По прошествии полутора недель после разговора с Чаном на кухне Минхо лежал в своей кровати и не мог уснуть. Ночное бодрствование, уже в который раз за последнюю неделю, было порождено мыслями, что роились в его голове и не давали спать. Все странные переживания, отголоски воспоминаний, эмоций, наконец, начали формироваться в устойчивое ощущение, от которого Лино все еще упорно пытался отмахнуться, но с течением времени оно стало настолько очевидным, что более его игнорировать не получалось.
Ему сложно было это принять, но он скучал. Скучал по надоедливой белке, по его объятиями, по постоянному присутствию рядом, по теплу его тела.
Днем он еще мог отвлечься, до боли в каждой мышце изнуряя себя в зале для танцевальных практик, но вечером
почти вся группа собиралась в гостиной и становилось трудно игнорировать факт отсутствия одного из мемберов. Во всяком случае, Минхо было трудно.
Ночью было еще хуже.
В течение дня и вечера
приходилось удавалось скрываться за маской равнодушия и показного веселья, чтобы не расстраивать мемберов и не создавать проблем в группе, но ночью… Ночью единственным судьёй Минхо был сам Минхо. Ни перед кем не нужно было ничего изображать, скрываться. Да и как скрыться от самого себя?
Прислушиваясь к мерному дыханию соседей по комнате, Минхо раз за разом, ночь за ночью, размышлял о происходящем, и все его размышления неизменно приходили к одному результату.
Нужно поговорить с Чаном.
Лино не спал уже трое суток подряд, и это стало настолько заметно, что Чан пришел к нему сам. Младшие устроили себе выходной, потому что тренироваться с хёном, который выматывал не только себя, но заставлял делать это и других, стало совсем невозможно. Поэтому в зале Лино был один. Вот уже час он лежал в центре зала на полу в форме звезды и снова копался в извилинах измученного недосыпом и постоянными мыслями мозга.
Чан тихо подошёл и устроился рядом, подогнув под себя ноги.
— Минхо, мы можем поговорить?
Ли не шелохнулся и не открыл глаз, но Бан Чан знал, что его услышали, поэтому продолжил ждать ответа.
—
Ты рассказал Хану о том разговоре? — в голосе Минхо слышался упрек, эта мысль грызла его уже неделю.
— Что? Нет. Он сам все слышал. Тогда, ночью, он не спал и, услышав наши голоса с кухни, хотел войти, но… — Чан даже не обиделся на его тон.
— Что?! — Лино так резко сел, что закружилась голова и потемнело в глазах.
Чан потянулся к Хо, придержал его за локоть, заглянул в глаза, когда они приобрели осмысленное выражение, и увидел там высветившееся неоновой вывеской
понимание.
Воспоминания о том,
как и
что он сказал, волной нахлынули на Лино. Его пробрала дрожь от осознания случившегося и чувства вины.
Собственной вины.
Эмоции захлестнули так, что стало физически больно. Было трудно дышать. Думать не получалось от слова совсем. Глаза заволокло слезами.
— Что мне делать? — серебристые дорожки расчертили враз посеревшее, но всё ещё прекрасное лицо Минхо от синяков под глазами до подбородка. Он, кажется, даже не осознавал, что плачет.
Чан тяжело вздохнул.
— Минхо, я скажу тебе ровно то же, что сказал
той ночью, — поговори с Джисоном. Он, хоть и ребенок, но совсем не глупый, я думаю, он все хорошо поймёт, но, чем дольше ты будешь тянуть, тем всё будет становиться хуже.
— Да. Я… мне надо… я пойду, — Минхо вскочил на ноги, но слабость и только что пережитый стресс не дали ему осуществить задуманное. Потеряв сознание, Ли рухнул на пол.
***
Джисон проснулся в студии, укрытый пледом. Он чувствовал себя на удивление бодрым. Хан попытался найти телефон, чтобы узнать, сколько он проспал. На его возню обернулся тихо работавший за ноутбуком Чанбин.
— Чан забрал его.
Хан вздрогнул, не заметив его присутствия, и вопросительно поднял брови.
— Телефон. Чан забрал его, чтобы ты мог поспать. Он и меня сюда пустил, только взяв клятву никак не потревожить твой сон.
Хан наконец сел на диване, откинув плед и опустив ноги на пол. Он сонно поморгал.
— Который час?
Дважды тапнув по экрану своего телефона, Чанбин посмотрел на часы.
— Шесть вечера.
— Сколько?! — глаза Джисона сделались совершенно круглыми.
Чанбин закатил глаза, а затем повторил с расстановкой:
— Шесть вечера. Ты проспал тут двадцать часов, поэтому Феликс заставил меня принести тебе ужин, потому что знал, что ты проснешься голодным.
Услышав про ужин, Джисон понял, что действительно проголодался.
Разделавшись с принесенной едой за считанные минуты и поедая четвёртый кусок фирменного брауни Феликса, Хан откинулся на спинку дивана и сыто поинтересовался:
— Над чем ты работаешь, хён?
Спустя четыре часа пришел Чан и, увидев увлечённо работающих над текстом реперов, устроил нагоняй Чанбину. От праведного гнева лидера Со спас Джисон, клятвенно заверив Чана, что проснулся сам, потому что выспался. Но Чан всё равно буквально вытолкал Чанбина за дверь студии, пригрозив покарать за нарушенное обещание. Затем он обернулся к Джисону, выразительно посмотрел на его помятый вид, двухдневную одежду.
— Ты же понимаешь, что рано или поздно вам
придется поговорить? Я тебе настоятельно советую сделать это «рано». И еще, — Чан указал глазами на диван за спиной Хана. — С этого дня ты ночуешь дома. Без всяких отговорок. И поэтому прямо сейчас мы уходим.
Когда они добрались до общежития, остальные ребята уже разошлись по комнатам. Хан забрался в кровать с мыслью, что после двадцати часов сна он вряд ли уснёт сейчас. Однако спустя всего несколько минут, как это часто с ним бывало, он заснул, едва успев отметить про себя, что ему уютно от мысли, что Лино-хён спит за стеной.
***
Утром, наспех позавтракав и снова сбегая едва рассвело, Хан оправдывал себя тем, что
Чанни-хён конечно сказал спать в своей кровати в общежитии, но он ничего не говорил о том, когда вставать. И про то, где проводить остальное время дня, речи не было.
Оправдаться перед собственной совестью, конечно, не получилось, но и к разговору с Лино он был пока не готов.
