Дом забвения

Субботнее утро выдалось на редкость холодным. Аомине не мог назвать себя теплолюбивым существом, плохо переносящим низкие температуры, но погода уже изрядно перебарщивала. За ночь снова выпал снег – ноги вязли в нем, походка становилась неуклюжей и смешной. Аомине вдохнул воздух носом, и легкие окатило холодом. Выдохнув ртом, медленно выпустил полупрозрачное облако, которое рассеялось и исчезло за считанные секунды. Касамацу перезвонил и попросил о встрече в музыкальном кафе, которое держала его семья. Придти в больницу он не мог по личным причинам, и Аомине решил не торопиться с выводами – вполне могло оказаться, что парень просто был занят на работе и не мог вырваться. Сев в вагон поезда, Аомине бездумно уставился в окно. Непривычно было видеть город в белом, пусть и была уже середина зимы, снег не таял, а продолжал лежать. Холодный, холодный замерзший мир. Насквозь окоченевший. Скрестив руки на груди, Аомине повел плечами и сполз с сиденья, устраиваясь, чтобы немного вздремнуть. Еще со вчерашнего вечера у него неприятно ныла нога – тупая боль мешала уснуть и ни на минуту не давала забыть о себе. Настроение у Аомине было прескверное, в этот день хотелось накрыться одеялом с головой и пролежать так весь день, а не ехать куда-то к черту на куличики, чтобы встретиться со старым другом пациента. Не до серьезных разговоров ему было сейчас, когда давнишняя травма так явно напоминала о прошлом. Ради того, чтобы увидеться с Касамацу пришлось ехать в другую префектуру – жил и работал он в Канагаве. Там же, по словам Рейко, находилась старшая школа Кайджо. Кафе он нашел, сверяясь с навигатором в телефоне. На входе его встретила доброжелательная официантка, которая тут же спросила, в какой зал его отвести. Аомине отряхнул подошвы от снега, взъерошил короткие волосы, стряхивая снежинки, и только после этого ответил ей: - Я могу увидеть Касамацу? Вроде бы я не ошибся с заведением. - Доктор Аомине, верно? - Да. Девушка моргнула, слегка изменилась в лице и сделала приглашающий жест рукой. - Прошу, присаживайтесь за любой свободный столик, – она вежливо улыбнулась. – Управляющий сейчас подойдет. Аомине прошел к столику у окна и грузно опустился на стул, опершись на сложенные перед собой руки. Очень хотелось лечь прямо на стол и закрыть глаза, чего он решил не делать, потому что знал, что непременно уснет. Для обеда было еще слишком рано, поэтому в этот час посетителей в кафе было очень мало: занято было всего три столика. Оглядевшись вокруг, Аомине увидел, что внутри заведение было довольно просторным, с зонами для курящих и для некурящих, а в центре у стены располагалась сцена со всем необходимым для выступления оборудованием. Кроме всего здесь чувствовалась особая атмосфера андеграунда: фотоколлажи на стенах, мебель необычного дизайна и джазовые мотивы, льющиеся из колонок, развешанных по всему помещению. Для любителей хорошей музыки это место, должно быть, было настоящей обителью. Аомине находился в кафе не дольше десяти минут, но ему уже нравилось это местечко. Касамацу не заставил себя долго ждать. Заскучав, Аомине вновь обернулся к окну, но тогда к нему подошел молодой мужчина, одетый в полосатую рубашку с засученными рукавами и темно-синий жилет. На шее у него небрежным узлом был повязан красный шелковый галстук, а на кармашке жилета прикреплен маленький бейдж, который накренился и отразил упавший на него луч света, когда человек замер у его стола и склонил голову в приветствии. - Касамацу Юкио, – представился он и с сомнением покосился на стул напротив Аомине. – Это не совсем подходящее место для переговоров, не против, если мы перейдем за другой столик? - Мне все равно, - пожал плечами Аомине и встал. Выпрямившись, он заметил, что Касамацу намного ниже его ростом, и для баскетболиста он, пожалуй, низковат. Приказав себе не думать о лишнем – просто так Касамацу капитаном бы не стал – Аомине одним движением задвинул стул. Щелкнув пальцами официанту, повернувшему голову в их сторону, Касамацу повел Аомине вглубь ресторана, где вдоль стен были выстроены столики, занавешиваемые шторами. В одной из таких «приватных комнаток» и предложил расположиться Касамацу. Здесь было не так светло, музыка играла едва слышно, но было удобно говорить, поэтому Аомине не стал возражать. Некоторым людям комфортнее беседовать с глазу на глаз. Да и ему так легче сосредоточиться. - Давно вы здесь работаете? – поинтересовался Аомине, стянув куртку, раз уж разговор предстоял долгий. - Около пяти лет. Матери это место досталось в наследство, и мне пришлось взяться за работу, чтобы довести кафе до ума. Я тогда учился в магистратуре, товарищи с курса помогли, так что среди студентов оно быстро стало популярным. - Интересно, – сказал Аомине, и край его рта дернулся вверх. - Прошу прощения, что вытащил в выходной день, - извинился Касамацу, присаживаясь напротив. К ним подошел официант. – Может, хотите выпить чего-нибудь теплого за счет заведения? Вы только с улицы, сегодня холодно. - Эспрессо, – не раздумывая, сказал Аомине. У него до сих пор мерзли руки, хотелось согреться. Когда официант ушел, Касамацу опустил руки, поправляя рукава, и положил ладони на колени. Он держался уверенно, но, похоже, не знал, как себя вести. Аомине решил ему помочь. - Расслабьтесь, я всего лишь психиатр, а не уголовный следователь, – он постарался смастерить из своего лица наиболее приветливую физиономию. – Вас ведь волнует судьба Кисэ, а это уже полдела. - Да, я попробую… – сказал Касамацу, и поскреб ногтем переносицу, морща лоб. – Но сначала скажите, как он там… в клинике? - Неплохо, – осторожно ответил Аомине, – он стал лучше питаться, больше двигаться, срывов не было уже давно. - Кисэ ведет себя так же отчужденно? Аомине помолчал, прежде чем ответить. В реплике Касамацу не было ни тени сомнения, что все осталось по-прежнему. - К сожалению. Вообще-то это ожидаемо при его болезни, так что разговорить его бывает очень трудно. - Бывает? Значит, с вами он все-таки говорит? - Иногда, и с большой неохотой. Обычно он предпочитает меня игнорировать. - О, – протянул Касамацу с толикой удивления. – Тогда вы добились больших успехов. Некоторым докторам он и за месяц не сказал ни единого слова. Аомине нахмурился, наблюдая за тем, как официант выкладывает заказ с подноса на стол. Он знал, что Кисэ абсолютно не заинтересован в своем будущем, и слова о том, что пора менять что-то в своей жизни, вызывают у него резкое неприятие. А когда «достучаться» до Кисэ все же удавалось, тот говорил, мучаясь и пересиливая себя, но все же кое-что поведал. Аомине подумал: неужели он единственный, кому это удалось? И вместо того, чтобы нервничать и раздражаться, он должен был радоваться тому, как далеко зашел? - Вот как, – погружая ложку в жидкость и помешивая, промычал Аомине. – В таком случае, все должно скоро разрешиться. Еще немного, и мы подберем ключ к разгадке. Что скажете? - Я готов помочь, – решительно произнес Касамацу. – Что я должен делать? - Расскажите все, что знаете о нем. Говорите первое, что придет в голову, и не бойтесь, что об этом кто-то узнает. Все, что будет сказано здесь, останется только между нами. - Ну, хорошо. С чего бы начать? – Касамацу задумчиво возвел глаза к потолку. – Надо сказать, у меня Кисэ оставил не самое лучшее первое впечатление. - Почему? - Когда он только пришел в баскетбольный клуб, он показался мне излишне самоуверенным и нахальным. За два года я вдоволь насмотрелся на новичков-выскочек, похваляющихся своими способностями. А в Кайджо баскетбол всегда был на уровне, так что с первогодок быстро сбивали спесь еще на стадии тренировок. Половина из них уходила после первого же матча, осознав, что не потянет. Это был естественный отбор. Но с Кисэ все было не так. Его заносчивость была результатом того, что он хорошо знал цену своему таланту. - Вы изменили свое отношение к нему? - Когда увидел его навыки в реальных условиях матча – да. Игроки основного состава были способными парнями, но Кисэ отличался от всех нас. Он чудовищно быстро развивался. Конечно, не всегда наши дела шли гладко, и даже Кисэ не обеспечивал нам стопроцентную победу. Но неудачи не разъединили нас, а наоборот, сплотили, и это, наверное, не дало Кисэ задрать нос. Хоть он по-прежнему раздражал и бесил меня, мы были одной командой. - Раздражал? – Аомине отхлебнул кофе и стал греть пальцы об чашку. – Вы его ненавидели? - Ненавидеть его? – Касамацу посмотрел на него так, будто он сказал ужасную глупость. – Я бы не смог, если бы даже это было возможным. Не исключено, что Аомине это только показалось, но в голосе Касамацу проскользнула невнятная горечь. Он усмехнулся в чашку, наслаждаясь вкусом согревающего желудок напитка. Он был солидарен с Касамацу. До болезни Кисэ обладал столькими качествами, что его можно смело отнести к тем парням, которых называют идеальными. Таким людям завидуют, их недолюбливают, но ненавидеть их трудно. И пусть Аомине узнал Кисэ только в больнице, несмотря на то, что он злил и трепал ему нервы, до сильных негативных чувств к нему, как правило, не доходило. - За несколько месяцев до итоговых экзаменов я сложил с себя должность капитана, - продолжил Касамацу, – и капитаном стал Кисэ. Я был уверен, что он справится, из всех первогодок и второгодок его кандидатура была самой оптимальной. Покинув клуб и передав свои обязанности ему, я мог быть спокоен за команду. - И что же произошло? - Я уже не мог следить за его жизнью так, как раньше – в университете меня захлестнула другая жизнь. Не считая назойливых сообщений, которые постоянно строчил мне Кисэ, о школе я мог знать только из рассказов знакомых. Но однажды Кайджо все же удалось взять Зимний Кубок, стоит ли говорить, что команда была в надежных руках. - И вы никогда не замечали в нем странностей в поведении? - Пока учился в Кайджо – нет, - покачал головой Касамацу. – На третьем году своей учебы в старшей школе Кисэ попал в аварию и выбыл из игры, вам должно быть это известно. - Я знаю, – Аомине посмотрел на опущенные ресницы Касамацу. Хотелось, чтобы он не замолкал и не сбивался, заставив его неотрывно смотреть на себя, но Касамацу непроизвольно опускал глаза вниз, выказывая признаки легкого волнения. – Я бы хотел узнать, как он жил уже после аварии. - Это было тяжелое время, - Касамацу поставил локти на стол и подпер руками подбородок, глядя куда-то мимо Аомине. – Врачи говорили, что у Кисэ была временная потеря памяти. Он не мог вспомнить аварии, и не знал, что его отец погиб. Его воспоминания обрывались на том моменте, когда он садился в машину, и они с отцом поехали по загородной трассе. Они возвращались от его тёти, и по пути между ними что-то произошло. - То есть? - Честно сказать, я старался не вдаваться в подробности, но…– Касамацу потер переносицу, хмурясь. – В общем… у Кисэ были напряженные отношения с отцом. Думаю, он не всегда шел у него на поводу, но в последнее время перед аварией стал делать все наперекор ему. Не знаю, был ли виноват в этом переходный возраст или нет, но, похоже, в один момент ему надоело подчиняться его приказам, и он воспротивился. - Да, его сестра говорила, что их отец был строг с ними, – вспомнил Аомине, кладя ложку вогнутой стороной на язык. – И что Кисэ от него особенно досталось. Она не придала этому большого значения, и я упустил это из виду. - Рейко-сан? – Касамацу поднял голову. – Вы говорили с ней? Тогда, возможно, она вам этого не сказала… - Не сказала что? – держа ложку во рту, спросил Аомине. Касамацу замялся, повел губами, раздумывая – стоит говорить или нет. Он достаточно хорошо держал себя в руках, хоть иногда и сбивался. - На месте аварии была полиция. Конечно, они проверили там каждый сантиметр и изучили тело. Дождавшись, когда состояние Кисе стабилизируется, они его допросили. - И что же? - Дело в том, что перед тем, как съехать в кювет, машина врезалась в джип, ехавший по встречной полосе. Водитель той машины отделался несложными переломами и сотрясением мозга, и полицейским он сказал, что произошло все так быстро, что он не успел среагировать, и даже не сразу понял, что встречная машина влетела в него. Экспертиза остатков автомобиля показала, что тормоза и все механизмы были в порядке. Была какая-то причина, почему водитель потерял управление. Он был физически здоров на момент своей смерти, получается, что здесь повлияло какое-то внезапное решение на почве эмоций. - Хотите сказать… – настораживаясь, произнес Аомине,– в его смерти повинен Кисэ? - По предположениям полиции – да. Насколько я знаю, с ним говорил криминальный психолог. Он определил, что Кисэ отвечает не всегда честно. Например, давал ответ с недопустимой задержкой во времени, или отводил взгляд… вам должно быть известно, как это определяется. - Точно ли они выяснили, что авария произошла по вине Кисэ? - Все так и осталось на уровне теорий. Сколько раз бы его не допрашивали – он ни в чем не сознался. - Как же так? Черт… – прошептал Аомине, помрачнев. Надоедливая боль в ноге отвлекала и мешала сосредоточиться. – Мог ли он пойти на такое? Не говоря о том, что он едва не умер и искалечил себе жизнь… - Я не знаю, – Касамацу спрятал лицо в ладонях и Аомине услышал, что у него дрогнул голос. – Он казался мне наивным придурком, и у меня и мыслей не было, что у него есть что скрывать. -У каждого из нас есть что скрывать, – отозвался Аомине, – и у меня, и у вас – у всех людей. Кисэ не исключение. - Это правда, – согласился он и убрал руки от лица. Его выражение стало напряженным. – Просто я не могу простить себе того, что был так невнимателен к нему и так много не заметил, в итоге пустив все на самотек. - Что вы имеете в виду? - Иногда – очень редко – он приходил на тренировки со следами побоев на теле. Когда я спрашивал, откуда у него синяки, он отшучивался или говорил, что на него напал бывший парень какой-то из его постоянно менявшихся подружек или что его подкараулил сумасшедший сталкер. Из его уст это звучало так правдоподобно, что вопросы отпадали сами по себе. Не солгу, если скажу, что мне это казалось подозрительным – Кисэ был неслабым и мог дать отпор. - Мог, но только не родному человеку,– догадался Аомине. Касамацу кивнул. - Иногда я бывал у них дома здесь, в Канагаве. Кисэ говорил, что их квартира в Токио пустовала с тех пор, как он был двухлетним ребенком – отец решил переехать. Я видел его. Это был невзрачный, замкнутый человек с абсолютно нечитаемым характером. Невозможно было понять, о чем он думает. Чувствовалось только то, что он был опустошен. Совсем как Кисэ сейчас. - Он проявлял агрессию при вас? - Обычно нет, со мной, как и с другими гостями, он вел себя обходительно, и со стороны казалось, что у них все хорошо. Вполне себе обычная семья. И не скажешь, что на самом деле они были разобщены между собой. - Обычно? Значит, были исключения? - Одна наша игра закончилась поздно вечером, и пара человек из команды, включая меня, остались ночевать у Кисэ, поскольку он жил ближе всех от стадиона. Ночью я проснулся от жажды и встал, чтобы попить воды. В коридоре я услышал голоса, которые горячо о чем-то спорили. Я не хотел подслушивать, – Касамацу сказал это с сожалением. – Я уже открывал дверь, чтобы вернуться в комнату, но потом услышал сдавленный крик. Из комнаты его не было слышно, поэтому никто не проснулся. Я на цыпочках добрался до кухни, из которой доносились голоса, и понял, что они принадлежат Кисэ и его отцу. Они ругались, пытаясь не сорваться на крик, а потом отец его ударил. По лицу. Утром у Кисэ обнаружился синяк на скуле. А нам он сказал, что оступился и упал с лестницы. Разрозненные части мозаики стали складываться в голове Аомине в единую картинку. Ранняя потеря матери, недостаток любви, равнодушие сестер. С того момента, как родился Кисэ, его семья начала медленно, но верно разваливаться. Сначала умерла мать, не выдержал и сломался отец, потом старшая дочь покинула дом, и связи совершенно ослабли. Каждый из детей по-своему страдал – Рин от того, что чересчур рано ощутила на себе ответственность старшего ребенка, Рейко от того, что единственные люди, которые могли ей помочь, предпочли позволить ей справиться самой, но больше остальных выпало на долю Реты. Он остался без матери в возрасте, в котором закладывается детская психика и формируется характер. Фактически о нем заботилась только одна родственница. С момента появления на свет Кисэ словно пытались доказать, в какой мир он родился. Отец жалел о том, как повлиял на него, Аомине был уверен в этом на все сто. Если бы он не умер, Кисэ так или иначе сошел бы с ума – лишь частично по его вине. Все самое плохое и лучшее прививается в человеке именно в семье, и удивительным было то, что Кисэ вырос вполне здоровым человеком с полноценной личностью. Болезнь не давала о себе знать до определенного момента, и Кисэ ничем не отличался от других в психологическом плане. Сам по себе напрашивался вывод, что в его жизни было немало хороших и светлых моментов, которые держали его на плаву такое долгое время. Похоже, его отец не был таким уж плохим человеком, если бы его не изменила болезнь. Он не бросил детей, не отдал их в приют, и остатки своих моральных сил он затратил на то, чтобы не дать им пропасть. В конце концов, его тоже можно было понять – он был мужчиной, и физически не мог заменить детям обоих родителей. Если бы еще в нем не проснулась агрессия, все обошлось с меньшими жертвами. Аомине вытащил себя из мыслей и обратился к Касамацу, медленно пьющему свой остывший чай. - Стало быть, жестокость со стороны отца стала проявляться тогда, когда Кисэ был уже в сознательном возрасте? - Однажды я говорил с ним об этом. Он сказал, что отец впервые поднял на него руку в четырнадцать лет. Когда узнал, что он встречается с парнем. - Ой-ёй, – вздохнул Аомине. – Нехорошо. Очень нехорошо. - Я спросил его, часто ли отец пытался «это» из него выбить? – Касамацу сделал паузу. – А он покачал головой, улыбнулся мне своей дурацкой светлой улыбкой и ответил: «Не переживай, Касамацу-семпай. Я сам разберусь с этим делом», – он сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и перешел на злой шепот, – «Я сам». Он всегда так говорил. Идиот. Глупый, невыносимый идиот. Аомине не нарушал тишины. Вид рассерженного Касамацу был красноречивей любых слов. - Я помню, как он пытался встать, – лицо Касамацу свела легкая судорога. – Когда он осваивал костыли. Он не любил, когда на него кто-то смотрел во время его коротких прогулок по палате. При мне он всегда сидел на кровати, а я знал, что даже сидеть ему удается с трудом. У него был поврежден позвоночник, и он долгое время совсем не вставал с постели. А когда ему позволили сесть, он был так рад. Будто ему вернули целые ноги… Касамацу поднес кулак к губам и сжался от воспоминаний. - Я скоро вернусь, Касамацу-семпай, не волнуйся! Кисэ сидит, спустив ноги на пол. На нем длинные больничные штаны и серые плотные носки, но даже так Касамацу может догадаться, что его ноги под одеждой заключены в эластичные повязки. В углу палаты одиноко стоит инвалидное кресло, и, судя по тому, что его положение не изменилось с прошлого его прихода, им ни разу не воспользовались. У стены рядом с кроватью прислонена пара костылей, и Касамацу старается не глазеть на них. Лицо у Кисэ бледное, усталое, но веселое – из-за вынужденного заключения в больнице цвет его кожи приобрел сероватый оттенок, и волосы стали тоньше. Они все еще коротки – челка едва доходит до середины лба. Из-за левого уха ползет к подбородку змейка шрама. - Уверен, что тебе не нужна помощь? Может, я все-таки подстрахую тебя? Губы снова изгибаются в улыбке. Кисэ смотрит с таким выражением, что Касамацу невольно делается стыдно за то, что он предложил свою помощь. -Я буду идти к тебе, а ты будешь меня подбадривать, как мамочка малыша, который впервые встал на ножки? – Кисэ смеется. – Представляешь, как мы будем выглядеть со стороны? - Ну, как знаешь. – Касамацу слабо улыбается. – Тогда, до завтра? - До завтра, семпай. Кисэ машет ему на прощанье точь-в-точь как ребенок. Он выглядит бодрым, похоже, что он настроен оптимистично. По крайней мере, великомученика, как большинство пострадавших в авариях людей, он из себя не изображает. Кажется, он понимает, что жизнь продолжается, и пора возвращаться в строй. Надо будет похвалить его в следующий раз, решает Касамацу. Это должно его мотивировать. Уже на выходе из больницы он вспоминает, что оставил мобильный на прикроватной тумбочке. Вернувшись, он замирает на пороге и отходит за открытую дверь, чтобы его не заметили. Он застает Кисэ встающим с кровати. Это стоит ему огромных усилий – мышцы без нагрузки опали, да и физическая боль никуда не делась. Некоторым вещам приходится учиться заново. Шутка ли – заново учиться ходить. Лицо у него совсем не такое, как прежде. На нем отчетливо читается терпеливая мука, челюсти крепко сжаты. Кисэ напрягается и весь дрожит от усилий – делает шаг. Бледнеет сильнее прежнего. Наверняка путь от кровати до двери в палату кажется ему непреодолимой дистанцией, но он старается, плавно передвигает ноги, перебарывая слабость. Слабые руки не удерживают тела, и костыль выскальзывает из подмышки, а Кисэ, не сумев удержаться, падает. Касамацу дергается с места, но вовремя останавливает себя. «Нельзя, - приказывает он себе. – Нельзя ему мешать». Всхлипнув, Кисэ подбирает костыли и пытается встать. Дышит, как запыхавшаяся собака, скрипит зубами, закусывает щеки изнутри, но – терпит. Заставляет себя подняться. - Давай же! – слышит Касамацу и сам стискивает зубы. Если бы только он мог забрать часть его боли себе, взамен отдав ему немного своих сил. Если бы он только мог. Он отходит от двери – никуда его телефон до завтра не денется – и, кусая губы, бредет по коридору, встречая по дороге медсестру с подносом лекарств, направляющуюся в палату Кисэ. Касамацу останавливает ее. - Прошу вас, не мешайте ему,– просит он охрипшим голосом. Медсестра смотрит на него удивленно, пару секунд всматривается в его лицо, а потом понимающе кивает и разворачивается назад. - Ему потребовались месяцы реабилитации для того, чтобы восстановиться, – сказал Касамацу, отослав официанта, забравшего чашки. – Понятно, что он потерял все свои навыки, и играть в баскетбол больше не мог. Правда, ему каким-то чудом удалось прикрыть пропуски и закончить школу, но в военный авиационный колледж, как собирался, он поступить не смог. - Провалился на экзамене? - Он выдержал экзамены, хоть и с грехом пополам. Его не пропустил психолог на медицинском осмотре. - С какой стати? - Помните, я говорил про полицейский допрос? Его каждую неделю мучили каверзными вопросами, подозревали во всем, в чем только можно и нельзя, ни о какой психологической поддержке речи и быть не могло. Поставили ему какой-то диагноз, чтобы закрыть дело, и назначили консультации с психиатром раз в полгода. - Так он не получил должной психологической помощи? Тогда все ясно. Любой в здравом уме не подпустит к штурвалу человека с нарушениями в психике. - Кисэ это понимал. - Но, даже так ему было обидно? Конечно. Но этого все еще мало, чтобы оправдать болезнь, учитывая, что он не был подвержен частым депрессиям. Или в деле ошибка? - Я действительно очень редко видел его в плохом настроении. Если уж он грустил, то причины всегда были самыми пустяковыми. К сожалению, я толком не знаю, как он жил в последние годы перед госпитализацией. Эта часть его жизни осталась скрытой от меня. Спросите у Мориямы. С ним Кисэ проводил свое время, когда Рейко-сан уехала. - Морияма? – Аомине вспомнил, что видел эту фамилию в списке. – Он был его парнем? - Нет, Морияма был увлечен другим человеком. Просто на съемки Кисэ теперь приглашали редко, стабильного заработка у него не было, а у Мориямы было полно знакомых, которые могли помочь ему с работой. - Вы были с ним знакомы? Касамацу поджал губы, вздохнув. Похоже, вспоминать об этом ему было тяжело. - Да… он был в основе нашей команды, закончил школу в один год со мной. Обычный смазливый парень, постоянно таскавшийся за девчонками. Он шантажировал Кисэ, чтобы тот звал своих поклонниц на групповые свидания. Постоянно за кем-то ухаживал, следил за своей внешностью, якобы для того, чтобы нравиться девушкам. Как оказалось, девушки его не интересовали в принципе. - Гей? - Ага, – Касамацу откинулся на спинку кресла, забросив на нее одну руку. – Старательно притворялся бабником, чтобы никто не догадался о его ориентации. В конце концов, об этом все равно узнали. Мы с Мориямой учились в одном университете, само собой, время от времени пересекались. На втором курсе он резко прекратил ходить на занятия, его однокурсники сказали, что он бросил университет. Я хотел разобраться, в чем дело – нашел его в общежитии, как раз тогда, когда он собирал вещи. Родители вышвырнули его из дома и перестали обеспечивать. Он сказал мне, что поищет работу, и куда-то пропал. С тех пор я видел его всего пару раз, в компании каких-то подозрительных типов. Я слышал от одного из знакомых, что он, вроде, стал околачиваться в ночных клубах и разных сомнительных заведениях. Хоть Кисэ и отрицал это, когда я спрашивал напрямую, я уверен, что ему пришлось влиться в грязный бизнес наркодилеров, чтобы прожить. - Пошел по кривой дорожке, значит… – Аомине причмокнул, обведя глазами контуры стола. – Какой же интерес для него был помогать Кисэ? В карточке не было записей о том, что он был зависим или как-то связан с наркотиками. - Кисэ не лез в его дела. А почему они сдружились, вы, верно, и сами уже догадались. - Потому что он, в отличие от всех остальных, его понимал, – догадался Аомине, – и он тоже тогда нуждался в деньгах. Но каким образом они их зарабатывали… - Кисэ клялся, что не преступает закон. Он обещал, что ни за что до этого не опустится, после того, как столько лет старался не сдаться… Касамацу замолк. Кажется, в нем всколыхнулись болезненные воспоминания, и он боролся с накатившими чувствами. Аомине заметил, что у него блестят глаза, и дыхание сбилось. Он был старше Аомине на два года и выглядел достаточно сурово из-за вечно сдвинутых бровей. Но иногда черты его лица смягчались, и наружу проступало что-то по-юношески хрупкое, и голубоватый оттенок серых глаз делал его моложе, чем он есть на самом деле. Его руки пришли в беспокойство и стали мять салфетки, он искал что-то глазами, и никак не мог найти. Будто пытался выловить в воздухе нужное слово. Ему хотелось что-то сказать, что-то важное, наболевшее. Наконец он поднял глаза, посмотрел в спокойное лицо Аомине и сделал вдох. - Я не знал, чем ему помочь. Он так изящно врал, незаметно меня отталкивая. - Вы сказали, что он от вас отдалился, так? – внезапно вспомнил Аомине. – Но вы же… как я понял, вы приняли то, что его привлекают оба пола. В чем тогда дело? - Если бы меня это смущало, я бы не продолжал с ним общаться после школы. Я… всегда хорошо к нему относился. Я всего один раз ошибся. Слишком близко подпустил его к себе. И в результате потерял его доверие. - Как? Аомине ждал, пока он соберется с мыслями. - Это случилось, когда я учился на четвертом курсе, - произнес Касамацу. Каждое слово давалось с трудом. Похоже, ему приходилось переступать через себя, чтобы сказать это. – После одного сложного экзамена мне пришлось зайти к Кисэ. Я перенервничал и вымотался, мне хотелось лечь в кровать и проспать часов пятнадцать, но он меня уговорил. Придумал какой-то дурацкий повод. Вы не знаете, какой у него дар убеждения, – он устало потер лоб и продолжил. – Кроме нас дома в тот день никого не было. Будто бы нарочно. – Касамацу задержал дыхание, потом резко выдохнул. – Все начиналось как игра. Он напал на меня, сбив с ног, мы вцепились друг в друга и катались по полу, как мальчишки. Знаете, такое бывает с детьми, когда они расшалятся. Он что-то бормотал, кусался… Начал щекотать под одеждой. Пользуясь тем, что он крупнее меня, придавил меня собой, чтобы я не смог выбраться… Я не знаю, почему это произошло. И когда это перестало быть шуткой. Я осознал это только тогда, уже когда мы оба были сильно возбуждены и торопились раздеть друг друга. Его фраза оборвалась; Касамацу закусил губу, отщипывая от салфетки мелкие кусочки. Он сильно нервничал, мысли путались. Не стоило труда догадаться, что он никогда и никому этого не рассказывал. Ждал ли он человека, которому можно было бы это доверить – Аомине не знал. Знал только, что это воспоминание преследовало и мучило Касамацу много лет. - У вас… был секс? – прямо спросил Аомине. Касамацу передернуло. - Нет, до этого не дошло. Мы даже не целовались. Помогли друг другу руками, и только. Я понял все, когда все закончилось. – Он спрятал под стол дрожащие руки. – Никогда я не видел Кисэ таким бесчувственным, таким… холодным. Он даже глаз на меня не поднял. Я его безнадежно разочаровал. - Почему вы так решили? - «Даже ты, Касамацу-семпай». Он прошептал это, думая, что я не услышу. Быть может, он хотел меня проверить. Проверил. И убедился, что ничуть не лучше других людей. - Не стоит винить во всем се… - Да черт возьми! – Касамацу хлопнул ладонью по столу, судорожно закрывая рот. Аомине замолчал. Его грубо перебили, но он был рад, что ему не дали повторить в сотый раз эту глупую фразу. Кучка официанток у стойки повернула головы в их сторону, и Касамацу сделал знак, показывая, что все в порядке. – Он не понимал, на что шел! Мне было двадцать два, а я все еще был девственником, Кисэ это знал. Что я мог против него? Я жил, убеждая себя в том, что меня не влечет к парням, я не хотел проблем, а он вот так просто, одним поступком, сломал мою уверенность. Я… так ужасно себя чувствовал. Я не должен был… не должен был позволять ему этого. Касамацу отвернулся, закрыв рукой верхнюю часть лица. Столько болезненного было в этом жесте – и боль, и стыд, и обида, и жалость. Аомине оценил про себя его силу воли. Не каждый может быть настолько откровенным с незнакомым, по сути, человеком. Но что заставило Кисэ с ним так поступить? Если он уже болел тогда, то его заскок можно было объяснить. Не факт, что слова, сказанные с такой холодностью, принадлежали Кисэ. Он мог повторить их за голосами, которые слышал в своей голове. - Хитрый засранец, – выплюнул Аомине. Сказано это было с такой досадой, что Касамацу даже оторвал руки от лица и удивленно воззрился на него. - Что? – он недоуменно прищурился. - После этого Кисэ стал вас избегать, правильно? – спросил Аомине, и, когда Касамацу кивнул, продолжил: – Именно на это он и рассчитывал. - В каком смысле? - Вы слишком откровенно за него переживали, а он этого не хотел. Он отвратил вас от себя, устроив шоковую терапию. Вас стал преследовать страх сделать что-то не так, и вы больше не могли влиять на него так, как прежде. Готов поспорить, что он продолжал вести себя, будто ничего не произошло, но вы-то, вы – не могли забыть, как он был расстроен вами. Все предельно просто. - Но… зачем? - Возможно, он уже начинал понимать, что ему становится хуже. Болезнь точно диагностировали, когда ему было девятнадцать, я правильно помню? - Да, это случилось год спустя, после аварии, он заглянул ко мне после приема у психиатра и поделился. «Они сказали, что у меня шизофрения. Вот глупость. Да ведь, Касамацу-семпай?..» - Это и было толчком, отправной точкой. – Аомине поставил один локоть на стол и раскрыл ладонь. – Он не такой дурак, каким хочет казаться, и он смог проанализировать свое состояние. Я не так уж много лет практикую, но мне хватило этого, чтобы увидеть последствия болезней во всей красе. – Его лениво-скучающее лицо стало вдруг серьезней некуда, голос окреп. – У людей с отклонениями портятся отношения с родными. Речь идет о деформации личности. Здоровые люди, живущие бок о бок с больными, вскоре начинают замечать, как их друг или родственник начинает постепенно терять себя. Медленно, изо дня в день, на место хорошо знакомого вам человека становится кто-то другой. И это пугает. Душевнобольные люди странные, в их поступках нет логики. Они могут вытворить все, что угодно, они непредсказуемы. Есть целая масса случаев, когда люди ложатся в больницу просто потому, что окружающим становится невыносимо жить рядом с ними. Кисэ знал, какая это мука, он не желал вам такого. Понимаете? - Даже так, - Касамацу сбился, - даже так я не могу его оправдать. Я никогда себя ему не навязывал, чаще он сам звонил мне первым. А потом и звонить перестал. Никто не знал, где он. Морияма в то время заботился о своем парне, Изуки, который оказался в клинике для наркозависимых, ему было не до этого. Школьный друг Кисэ, Куроко, только развел руками и сказал, что он уже месяца два как не объявлялся. А с его новыми приятелями я дела не имел, похоже, они забыли о нем сразу же, как перестал быть полезным. Его квартира была заперта, за дверью было тихо. Я совсем отчаялся и сделал дубликат ключа, чтобы попасть в его дом. Никогда не забуду, в каком состоянии я его обнаружил. Было холодно, везде был беспорядок, на полу кухни в одну кучу было свалено несколько толстых одеял. Я бы затратил на поиски еще невесть сколько времени, если бы не увидел, что из этой груды торчала его рука. Касамацу проглотил комок, пережидая судороги, сковавшие горло. Аомине сосредоточенно сопел, хмуря брови. - Никогда не забуду тот момент. Рука… была такой тонкой. Буквально прозрачной. Через кожу просвечивали кости и кровяные пути. Все-все, в мельчайших деталях. Вплоть до пульсирующей венки на сгибе локтя. Не нужно иметь богатую фантазию, чтобы представить, как выглядело все остальное. Во что он превратился. Скелет с натянутой на него кожей – вот, что от него осталось. Тогда я понял, что Кисэ больше нет. Осталась только оболочка без души, он стал практически неузнаваем. Только глаза остались такими же, разве что поблекшими. И после этого вы все еще считаете, что он хотел, как лучше? - Хотел, - упрямо подтвердил Аомине. – Беда в том, что жизни плевать на наши желания. Она делает по-своему. - Должно быть, это действительно так, - Касамацу провел рукой по лицу. – Прошло уже четыре года, а я все еще не могу смириться с тем, что произошло. Аомине зарылся рукой в волосах на затылке. Может, оно и к лучшему, что он потерял выходной, желая поскорей со всем разобраться. Честный, прямолинейный Касамацу отнесся к делу со всей серьезностью, не боясь выговориться. Для него было не важна состоятельность Аомине как психиатра. У них было общее желание помочь одному человеку, и, возможно, он это почувствовал. - Мы с Кисэ знакомы всего ничего, и мне не довелось знать его до всего этого, и сравнивать мне не с чем, - Аомине напряг брови. – Все, с кем я имел дело, были убеждены, что случай безнадежный. А я отказываюсь в это верить. Я видел Кисэ. Знаю, каким он может быть. Он до того невыносим, что хочется силой выбить дурь из его головы. Касамацу понимающе ухмыльнулся. - И вот что я вам скажу, - продолжил Аомине, - если он умудрился не погибнуть в аварии и восстановиться после дистрофии, его тяга к жизни еще не пропала. Он слишком сильно завяз в своих заблуждениях, запутался в своих фальшивых мыслях. Наша задача в том, чтобы обратить на это его внимание. - Надеюсь, что вы сможете вернуть его к нормальной жизни. Я свой шанс, увы, упустил. - Никогда не думал, что скажу это, - Аомине иронично поднял уголок губ, - но я постараюсь. Кисэ первый, кто смог меня расшевелить. - Встреча с ним меняет что-то внутри вас, хотите вы этого, или нет, - Касамацу улыбнулся. Впервые легко, без натяжки. – Если он опять вас разозлит, ударьте его за меня. - Будет сделано, - Аомине схватился за куртку, подводя разговор к завершению. Касамацу выглядел уставшим, да и народ в зале уже начинал собираться. Перед уходом Аомине отошел в туалет и, выйдя, увидел Касамацу за барной стойкой. Он что-то говорил молодому парню-бармену, по-видимому, давая ему указания, и держал в руках бокал. Закончив его наставлять, он помешал жидкость в бокале и выпил залпом. Заметив, что Аомине смотрит, бармен крикнул ему, подмигивая: - Никому не говорите, что управляющий пьет на работе! Касамацу свирепо сверкнул глазами и дал пареньку тяжелый подзатыльник. - Что ты себе позволяешь, сопляк! – гаркнул он. Повернувшись к Аомине, произнес уже спокойнее: - Нелегко было все это вспоминать. Сегодня не надо выступать, не беда, если пальцы не попадут по струнам. - Выступать? – переспросил Аомине. - Забыл сказать, – Касамацу кивком головы указал на сцену. – Несколько моих знакомых сколотили группу, я разрешил им играть здесь. Им не хватало гитариста, вот я и присоединился к ним. - Удивительно. - Что именно вас удивило? То, что я играю на гитаре? – он хмуро оглядел мозоли на пальцах. – На одном баскетболе моя жизнь не замкнулась, знаете ли. Аомине усмехнулся, застегивая замок на куртке. Касамацу был на своем месте, он жил своей работой. И вроде бы следовало бы порадоваться, что этот человек получал удовольствие от того, чем он занимался, если бы только не мелькала в его движениях какая-то нервозность, и позы были бы не такими напряженными. Был ли он одинок? Аомине не рискнул задать этот вопрос вслух. Очевидно, что был. Возможно, из-за Кисэ. Аомине догадывался, что какой-то период своей жизни Касамацу любил его, не случайно ведь воспоминания вызывали в нем такие сильные переживания. И из-за этого подсознательно не мог решиться на серьезные отношения. Люди вроде него уверенны и настойчивы, но в делах, касающихся любви они проявляют неожиданную робость. Женщины же не замечают робких парней. А жаль, Аомине он показался неплохим человеком. По крайней мере, неприязни он у него не вызвал. Наоборот, в нем даже проснулось что-то отдаленно похожее на уважение. Слабый намек, который многое для него означал. - Приходите еще! – прощебетала веселая официантка, пока он двигался к выходу твердым, размеренным шагом. Касамацу махнул рукой, прощаясь, и склонился над бокалом. Его спина скрылась за деревянной перегородкой, когда Аомине вышел из зала. Уже выходя за дверь, Аомине зацепился взглядом за фотографию на стене. Аомине замедлился, прищуривая глаза, и разглядел знакомое лицо среди небольшой толпы баскетболистов на групповом фото, одетых в синюю форму. Подойдя ближе, чтобы убедиться, что глаза его не обманывают, он внимательно всмотрелся в фигуру человека, запечатленного на фотографии. В центре стоял растерянный Касамацу и держал кубок. Зимний Кубок. На нем была повседневная одежда, лицо выражало неверие и безумную радость. Рядом, закинув руку на его плечи, стоял Кисэ и широко улыбался. Счастливый, вымотанный, он стоял в окружении товарищей, жмурился и вытирал с лица пот и слезы. Он казался таким живым, таким настоящим. До того реальным, что в ушах зазвенел его смех. Аомине протянул руку и коснулся изображения. Холод стеклянной рамочки обжег кожу. Электричка неслась из одного города в другой, развивая сумасшедшую скорость. Виды за окном сменяли друг друга, пассажиры смотрели в пространство и думали о своем, в конце вагона галдели подростки. Аомине отвернулся к окну и закрыл глаза, погружаясь в свои мысли. Мозг работал четко, как часовой механизм. Кисэ заблудился. Он спрятался в этом лабиринте, запер свою душу на замок. Чтобы никто в нее не проник, не узнал, какие в ней скрыты тайны. Жить с осознанием того, что из-за тебя умер близкий человек, сущий ад. Знать, что ты заставляешь любящих людей страдать – невыносимо. Да как он вообще дотянул до двадцати шести?! Кисэ апатичен, но отнюдь не бесчувственен. Внутри него – кошмар, снаружи – пустота. Он не перестал испытывать эмоции, он просто разучился их проявлять. Аомине понял это, когда Кисэ устроил переполох той ночью. Он выглядел взбешенным, но от внимания не ушла одна важная деталь – он дергал пуговицы рубашки на груди. Внутри у него всё бурлило, ему хотелось вывернуться наизнанку, лишь бы перестать чувствовать. Тогда внутри него просыпался прежний Кисэ, настоящий Кисэ, который не собирался сдаваться. «Мне… надоело!» Ему надоело убегать. Надоело быть слабым и жалким. Надоело прятаться от реальности. «Я не смогу этого вынести, если не буду кричать». Всего лишь самый быстрый способ выпустить эмоции. Вакамацу отшатнулся и прилип к стене, озадаченный появлением Аомине, который пришел в ординаторскую, со всей серьезностью заявив, что сделает обход и отработает ночную смену. Обычно он договаривался с кем-то из медсестер или заполнял карточки данными, взятыми с потолка, но сейчас был не тот случай. Вакамацу подавился всеми своими претензиями и зашелся кашлем, все еще не веря своим глазам. Аомине, не дожидаясь, когда тот придет в себя, накинул белый халат и отправился в свое отделение. - Мне плевать, что ты скажешь, хочешь-не хочешь – сегодня ты мне все расскажешь, – громкое заявление Аомине нарушило тишину в холодной комнате. Кисэ перевел на него тоскливые глаза – он лежал в какой-то странной позе, спиной на полу, ноги же подняв на постель. Он продолжал молча смотреть на него снизу вверх, показывая свое равнодушие. - Что мне рассказать? – отозвался он еле слышно. Аомине закрыл дверь и сел на кровать, так близко, что край его ботинка коснулся уха Кисэ. Потрепанная пижама задралась до груди, но Кисэ не делал никаких телодвижений, чтобы ее поправить. Впалый живот поднимался и опускался. Вдох-выдох. Выдох-вдох. - Когда ты в последний раз плакал, Кисэ? - М-м? – бледная ладонь поднялась, поскребла ногтями живот, вернулась на место. – Я не помню. Аомине поднял одну ногу Кисэ за штанину и прощупал кость. Пальцы встретили препятствие – она потихоньку обрастала мышцами. Кисэ опустил ноги на пол и перевернулся. - Это было так давно? – Аомине смотрел, как он забирается на кровать. Неуклюже. Снова играет. Кисэ сворачивался в клубок, подтягивая колени к груди. - Кисэ, - позвал Аомине. Ответа не было. - Эй, Кисэ, – повторил Аомине. – Ты меня до чертиков достал. Ты понимаешь, что оказался не в самом лучшем положении? Тишина полупустой палаты залила ушные раковины. Аомине встал, покрутил рукой, разминая плечо, и сжал кулаки. Схватив Кисэ за ворот пижамной рубашки, он поднял его и со всей силы ударил в бок. Кисэ охнул, обмяк, когда Аомине его выпустил и посмотрел на врача. В его глазах читался немой вопрос «За что?». - Привет от Касамацу, – оскалился Аомине и двинулся в сторону Кисэ – тот дернулся и замер, как встревоженный зверь. - Пожалуйста, оставьте меня в покое, - попросил Кисэ шепотом, но Аомине схватил его опять и хорошенько встряхнул. - С меня довольно, – прорычал он. – Кончай притворяться и делай, что тебе говорят. Кисэ затрепетал в его руках, глядя на него из-под челки. - Не слушай его! - Пусть уходит! - Мне нужен покой, - безучастно произнес Кисэ одними губами. Аомине сжал челюсти, глядя ему прямо в глаза. - Ты трус, Кисэ. - Чт… - Неправда! Все, что он говорит, ложь! - Как только ты мог стать таким жалким? Разве сдаваться – твой метод? Кисэ скривился. Голова гудела от кричащих наперебой голосов. - Не вспоминай! - Не думай о прошлом! - Оттолкни его от себя! Кисэ ударился плечом об изголовье, попытавшись извернуться и ударить Аомине ногами в живот. В итоге его самого ударили, причем выбрав самое слабое место, так что в глазах помутнело. - Перестать бороться и сложить лапки – так делают только слабаки, - презрительно плюнул Аомине. – А ты именно так и сделал, и автоматически стал мерзким, презрительным слабаком. Ты до сих пор не понял этого? Он взял Кисэ за подбородок и стиснул пальцами скулы так, что тот застонал, и на глаза его выступили слезы. - Чувствуешь? – выдохнул Аомине ему в лицо, его мелкие зрачки метались из стороны в сторону. – К горлу подкатывает ком, все дрожит, глаза слезятся. Тебе хочется плакать, Кисэ. - Мне… хочется плакать? – он пораженно открыл рот, потом поджал губы. - Ты не умеешь, Рета, перестань! Он тебя погубит! - Нельзя, Рета! Кисэ замотал головой, беспомощно дергая ногами. Его руки держались за ребра и солнечное сплетение, в которые пришлись удары Аомине. - Тебе больно, - сообщил он. – Тебе все это время было больно, Кисэ. Оно рвало тебя на части. А голоса приказывали молчать и терпеть. Кисэ смотрел на него с непередаваемым выражением. - Это все память! Твоя память во всем виновата! - Он лжет! - Заткнитесь! – рявкнул Аомине, и Кисэ вздрогнул. – Отвалите и дайте ему выбрать, черт вас всех подери! - Аомине-сенсей… Голоса перестали кричать, и тишина набросилась на него со всех углов, нападая, растворяя в себе. Онемевшее тело вдруг обрело чувствительность, молоточком по оголенным нервам ударила боль, прокатилась по мышцам, оставляя за собой пульсирующий след. Мир взорвался оттенками, свет хлынул в приоткрытую дверцу. Чувства ворвались в заснувшую душу. Кисэ всхлипнул. Лицо Аомине перед ним стало расплываться, терять очертания. Переполнило глаза и скатилось вниз по щеке что-то теплое. Первая слеза Кисэ сорвалась с ресниц и упала на смуглую руку. Глаза Кисэ стали стеклянными, и Аомине занес руку для пощечины, чтобы не началась истерика, но пришлось остановиться на полпути. - Аомине… - пролепетал Кисэ дрожащим голосом. – Я думал… что никогда не смогу… - Не бойся, - Аомине расслабил руки, продолжая держать ладони на уже мокрых щеках. – Верь мне. Я же доктор. - Аомине-чи, – простонал Кисэ, давясь рыданиями. Слезы хлынули из его глаз горячим ручьем, плечи тяжело сотрясались, в носу хлюпала влага. – Мне плохо, Аомине-чи. Я больше не могу, Аомине-чи. - Знаю, - Аомине положил руки на его дрожащие плечи. – Жаловаться, что тебе плохо – совершенно нормально. Плакать – не стыдно. Давай, не сдерживайся. - Аомине-чи… Колени подкосились, и Кисэ упал в руки Аомине словно марионетка, которой отрезали ниточки. Он с силой уткнулся лбом в его шею, съехав лицом вниз. Аомине почувствовал, как на груди расплывается большое мокрое пятно. Подобно тому, как выходит гной из физической раны, выпустить душевную боль ужасно трудно. И в первый раз, вместо того, что затолкнуть ее глубже, Кисэ позволил ей выйти наружу. Но как бы больно ему ни было сейчас – позже обязательно станет лучше. Слушая невнятное бормотание Кисэ, Аомине неловко обвил его спину руками, крепче прижимая к себе. Причудливые были ощущения. С каждой секундой тяжелело на сердце, оно начинало биться сильнее. Может, от того, что Кисэ назвал его каким-то странным прозвищем. Может, от того, как горячи были его слезы. Аомине не мог пошевелиться, и просто слушал, как плачет Кисэ. Он ощущал груз ответственности на своих плечах, понимая, как много теперь зависит от него. Он чувствовал, что сейчас должен быть рядом и молча сжимать Кисэ в своих объятиях. И он знал, что уже не сможет бросить его после всего этого. Просто не сможет. Аомине устало вздохнул. - Вот же упрямый, – пробурчал он, касаясь подбородком взлохмаченной светлой макушки. – Все-таки пришлось применить грубую силу. Профессионалы так не поступают, – он глухо рассмеялся, стараясь не замечать охвативших горло спазмов. Свитер на груди стал насквозь промокшим.