и поднял ноги на стол. Как хорошо, что в ординаторской никого не было. У него было хорошее предчувствие, что из этого может выйти толк – никогда еще он не был так уверен в себе, как сейчас. Он не сомневался, что рано или поздно разберется с этим делом и тогда Кисэ будет готов расколоться. Что бы там не таилось у него на душе, а вечно держать это в секрете он не сможет. Кисэ расскажет ему все сам, когда Аомине его попросит. Он поймет, каким образом его можно вылечить, позаботится о том, чтобы восстановить душевное и физическое здоровье. Кисэ исцеляется, Рейко спокойна за судьбу брата, он получает премию или даже защищает кандидатскую, снег тает, зима заканчивается, наступает весна, все танцуют. Однако наряду с приятной усталостью от своих трудов, наконец-то начавших давать плоды, Аомине беспокоило чувство, что Кисэ его еще удивит. Его начинало тянуть в конец коридора, и при мыслях о пациенте по коже пробегали волнующие мурашки. Это было странно, но Аомине предпочел пока не думать об этом, а сперва выслушать Касамацу. Подобно тому, как непросто бывает сдвинуть лежачий камень, самой трудной частью в каждом деле служит именно его начало. В случае Кисэ, столкнуть его с мертвой точки оказалось особенно трудно, но Аомине, несмотря ни на что, был так заинтригован, как не был заинтригован никогда. Шагая по болотистой почве, он засучивал рукава, готовясь к борьбе с захватившей Кисэ болезнью. _____________________________________________________________ * «Каждый из нас всю жизнь блуждает в поисках своей половины» – отсылка к произведению «Пир» Платона, где Аристофан рассуждает о сущности любви. Эта тема используется в фике не в последний раз, думаю, поэтому требуется краткое объяснение. Согласно легенде, древние люди совмещали в себе физиологические признаки обоих полов, но однажды они вздумали посягнуть на власть богов, и Зевс решил их наказать. Каждый человек был разрублен на две половины, и так угрозу удалось обезвредить, не истребляя человеческий род. Таким образом, каждый из нас – половинка человека, который ищет вторую половинку для того, чтобы воссоединиться с ней. «Любовью называется жажда целостности и стремление к ней», говорится у Платона. ** Рин значит «нелюдимая».