Смерть солнца начинается в полдень

“Je suis un funambule Suspendue dans la brume Je marche sur le fil de tes pas” [1] ♫ Mozart L'Opera Rock - Dors Mon Ange [1] Я иду по канату Сквозь туман, Повторяя твои шаги (пер. с фр.)

Гора Тайцан была омыта полупрозрачными сумерками. Синева стекала с небес густыми каплями, которые расползались по земле, скатывались дальше — вниз и терялись в холодном тумане. Было тихо. Несмотря на голос советника, произносившего речь, несмотря на шелест одежд и дыхание не одной сотни человек, Му Цин слышал лишь тишину. Когда он разжал пальцы, вверх всплыл белый небесный фонарик. И синева отступила, давая место бледному свету, что пробивался из-за его тонких бумажных стенок. Фонариков стало много, как напуганных неосторожной поступью светлячков над травой. Ученики молчали. Затих и Мэй Няньцин, и потрескивавшее все время пламя в негасимых лампадах. Му Цин опустил взгляд на траву под сапогами. Она была примята сотнями ног, потому что в этот день в монастыре Хуанцзи собралась толпа людей. И это были не только ученики и слуги, которые жили здесь постоянно, но и те, кто поднялся сюда из столицы. Вэй Чжилуна знали многие. Чуть поодаль, у святилища Трех Сокровищ, разместились молчаливые художники, уже начавшие что-то зарисовывать на свитках в освещенных небесными фонариками сумерках. Они хмурили брови, бросали взгляды в работы друг друга, то ли повторяя чужие линии, то ли, наоборот, заботясь о том, чтобы не сделать похоже. Новостей, которые они должны будут доставить в столицу и раздать на улицах горожанам, было слишком много. И спасение жителей от страшного демона, благодаря стараниям монахов Хуанцзи. И смерть одного из величайших совершенствующихся. Для благих вестей и трагедий нужны разные свитки и отличающиеся мотивы рисунков. Иные линии, иные акценты. На следующее утро все в государстве Сяньлэ пойдут молиться своим богам и воздавать им почести за чудесное свое спасение. Му Цин еще раз взглянул на небеса, которые будто впитали в себя все запущенные учениками и наставниками фонарики, превратив их в бледные точки. Повернулся к стоявшему рядом наследному принцу. Се Лянь посмотрел на него с немой заботой, которая делала его глаза еще печальнее. Фэн Синь застыл за его плечом, запрокинув голову, с таким выражением лица, словно смотрел не на небо, а в глубокую черную яму без дна. Подсохшая бугристая рана на его лбу казалась черной, как нарисованная тушью. — Ваше Высочество, — произнес Му Цин, — я могу вернуться во дворец Сяньлэ? — Конечно, Му Цин. Пока он пробирался через столпившихся учеников, никто на него не смотрел. Чжу Аня поддерживал Цзинь Шань, спрятав руку, на которую тот опирался, под складки рукава, чтобы это было незаметно со стороны. Му Цин зачем-то все равно обратил на это внимание, но чужая слабость не вызвала ни единой эмоции. Внутри была блеклая, пепельная пустота. Словно духовное ядро все же успело расплавиться во время усмирения демона и теперь гоняло по энергетическим каналам не ци, а частички пепла, как те, что вылетают из кострища от ветра, когда угли начинают остывать. Тело Вэй Чжилуна прямо сейчас должны были спускать по тропе прибывшие специально для этого юноши, чтобы подготовить к погребению в столице. Му Цин пошел ко дворцу Сяньлэ более длинным путем, откуда не было видно главные ворота. В спальне Се Ляня он не стал зажигать свечу: в отсутствие принца в этом не было нужды, Му Цин прекрасно ориентировался в темноте. Собрав все необходимое, он вышел во двор. Привычные дела требовали лишь умения рук, а потому голова оставалась свободной. Занятый работой, Му Цин привык размышлять о своем или повторять теоретический материал, но сейчас мысли его были пусты, как и тело. Небо окончательно вобрало в себя свет фонариков и постепенно чернело. Снаружи горели несколько масляных ламп, потому что Се Лянь умудрялся спотыкаться в темноте даже на ровных дорожках. Му Цин неспешно сходил в собственную келью, бездумно забрав все, что лежало свернутое, почти завязанное в узел, в сундуке. Поколебавшись пару мгновений, зашел на обратном пути и в комнату Фэн Синя, воздух в которой еще хранил слабый запах благовоний и льняного масла для лука. Кровь стоило отстирать сразу, но в первый день на это просто не было времени. Пожилой монастырский лекарь не отпускал Му Цина от себя, пока не проверил все энергетические точки и меридианы. В конце Му Цину уже хотелось забиться от него в угол, хотя он просто продолжал сидеть неподвижно под прикосновениями сухих пальцев к рукам, груди, животу и спине. Они сыпались на кожу, как раскаленные камни. Закончив, лекарь запретил ему применять духовную силу семь дней и заняться медитациями с восьмого. После в коридоре Му Цин встретил Чжу Аня с красными, увитыми сеткой сосудов глазами и землистого цвета лицом. Они разошлись, обойдя друг друга по большой дуге, и не обмолвились ни единым словом. Согрев воду и закрепив рукава, чтобы не мешались, Му Цин наполнил ею чан и стал разбирать одежду. На белых одеяниях Се Ляня, в которых он был в ту ночь, остались следы киновари — точками от пальцев по поясу и складкам ткани у бедер. На плече были брызги крови, как безымянное созвездие. Когда Фэн Синь оттолкнул принца, чтобы его не задело камнем, рухнувшим из-под потолка, ему обломком рассекло лоб. Фэн Синь не носил монашеские одеяния и одевался, как солдаты, в рубахи и штаны. На его рубахе спереди темнело засохшее пятно крови. Му Цин бездумно поскреб его пальцем. Под короткий ноготь тут же забилось. Это была его кровь, потому что Фэн Синь держал его голову на коленях, пока она текла изо рта. И после, возможно, тоже, когда от боли он все же потерял сознание. Его собственные стянутые в узел одежды также были в крови. На груди — потому что лилось с губ, пока он не упал на пол, на рукавах… На плече был кровавый след от руки Вэй Чжилуна, потому что учитель оттолкнул его, прежде чем усмирил демона окончательно. Ценой свой жизни. Его духовное ядро расплавилось внутри тела, выжгло его, иссушило, как пламя — трухлявое дерево. В гробнице будет лежать старик, в котором духи едва узнают того, кем мастер Вэй был при жизни. Му Цин бросил одежду в чан. Посмотрел, как неохотно окрашивается вода от отстающей от ткани сухой крови. Опустить в нее руку получилось, лишь сжав зубы до скрипа, потому что делать этого не хотелось. — Му Цин, — окликнул спокойный прохладный голос. Он даже не слышал чужих шагов — некто передвигался совершенно бесшумно. Му Цин вскинул голову и увидел неподалеку мужчину в белых одеяниях, в котором узнал личного подручного Вэй Чжилуна. Тот стоял на почтительном расстоянии и не делал попыток приблизиться. На его руках, согнутых в локтях, лежала очень длинная сабля в плотных жестких ножнах. На блестящую неширокую рукоять ложились золоченым светом отсветы от уличных ламп. — Господин Цао, — поприветствовал его Му Цин, медленно вынимая руку из воды. С пальцев капало. Мужчина молчал, глядя только на его лицо. Му Цин вытер руку второй ладонью, которую еще не успел погрузить в воду, и обошел чан. — Мастер отдал мне распоряжение, прежде чем отправился на медитацию в храм Шэньу вместе с тобой, — наконец, произнес подручный. — Я хотел исполнить его приказ этим вечером после прощальной церемонии, но не мог тебя найти. Му Цин неслышно прочистил горло, прежде чем ответить. — Я ушел раньше. — Его Высочество сообщил, что ты здесь. Вэй Чжилун не держал при себе личных слуг, кроме господина Цао, который нечасто сопровождал его. В отличие от Мэй Няньцина и других наставников и мастеров, выбиравших себе в услужение юношей не старше восемнадцати лет, он доверял только этому человеку. О его прошлом Му Цину ничего не было известно. Про господина Цао не ходило ни единой сплетни, и его не все время можно было увидеть рядом с учителем. Сабля всколыхнула лежавший на ней свет, как наполненную солнечными лучами воду, когда господин Цао выпрямил не дрогнувшие под ее весом руки, протягивая оружие Му Цину. — Что это? — тихо спросил Му Цин. — Мастер просил меня подготовить это духовное оружие, пока сам он будет в медитации. После нее он планировал сам отдать его тебе, но, к великой скорби, теперь это невозможно. Эта сабля хранилась в его личной коллекции и ни разу не применялась. Как он полагал, она может тебе подойти. Му Цин моргнул, пытаясь прогнать ощущение, что воздух стал вязким и будто лип к лицу, несмотря на прохладный вечер. Под «может подойти» совершенствующиеся имели в виду только одно — может стать твоим духовным оружием, которое будет не только подчиняться твоей ци, но и отдавать тебе свою. Он снова опустил взгляд на двуручную саблю. Руки господина Цао застыли в одном положении и не шевелились, так что свисавший с ножен кожаный ремень на креплениях не покачивался, лишь бросал неподвижный узор тени на землю. Чжаньмадао очень походила по форме на оружие, которое появилось из ци Вэй Чжилуна во время сражения с духом крови. Му Цин, как наяву, помнил синее сияние острого лезвия, которое разрубало темноту зала перед мордой твари. Подручный мастера Вэя молчал и непоколебимо ждал, пока Му Цин возьмет саблю. С трудом заставив себя двигаться, он протянул руки, забыв даже опустить подвязанные рукава. На обнаженные предплечья легла ледяная тяжесть, и Му Цин напряг мышцы, чтобы не уронить оружие. Господин Цао опустил руки. Его худощавое лицо не выражало никакой эмоции. — Мастер не давал имена ни оружию, ни музыкальным инструментам, что ему принадлежали, — сказал он. — Ты можешь выбрать любое имя. С благословением небес. — Благодарю, — отозвался Му Цин, не услышав своего же голоса. Мужчина развернулся и ушел, скрывшись на дорожке. Нависшая над главной галереей темнота поглотила его тонкий силуэт, словно призрак. Му Цин постоял, прислушиваясь к пустоте внутри, но она молчала, как и вся гора Тайцан, погруженная в такую же тишину. Он перехватил чжаньмадао одной рукой и потянул за рукоять другой. Пальцы облило холодом. Блеснуло основание лезвия, показавшееся под гардой. Не дав свету ламп коснуться острых краев, Му Цин сдавил рукоять, пихнув ее вперед. Металл послушно скрылся в ножнах. Повернувшись к чану, Му Цин взглянул на покрасневшую от крови и уже успевшую остыть воду. Фэн Синь будет спрашивать, зачем он занялся стиркой на ночь глядя. Се Лянь станет беспокоиться, что он еще не полностью поправился, чтобы заниматься работой. Му Цин же думал только о том, как отстирать засохшую кровь с белой ткани. Это были единственные мысли, что ему удавалось осознавать. * * * Занятия должны были возобновить через пару дней, когда монастырь невозможно будет отличить от того, каким он был до зарождения духа крови. До этого оставалось совсем немного. Слуги без устали убирали каждый уголок. Ученики постепенно восстанавливали духовные силы. Мэй Няньцин, убедившись, что ничто больше не угрожает безопасности, удалился на медитацию. Императорская семья узнала о произошедшей в Хуанцзи трагедии и стала беспокоиться о единственном сыне, так что Се Ляню разрешили навестить их. Фэн Синь отправился его сопровождать. Му Цин же оказался предоставлен сам себе, хотя понятия не имел, чему именно предоставлен. Переделав всю доступную работу, он пытался читать, так как тренировки все еще оставались под запретом. Голова была легкой; любые, даже самые сложные знания из книг должны были влетать в нее, как лодка под попутным ветром — в открытое море, но Му Цин уже спустя пять минут не помнил, что только что прочел. Ци, полупрозрачная, как разбавленная водой кровь, лилась по меридианам, не давая почувствовать ни капли силы. В груди, где обожгло в ту ночь все ребра, будто на них торговец Ма тоже плеснул кипящим маслом, как в их детстве — на Лю Чэнь, по-прежнему болело, как незаживший ожог. Мать тоже нужно было навестить. Если Му Цин долго не приходил, она начинала беспокоиться и хуже спала. К тому же у нее, должно быть, уже заканчивались деньги, хотя она экономила на всем, на чем только могла. Спускаясь по главной тропе в столицу, Му Цин почему-то думал вовсе не о погибшем на ней Ли Шэне или золотом листке, что закопал у спуска к источнику. Не вспоминал он и рассказы постовых о драке, которая закончилась для всех трагедией. Советник наказал обоим провести две недели у стены в медитации. Память вдруг подбросила ему картинки того дня, когда он впервые поднимался на пик Тайцан, покинув дом, в котором вырос. Прощаясь с ним, мать не пролила ни единой слезы. Плакала она обычно, лишь вспоминая отца. Му Цин же давно не умел делать это вовсе. Он уходил жить и работать в монастырь, оставлял все, к чему так и не привык и что потом втайне мечтал навсегда забыть. Возвращаться в родной переулок его заставляла только мать. И тогда ему тяжело было лишь бросать ее одну, однако к середине пути эти эмоции испарились, давая место чему-то новому. Му Цин поднимался к главным воротам монастыря, и мысли невольно тянулись к будущему, вырываясь из прошлого. Принятие того, что теперь все будет по-другому, началось именно с этого места. Его будто перетягивало в новую реальность, обрывая все старое, за что он никогда и не держался. Теперь все было иначе. Пережитое не отпускало, словно Му Цин пытался выбраться из глубокой ямы по скользкой от дождя глине, неминуемо снова оказываясь на дне. Все вокруг стремилось вперед, и лишь он один стоял в стороне, не в силах двинуться дальше. Будто любой следующий шаг грозил превратиться в роковую ошибку и окончательно разрушить все, ради чего было столько сделано. Столица была прежней. Ничего в ней не менялось, кроме времен года. Все так же шумело на центральных улицах, пахло из таверн и лавок, даже голоса торговцев, зазывающих к себе, Му Цин узнавал, не глядя на лица. Не дойдя до переулка, он завернул сначала в лавку, где продавали снадобья, потом — в чайную, для которой мать шила и чинила ширмы, и купил немного чая, потратив часть денег. Гостей развлекала молодая девушка с белой, тонкой, как рисовое тесто, кожей. Под ее пальцами дрожали струны цитры. Днем посетителей было не так много, но все слушали и глядели так, словно не в чайной сидели, а любовались отдаленным горным пейзажем, которого из окон и не было видно. Переулок встретил пустотой. Дети добывали себе еду и мелкие деньги, как могли, — Му Цин видел пару ребятишек на улице. Взрослые сидели по домам или занимались работой. Только мать Лю Чэнь, выплакавшая за свою жизнь из-за горькой судьбы все глаза, что они побледнели, как выцветшая дешево окрашенная ткань, подметала у дома. Мама сидела у окна и тут же вскинула голову, когда Му Цин вошел. Если она и знала о случившемся, виду не подала. Наверняка знала — на рисунки и свитки с новостями ей бы не хватило денег, но слухи доходят даже до тех, кто крайне редко покидает свой дом. Для этого у нее была Лю Чэнь. Му Цин подошел и присел перед ней, дал себя обнять. Мама неспешно, словно специально сдерживалась, притянула его к себе, обхватила слабыми руками, вдохнула у волос, будто искала запах можжевельника, который так ей нравился. — Ты давно не приходил, — сказала она без упрека. — Успела испугаться, что зрение совсем плохим станет, не смогу на тебя посмотреть. — Я купил тебе еще лекарства, — ответил Му Цин. — Меньше будет болеть голова — глазам тоже будет легче. — Спасибо. Она не торопилась его отпускать, и Му Цин продолжал сидеть так, пытаясь ее теплом заполнить в себе хоть что-то. Он чувствовал себя слабым. Он был слабым. Защитное поле, а потом и борьба с демоном отняли столько ци, что на восстановление требовалось время. Как уверил лекарь, энергетические каналы не были повреждены, но Му Цин вот уже несколько дней словно пытался собрать внутри себя что-то, что рассыпалось на осколки, но пока не нашел ни один, что подходил бы к другому. — Я принес чай, — сказал он, слабо удивившись тому, что мама молчит. — Как хорошо. Давай согреем воду. Мама не задавала вопросов. Му Цин не находил в себе слов и не считал нужным что-то ей рассказывать. Всегда, когда он приходил, сперва убирался и стирал белье, чтобы оно успело немного просохнуть, но сегодня, вместо этого, они уселись у стола и разлили чай. Му Цин купил тот, который они с Вэй Чжилуном пили в вечер, когда он предложил ему стать стражем на время его медитации. Вкус ему понравился и запомнился очень крепко. — Не пробовала ничего вкуснее, — негромко произнесла мама, сделав маленький глоток. — И не попробовала бы, если бы не ты. — Мне хотелось немного тебя порадовать, — отозвался Му Цин. Голос прозвучал бесцветно, хотя он не собирался его таким делать. Мама протянула руку и мягко положила ладонь на его запястье, обвила пальцами. Проверять пульс правильно она не умела и вряд ли поняла бы что-то, сделав это. Ее взгляд казался ищущим, взволнованным. Му Цин не выдержал: — Ты все знаешь? — Родной, — вздохнула мама и убрала руку, посмотрела в сторону, чуть прищурив глаза из-за плохого зрения. — Когда твой отец надолго исчезал, я каждый раз готовила себя к тому, что он не вернется. Он учил меня ждать его смерти за каждой дверью, видеть ее в любой тени. Это был мой удел. И я решила, что никогда не позволю тебе так рисковать, но ты стал совершенствующимся. Этот путь тоже полон опасностей, но это то, чего ты всегда хотел. Ты был еще маленьким, но уже тогда оборачивался вслед этим просветленным юношам, если видел их на улице. Твой отец возвращался домой, и я говорила себе: «значит, не сегодня, время еще не пришло». Когда возвращаешься ты, я думаю совсем иное. Если однажды ты не придешь, я буду знать: это из-за того, что ты достиг таких высот, что просто больше не можешь быть подле меня. Сегодня я просто рада, что ты здесь. Му Цин опустил глаза на их старый маленький чайничек с трещиной на крышке. Вспомнились слова Вэй Чжилуна о том, что он лишь пытается сбежать от всего, что и сделало его таким, какой он есть. — Я здесь, — негромко повторил он за матерью. Отец ушел, исчез в памяти Му Цина в конце темного переулка, куда не долетали огни праздничных фейерверков. Он научил мать принимать судьбу, а Му Цина — хотеть ее изменить. Но прошлое уже не исправить. Вэй Чжилун, единственный человек, оценивший его без предрассудков или из желания помочь, как Его Высочество, также растворился во мраке, оставив после себя лишь бесценные знания, которые успел передать. Еще один урок, что нужно усвоить. Му Цин думал в тот день, когда беседовал с учителем, о маске, за которой мечтал спрятать все, к чему люди относились с предубеждением. Но мастер Вэй был прав: на самом деле он лишь хотел, чтобы хоть кто-то принял его без этой маски. Посмотрел на него, как на друга, зная и о его прошлом, и о происхождении. Не побоялся заглянуть в тот самый конец темного переулка, откуда он еще ребенком смотрел на небо с затаенным желанием, чтобы пляшущие наверху огни зажигались в его честь. «Ты должен быть верен себе даже под криками толпы, что требует твоей смерти». — Я скоро вернусь, — сказал Му Цин матери, поднимаясь на ноги. Она кивнула и не стала задавать вопросов. Му Цин вышел из дома и повернул к спрятанному от посторонних глаз алтарю за ним. С одной почти дотлевшей курительной палочки поднимался слабый дымок — мать совсем недавно тоже была здесь. Приходя сюда последнее время, Му Цин не жег благовония для отца и не думал о том, почему этого не делает. Именно из-за судьбы отца Ли Шэн заподозрил его самого в преступном замысле против наследного принца. Не будь этого, он бы нашел другой повод для своих безумных подозрений. Все, что произошло после прибытия Се Ляня в монастырь Хуанцзи, переплелось в огромный моток нитей, каждая из которых неминуемо вела к тому, что случилось в ту дождливую ночь во Дворце Четырех. Му Цин не знал, за какую потянуть, чтобы не потревожить остальные. Его кровь была чиста от демонической ауры, но ничего бы не было, не пытайся он изменить свою жизнь. «Я говорил тебе, что выбранный тобой путь сложный. Но я ничего не говорил о том, что это нечистый путь». И снова слова мастера Вэя заполнили голову своим ровным, непоколебимым звучанием. Учитель никогда не позволял себе изъясняться с подтекстом или двойным дном — говорил прямо и имел в виду именно то, что произносил. И в Му Цине он видел не судьбу и не попытки ее сломить — лишь своего ученика, из которого хотел сделать не просто сильного совершенствующегося, а человека, способного взглянуть на самого себя и не захотеть спрятать это под тысячи масок и защит. Он подобрал ему оружие, с которым не справится ни один даже самый искусный мечник без бесконечных тренировок и подготовки. Если уж стараться, стараться во всем. Его путь никогда не станет простым. Му Цин его выбрал, думая, что навсегда оставит старое в прошлом. Но прошлое болело, как дыра в груди. — Отец. — Му Цина потянуло к земле, и он опустился на колени, едва успев воткнуть в песок новую тлеющую палочку. Дыхание застряло комом в горле. Му Цин обнял себя за живот, подобрал ноги, согнувшись почти пополам. Пустота, которую он носил внутри с момента, как очнулся после битвы с демоном, лишившим его учителя, пошла трещинами и растаяла, выступив на глазах горькими слезами. Му Цин закрыл лицо руками и позволил им течь в ладони, пока они не иссякли. * * * Монастырь Хуанцзи оправлялся быстрее учеников. Му Цин не приближался ко Дворцу Четырех, его туда и не вызывали, но знал, что крышу восстановили, заменили гладкие, как бамбуковое нутро, колонны, перестелили мраморные полы, смыли всю кровь. Монахи стали ходить на занятия, и все меньше сидело за столами юношей с перевязанными головами или конечностями. Му Цин посещал уроки, убирался во дворце Сяньлэ, одевал Се Ляня по утрам и раздевал, готовя ко сну, подносил ему вечерний чай и ходил за водой для стирки, подметал полы и дорожки во дворе. Однако тренировался теперь всегда один. Фэн Синь только хмурился, когда смотрел с тренировочного поля на то, как Му Цин проходит мимо. Сжимал корпус лука, опускал его и провожал его взглядом, и Му Цин этот взгляд на себе чувствовал, но ничего не объяснял и не поворачивал головы. Чжаньмадао требовала не просто умений обращаться с холодным оружием. Она забирала силы тела и мышц, как демон — светлую ци. У Му Цина после нее не поднимались руки выше груди, и плечи болели так, словно суставы вывернуло и перекрутило, как отжатую простыню. Каждый день после занятий он шел в свою келью, брался за упругий кожаный ремень, что крепился на ножны, и нес оружие в зал для духовных практик, всегда пустой в это время и наполненный тенями, потому что солнце уходило на другую сторону, проваливаясь там за уже постепенно краснеющие верхушки кленов. Там Му Цин отрабатывал удары и приемы до тех пор, пока не выбивался из сил. Когда выбивался — просто стоял, вытянув руку с длинным серебряным лезвием, и гонял свою ци из тела до острия и обратно, пока не нагревалась в пальцах твердая рукоять. Чжаньмадао молчала в ответ, и Му Цин нутром ощущал осторожное недоверие сабли, потому что такое же жило в нем самом. Оружие было своенравным и оставалось безымянным, как и пока хранилось в коллекции Вэй Чжилуна. Му Цин не старался придумать ей имя. Оно звучало в свисте вспарываемого упругим лезвием воздуха и звенело на весь зал, окатывая эхом тени на стенах, когда он ронял ее, не удержав даже обеими руками. В один пасмурный день, когда небо за окнами низко висело над землей, он точно так же тренировался в одиночестве, отрабатывая выпад за выпадом. Тело становилось, как камень, подбиралась в нем каждая мышца, и восстановленная после долгих медитаций ци вибрировала внутри, устремляясь в лезвие через рукоять и разогревая ладони. Когда двери зала распахнулись, Му Цин даже не удивился и не остановился. Он видел взгляд Фэн Синя с тренировочного поля, и именно сегодня в чужих глазах мелькнула какая-то злая решимость. Му Цин знал, что он придет. В отличие от Се Ляня, Фэн Синю тактика выжидания была чужда и непонятна. Однако вопросов Фэн Синь не задавал. Просто, подгадав момент, нырнул в опасный круговорот серебряного вихря, в который смазывалось быстрое лезвие сабли, и отразил удар любимым мечом. Лезть против чжаньмадао с клинком — самонадеянно, и Му Цин перехватил саблю крепче, едва не снося Фэн Синю голову. Тот вовремя пригнулся, развернулся, сделав молниеносный полный оборот, и поддел тяжелое лезвие снизу, словно хотел, чтобы сабля улетела вверх и воткнулась в высокий потолок над ними. Обрушились бы камни, посыпались на голову, как тогда во Дворце Четырех под натиском воплощения гнева и мести. — Хватит! — воскликнул Фэн Синь, наступая и не прекращая рубить мечом воздух, словно мечтал таким образом прорыть себе сквозь упругий воздух путь к Му Цину. — Когда ты уже уймешься? Му Цин молчал, сцепив зубы. Затылок немел от напряжения, руки болели где-то в самой глубине, у костей, а по телу волнами носился жар, от которого пот выступал на лбу. Фэн Синь в этой дикой пляске тоже разогрелся, волосы липли к его вискам и щекам, и он то и дело облизывал губы или терзал их зубами, замахиваясь мечом. — Нельзя столько тренироваться! — снова прорычал он под звон схлестнувшихся лезвий. — Ты себе все тело забьешь! — Какая тебе разница? — огрызнулся Му Цин. — Вот как?! Думаешь, ты один там был? Думаешь, только тебе сложно? Фэн Синь бросился вперед с такой скоростью, что Му Цин с тяжелой саблей едва увернулся от его атаки. Казалось, он даже не собирался выбить из его рук чжаньмадао, а хотел просто врезаться в него на полном ходу и сшибить с ног. Му Цин не ответил, и Фэн Синь тоже замолчал. Они сосредоточились на бою и метались по залу, как два урагана, чудом не царапая каменные стены и не швыряя в них друг друга. В какой-то момент сабля в руках перестала ощущаться тяжестью, а потом, делая один из выпадов, Му Цин почувствовал, как хлынул по энергетическим каналам незнакомый прохладный поток, который был невесомей чистой воды. Чжаньмадао на мгновение поймала тусклый дневной свет из окон лезвием, и в следующую секунду меч Фэн Синя оказался выбит из его руки и со звоном рухнул где-то у дверей. Однако и этого оказалось мало. С Се Лянем Му Цин все это время общался лишь короткими фразами, и тот не лез к нему с расспросами, проявляя ту же тактичность, что и мать. Фэн Синь с тактичностью знаком не был — он злился. Злился на отсутствие у Му Цина эмоций, злился на его молчаливость, злился на все, чего не понимал. Он задавал вопросы, дергал за локти, когда Му Цин уходил из покоев принца по вечерам. Лез под руку во время стирки, ругался и выходил из себя по любому поводу. Это должно было рано или поздно найти выход. Потому что Му Цин тоже злился. Пустота вышла со слезами у домашнего алтаря, а ее место заняли вопросы «почему?» и «за что?», ответы на которые всегда неизменно начинались с «если бы». Тренируясь с саблей, подаренной Вэй Чжилуном уже после его кончины, Му Цин не мог не думать о том, как можно было поступить иначе. Он продумывал новые и новые сценарии в собственной голове, пока она не начинала раскалываться. Если бы они ушли в горы, а не скрывались во Дворце Четырех. Если бы он смог выполнить выведение из медитации с большим старанием. Если бы в ту ночь у источника ему удалось избежать ссоры с Ли Шэном. Если бы он вовсе никогда не показывался в этом монастыре и нашел другую работу. Если бы. Если бы. Если бы. Если бы он с самого начала принимал собственное прошлое и не сгорал изнутри от горечи из-за косых взглядов. Му Цин бросил саблю на каменные плиты, и Фэн Синь кинулся на него уже без оружия. Им совершенно нечего было делить. Когда Му Цин упал на пол зала Дворца Четырех, давясь кровью, именно Фэн Синь оказался рядом и не давал ему посмотреть на мастера Вэя. Знал, что, если Му Цин увидит его окровавленное тело, смятое, как осенний лист, зажатый в кулаке, сломается тоже. Злость горела в обоих, но злились они не друг на друга. Однако больше в зале никого не было. Фэн Синь при Се Ляне не позволял себе лишнего, опасаясь, что принц станет переживать и будет пытаться их разнять. Му Цин же в принципе не понимал, чего сам хочет. В его голове осталась одна-единственная цель — освоить на непревзойденном уровне владение оружием, которое ему досталось. Недоверчивое, не подпускающее к себе никого, острое и ледяное, как он сам. Они с Фэн Синем сцепились уже голыми руками. Му Цину орать хотелось от боли в мышцах, а ци, еще хранившая ответную силу сабли, свернулась где-то внутри кольцами, как змея. Фэн Синь был прав — он просто забивал собственное тело такими тренировками, но только в них он мог подумать. Делать это, как раньше, за работой или в сражениях с наследным принцем больше не получалось. Дрались они с таким остервенением, что зал вскоре наполнился звуками коротких сильных ударов и тяжелого дыхания. Не хотелось ни применять ци, ни снова браться за оружие. Меч Фэн Синя так и валялся у дверей зала. Му Цин не поднимал саблю, и она изредка попадала в поле зрения серебряным росчерком на каменном полу. У Фэн Синя сочилась кровь из-под содранной корочки на лбу. Му Цин опять чувствовал металлический привкус во рту — от чужого удара вскользь лопнула губа. Но они не останавливались. Не останавливались до тех пор, пока Му Цин не сбил Фэн Синя с ног. Тот приложился затылком об пол и лежал, глядя теперь в потолок. Му Цину хотелось сплюнуть кровь, но он сдержался. Собирался забрать саблю и выйти вон из зала на прохладный воздух, но Фэн Синь вдруг дернул ногой. Му Цин запнулся об нее и тоже полетел на землю, успев только подставить онемевшие от боли руки, чтобы не разбить лицо. — Получи, — выдохнул Фэн Синь, снова роняя голову, которую только слегка приподнял. Му Цин лежал, тяжело дыша. В груди горело, как в печи. Он перевернулся и не смог встать. Даже руку не мог к себе подтащить, и она так и лежала, вытянутая в сторону. Пальцы дрожали. Они молчали, пока не успокоилось дыхание. Голова стала пустой и легкой. Пустота не болела, это было совсем не то молчание снаружи и изнутри, в котором Му Цин плавал, как в мутной воде, вот уже не одну неделю. — Успокоился? — спросил Фэн Синь совсем другим тоном. Му Цин перевел на него взгляд, не отнимая щеку от каменного пола, который приятно холодил горящую от ударов кожу. Будет синяк. В половину лица. — Отстань. — Мы еще здесь, — сказал Фэн Синь, посмотрев ему в глаза. — Кого-то уже нет, но мы — здесь. Прекрати строить из себя ответственного за все на свете. Мир не вокруг тебя вертится. — И не вокруг тебя. — Убедившись, что голос не срывается, Му Цин добавил: — Хватит думать, что знаешь меня. Это не так. — Нужен ты мне, — фыркнул Фэн Синь. Он уперся обеими руками в пол, пытаясь встать, но расслабил их, передумав. Обмяк снова. — Надо почаще тебя колотить. Как ты умудрился меня уделать? Му Цин вытер с губ кровь продолжавшими мелко дрожать пальцами и поднял глаза на немой потолок. — То, как я умудрился тебя уделать, твоя забота, не моя. Фэн Синь вяло пихнул его в плечо и так и оставил на нем пальцы, словно силы его окончательно покинули. Му Цин неслышно выдохнул. Из-за дверей, которые Фэн Синь не закрыл нормально, проникал внутрь и стелился по полу осенний сквозняк. Лето окончательно покинуло пик Тайцан.