Мальчик в чёрной толстовке

      Он свалил с физкультуры. И не потому, что он не хотел встречаться с теми ебанатами, а потому, что с самого утра планировал. Ну или потому, что с каждой минутой ему становилось хуже. После того, как он отчитался перед учителем, Мо решил сходить в туалет остудить голову, всё-таки в горле до сих пор першило от того, что он слишком громко орал. Где-то ещё глубже постепенно оседал привкус неприятных воспоминаний. Хоть он и стебал Хэ Тяня буквально десять минут назад и казалось, что всё пришло в норму, то теперь, если посмотреть на его руки, можно будет увидеть, как они до сих пор трясутся.       Поскольку учитель задержал его ещё и на время урока, то проблем с прогулом физ-ры не должно быть. Мо Гуань Шань стоит перед зеркалом с мокрой головой и опирается руками на раковину. Мужской туалет на третьем этаже во время уроков обычно пустой. Здесь находятся кабинеты физики и химии, поэтому учеников нет. В этой тишине школы было слышно лишь тиканье часов в коридоре и своё собственное дыхание. Смотреть на себя в зеркало опять не хочется. Он пришёл сюда успокоиться, но прокручивая всё, что произошло с ним сегодня, вдохи становятся чаще и глубже. В сознании снова колотит страх. Гуань Шань заставляет глаза посмотреть на отражение. За спиной нет ни Шэ Ли, ни людей из ресторана отца, ни психа с помойки, но в голове всё смешивается в какую-то безобразную массу грязного цвета и ревёт хором голосов. Слёзы текут по щекам, а ему на ухо шепчет этот страшный безобразный размытый образ:       — Ты монстр… — голос такой же шипящий, как у Шэ. — Ты ебаный псих, чем ты лучше всех нас, кого так презираешь? Ты хоть видел свою лыбу, когда вырезаешь на людях? А ты знаешь, что это не нормально? Ты знаешь, что тебе нравится это делать? Красные иероглифы на коже ведь так красиво, не правда ли?       Мо со всей дури бьётся о края раковины локтями, вцепившись руками в волосы. Всхлипы становятся громче, а его трясёт снова. Такого у него никогда не было? Не было. Не было. Небылонебылонебылонебылонебы…       Что же случилось? Почему он неделю назад сорвался? Почему его выносят из равновесия слова какого-то ублюдка за пару секунд? Почему он уходит посреди ночи от мамы? Почему он каждый раз, когда завязывает с селфхармом, спустя время возобновляет это дерьмо? Почему мама плакала, когда он порезал вены? Почему не ткнула этот блядский нож ему прямо в мозг и не разрезала его пополам? Почему терпит его?       Шань медленно сползает и садится спиной к раковинам. Спустя сотню всхлипов и тонну слёз он закрывается в ближайшей туалетной кабинке. Нож в руке как будто её продолжение. Надо успокоиться. Надо вспомнить. Надо непременно вспомнить, с чего же это началось. Почему у него пошло всё не так.       Мо Гуань Шань ведёт тонкую белую полосу по руке, которая буквально через секунду наливается красным. Чуть ниже локтя, поперёк видной сквозь почти прозрачную кожу вены, появляется первый иероглиф от «тишины». Вместе с появлением красивой закорючки из него начинает высасываться вся гадость. Мозг очищается, как грешник после молитвы, шёпот стихает, а движения за спиной и холодных пальцев на шее больше нет. С появлением второго иероглифа его рубашка окончательно становится красной. Хорошо, что он додумался расстегнуть ранее кофту и теперь без проблем сможет прийти домой без всяких вопросов и подозрительных взглядов по пути.       Кровь на полу, а в голове тишина, как и на руке. По ножу красиво стекает кровь, и Шань закусывает губу, ему становится лучше. Он откидывается на бачок унитаза и вытягивает перед собой руку, не заботясь о том, что и штаны теперь заляпаны, и его кофта. Спокойствие выходит на ту стадию, когда становится плевать абсолютно на всё. Он давно не резал руки. Лет этак с пятнадцати. Когда только отошёл от того, что хочется умереть. А сейчас режет так, что ещё чуть-чуть — и потечёт кровь из вены. Мысль о том, что это было бы здорово, возникает в голове на секунду, но тут же исчезает. Всё-таки мама же всё ещё на нём держится, потому что папа не в состоянии позаботиться о ней.       Ему до ужаса хорошо. Как будто выспался после тысячи бессонных ночей. Дыхание теперь тихое и спокойное, он сейчас нормальный человек. Кровь уже дотекла от локтя до ладони, но это не мешает вытирать руками слёзы. Мо Гуань Шань запрокидывает голову назад и пялится в потолок. Сейчас остался последний этап для того, чтобы достигнуть полного счастья. Спустя минут пять Рыжий, заляпывая кровью жёлтый рюкзак, достаёт оттуда бинты и перекись, последнюю он льёт на руку и улыбается сквозь шипение. Больно. И так хорошо. Так спокойно. Глубоко вдыхает и со стиснутыми зубами затягивает, на этот раз максимально качественно, бинтами красивые иероглифы. От «тишины» так и веет материнской заботой, что невозможно не улыбаться. Мягко и по-доброму, как люди смотрят на своих котов. В его исполнении это выглядит немного жутко, так как улыбка походит скорее на оскал, потому что мягко он не умеет. Шань затягивает узел, помогая себе зубами, и выходит из кабинки. Кровь с пола он кое-как вытер туалетной бумагой, а кофту и штаны легонько простирнул там, где красные пятна, смочив водой из раковины. Получилось лишь только ещё больше размазать по ткани кровь, но пятна теперь напоминали какую-нибудь газировку или сок, поэтому даже этот вариант многим лучше, чем изначальный.       Звенит звонок с урока, и Гуань Шань идёт к заднему двору школы, чтобы не проходить мимо стадиона, где сейчас он по идее должен быть. В той стороне во всю веселятся девушки и парни из его параллели, а Мо смотрит на всё это и думает: я не понимаю их.       И это, чёрт возьми, правда. В его голове не укладывается, как такое вообще возможно — веселиться.       Его компания, с которой Шань мутузит кого попало и играет в баскетбол — это просто парни, которые решили его сделать своим предводителем только из-за того, что каждый второй знал о том, кто такой Мо и что у него за семья. Но сейчас единственное, что хочет Рыжий — это скорее свалить отсюда и, желательно, больше никогда не возвращаться. Гуань Шань поправляет рюкзак на плечах, одёргивает полы сырой кофты, которую не удалось до конца отстирать от свежих пятен, закрывая ею окровавленные школьные брюки. Наконец, глубоко вздохнув, он выходит из боковой лестницы и идёт в сторону заднего двора школы.       Он уже перекинул через забор рюкзак и готов был прыгать за ним, когда ни с того ни с сего из-за угла школы вылетает ржущий на весь двор Хэ Тянь. Мо сначала останавливается как вкопанный, и его ладони неприятно потеют, но когда этот мудак подлетает ближе, Шань, как бы невзначай, выставляет ногу вперед.       Наблюдать за распластавшимся по земле темноволосым ублюдком очень приятно до того момента, как тебя хватают за мокрый подол рубашки, которая торчит из под кофты и не пытаются утянуть вниз. На это Мо со злым рычанием в голосе шипит. Шипит только потому, что не хочет, чтобы учителя его услышали:       — Отпусти, блять, мне идти надо, — Хэ в ответ поднимает голову и смотрит зло, при этом ухмыляясь.       — С хуя ли тебе идти надо? У нас вроде как урок, — Тянь не беспокоится о том, что его истинная личина сейчас вылезает наружу, Шань отмечает про себя, что у него теперь, походу, такая привилегия — лицезреть настоящего ублюдка Хэ. Конечно, у этого парня на самом деле не всё так плохо, как у Мо, этот урод просто злое дерьмо без каких-либо проблем, но контактировать с ним всё равно не хочется. Поэтому Рыжий отвечает так же зло, как только получается вырваться из захвата темноволосого:       — Не твоего ума дело, отвали от меня, — в этот раз Гуань Шань спокоен, как никогда. Ну, или просто опустошён до невозможности, поэтому не остаётся собачиться с Тянем, а перемахивает через забор и сваливает. То, что глаза сейчас красные от недавних слёз и рубашка вся в крови, совсем не имеет значения.       А Хэ Тянь остаётся лежать, смотря на свои слегка испачканные в красноватой жидкости руки. Что-то он не припомнит, чтобы сегодня на обед был морс. Во что, блять, ещё вляпался этот Рыжий идиот?

***

      Гуань Шань пришёл домой в целости и сохранности. Лицо сейчас уже не было таким стрёмным, как час назад в школьном туалете, но и до конца не обрело нормальный вид: до сих пор красные глаза и слегка припухшие веки. Вещи он тут же закинул в стиралку, чтобы к приходу мамы уже развесить их на балконе. Из шкафа достал рыжую с каким-то принтом толстовку и чёрные шорты. Максимально открыто для их душной квартиры, которую уже в середине сентября начали беспощадно топить. Но Мо особо не думал о том, как он одет и сочетаются ли летние баскетбольные шорты с флисовой осенней худи.       Сейчас надо срочно вспомнить, что произошло две недели назад, когда он не пришёл домой. Когда и началась вся эта херня. Шань принёс из комнаты старую тетрадь по какому-то школьному предмету и, сев за кухонный стол, перевернул её обратной стороной и начал быстро записывать все факты, которые мог вспомнить о том дне. Ничего примечательного. Он просто сходил в школу, потом сходил в чёртов магазин на углу, где подрабатывает последние три месяца, и начальник та ещё мразь: деньги даёт мизерные, но в случае Шаня, это хоть что-то. Дальше он отработал свои три с половиной часа и всё, на этом события заканчиваются. Именно после этого начинается просто какая-то сплошная поеботня. Он связывается с мамой, докладывает, что останется у друзей на ночь и идёт резать людей. Вот же ублюдок Шэ, нахуя ему было показывать Шаню, что насилием можно решить абсолютно все проблемы? Теперь, благодаря этому решению, Мо приходится напрягать весь свой гниющий мозг для того, чтобы вспомнить, чем был вызван этот ебаный сдвиг разума.       В итоге он сидит над этой дурацкой тетрадкой ещё сто лет, обдумывая все варианты того, как он дошёл до сумасшествия. Прошло настолько много времени, что у него звенит будильник, который оповещал его каждый раз, когда ему надо было ехать в уебанский магазин, чтобы выслушивать в течение всей своей смены ор его начальника.       Поскольку директор магазина был тем ещё уродом, он за минутное опоздание вычитал из зарплаты дохуя денег. Гуань Шань суетливо забегал по квартире, выискивая приличную одежду, чтобы старый скряга не вычел за внешний вид ещё пару-троек юаней. Мо уже был почти готов выходить из квартиры, когда случайно рюкзаком с размаха свалил стоящий в бутылке из-под вина цветок. Он застыл как вкопанный. Стоя посреди коридора, Шань с ужасом пялился на эту чёртову бутылку из-под вина.       Две недели назад он не продал похожую бутылку, только с байдой раза в три крепче.       Две недели назад какой-то школьник захотел повыёбываться и купить себе алкоголь.       Две недели назад его уволили за то, что он решил поступить как законопослушный гражданин, а не как скряга.       Его выгнали, не выдав ни зарплату, ни дав даже закончить смену. Ему просто сказали убираться вон.       Гуань Шань сел на корточки и, вцепившись пальцами в волосы, завыл.       Мозг заблокировал то воспоминание очень хорошо, но теперь оно ощущалось так, как будто это происходит прямо сейчас. Мо всем своим нутром чувствовал весь тот гнев, разочарование и неудержимую панику. Всё шло по пизде. В тот момент он даже не задумался о том, что можно успокоиться, причинив вред себе. Ему надо было лишь уничтожить кого-то настолько же сильно, как уничтожили его.       Он на автомате поступил так, как ненавидел больше всего. Он вылил всю свою грязную поеботню на другого человека, с упоением наблюдая, как тот разделяет его ужас и беспомощность.       Чёрт возьми, да его же уволили. Его уволили, а он сорвался. Сорвался намного раньше, чем обычно. Мо Гуань Шань не дурак, он хоть постоянно и обещает себе, что это последний раз и тому подобное, в душе прекрасно помнит, что через месяц в этом месте лучше не надо будет появляться, иначе то его узнают.       К тому моменту, как воспоминания восстанавливаются и заполняют все чёрные дыры в его памяти, он уже лежит на полу в коридоре, плюя на то, что рядом с ним валяется бутылка с вытекающей из неё водой и лежащим подле сломанным цветком.       Голова становится тяжелее от всех мыслей и привкуса прошлых паники и злости, что желание прикоснуться к ноге лезвием медленно начинает овладевать сознанием. Гуань Шань бормочет под нос, сжимая крепко руку с иероглифами «тишина», но это не помогает. Обречённо вздыхая, он плетётся в сторону ванной, попутно вытаскивая из рюкзака свой нож.       На полочке под зеркалом лежит бритва и запасные для неё лезвия, но Мо лишь отворачивается, чтобы не видеть своего отражения. Его никогда не посещала мысль, что резаться чем-то кроме отцовского ножа вообще возможно. Это несло за собой очень важную мысль: пользуясь тем, что подарил отец, он искупит свои грехи за всё, сотворённое им.       «Тишина» вяжет руку, и спускать штаны не очень удобно. Но зато когда он прикладывает острое лезвие ножа к бедру, то по телу проходит будоражащая волна. Волна страха. Волна надежды, которая намекает: после этого будет хорошо.       И Шань ведёт. По ноге течёт одинокая капля, за ней ещё и ещё. Сейчас совсем не та ситуация, которая была несколько часов назад. Сейчас всё совсем по-другому. Там надо было успокоиться. Тогда это было необходимо. Сейчас ему просто надо пустоту в голове. Сейчас надо словить кайф. Надо поймать ту эйфорию, то блаженство, которое наступает после проведения черты.       Рыжий даже не замечает, что до этого он не дышал. Только по глубокому выдоху до него доходит, что это и правда факт.