Свобода не даром

I told you once and I'll say it again I want my message read clear I'll show you the way, the way I'm going 30 Seconds To Mars

      В комнате не было холодно, — скорее, наоборот, душновато и тепло, — но Кевина колотило. Время от времени, как бы он ни пытался себя контролировать, стучали зубы — он так и не перерос эту особенность детства. Ему было страшно. Очень. К нему снова пришли — тот же мужик в строгом костюме, что приносил еду, трижды за сегодняшний день. В четвертый он предупредил: к нему, Кевину, придут. На вопросы «кто» и «зачем» Кевин не получил ответ, равно как и где находится, не выяснил. Верзила с ним вообще не разговаривал, только давал указания: искупаться, надеть одежду из шкафа, поесть и… теперь, выключив свет, раздеться.       Кевин влез под одеяло, натянув края до самого подбородка. Господи, где он… что от него хотят? Последние события — те, что он помнил, — уже успели выстроиться в более или менее цельную цепочку: у него было достаточно времени воссоздать в памяти каждый свой шаг. Он работал над статьей в редакции, затем Кларк его уволил. По дороге зашел выпить кофе. Там же, в «Старбакс», отменил свидание с какой-то девицей — от волнения Кевин не мог сегодня даже припомнить ее имя. Черт, да какая разница, как ее зовут! Уже на улице, в двух кварталах от дома, к нему приблизился прохожий, мужик в кепке, спросить, который час, а после… какая-то машина и мокрая тряпка на лице. Больше ничего Кевин не помнил — до момента пробуждения от дикой головной боли и тошноты. Он не знал, во сколько это случилось и как долго длилось его беспамятство: в комнате, где его заперли, не нашлось часов, но было уже светло. Здесь вообще ничего не обнаружилось, кроме кровати и какого-то старого полупустого шкафа с чистой, но чужой, не его, одеждой. Среди вещей на полках Кевин не увидел свои — он проснулся полностью обнаженным — и потому влез в первые попавшиеся футболку и штаны. В примыкающей ванной с туалетом мебели оказалось больше, — во всяком случае, помещение выглядело заполненным хотя бы из-за зеркала и дополнительной тумбочки для хранения средств гигиены.       Сама спальня — если ее так можно назвать — была огромной. Кевин прежде и не видел жилых комнат такого размера, правда, считать ее жилой едва ли стоило. Любой резкий звук отдавался звонким эхом из-за пустоты стен, — неважно, хлопнуть в ладоши или… барабанить в деревянную дверь. Одевшись, Кевин тотчас принялся по ней колотить, пока не заболели руки — они и до сих пор ныли. Горло тоже саднило — он звал на помощь упорно и долго.       Кевин поднял глаза — наверху, где-то над дверью, чуть левее, светился красный круглый ободок. Камера. Днем он ее не заметил, а сейчас, будто загипнотизированный, был не в силах отвести от нее взгляд, пока на нижних ресницах не стало мокро. Обреченно глядя в одну точку, Кевин не моргал и дышал еле-еле. Смахнув проступившую на глаза влагу, он заставил себя сделать глубокий вдох — три подряд. Не помогло: сердце по-прежнему стучало так, что стоит ему ускориться, лишь хотя бы на удар, оно не выдержит и лопнет. Ледяные пальцы смяли одеяло: кажется, он услышал чьи-то шаги — или от страха уже не отделял настоящее от вымышленного. Кевин знал его, это чувство, когда грудь просто выталкивает какие-то огрызки воздуха — колючего и выжигающего. Впервые он ощутил его в девять, когда дед отвез его к родственникам в Миннесоту. Том не поехал с ними, заболел, и Кевину пришлось отдуваться все Рождество за двоих — улыбаться людям, которых он ни разу и не встречал. Дилуэрт был маленьким городком, хотя Кевину, прежде не покидавшему Алабаму, он представился чем-то вроде дверки в иной, сказочный, магический мир. Все дело в морозном воздухе — от него леденели губы — дома такого не было. А еще искрящийся снег — столько, что в пушистых сугробах, казалось, можно вырыть туннель и идти по нему, идти и идти, пока не очутишься в какой-то другой, еще одной волшебной стране. Например, попасть к великанам. На само Рождество сказка растаяла: за одну ночь потеплело, и утром из окошка Кевин увидел лишь серые лужи. Ему выдали подходящую обувь — он все равно захотел выйти на улицу. Сами взрослые остались дома. Ему разрешили прогуляться от двора двумя кварталами дальше, и Кевин оказался предоставлен самому себе. Обычно он всегда слушал старших, но в тот день… может, он еще найдет хоть один сугроб? Должен же был остаться хоть один? Не обращая внимания на поднявшийся холодный ветер, Кевин шел и шел вперед, а потом вдруг понял: он не запомнил дорогу обратно. Он вроде не поворачивал за угол, двигался постоянно прямо, вот только он так и не нашел дом, куда уже давно как следовало вернуться. Он потерялся. А потом начался дождь. Просто хлынул. Тротуары стремительно покрывались ледяной коркой, его куртка с капюшоном стала тяжелой и совсем холодной и глухо шелестела от любого движения. Но с холодом бы Кевин уж как-нибудь справился, ужас наводило другое: ноги в резиновых ботинках разъезжались в разные стороны, и каждый шаг отдавался ощущением беспомощности и беды. Господи, он не знал ни где он, ни как вернуться домой, — родственники наверняка заждались его отметить сочельник: в домах по обеим сторонам уже зажигали свет, и люди садились за свои праздничные столы. А еще Кевин до смерти проголодался — он даже не позавтракал. Что же ему делать? Хотя бы в какую сторону двигаться в этом ледяном дожде? Для начала стоило отыскать сухое местечко — из-за скользоты он даже не мог толком идти — и хотя бы просто постоять и отдышаться, не держась за фонарный столб или чей-то забор, лишь бы не упасть. Но такого нигде не нашлось. В нахлынувшем отчаянии Кевин опустился на корточки: так не столь страшно. Новый порыв ветра, гораздо более сильный, все же сбил его с ног. Подняться получилось с большим трудом, но Кевин упал снова, больно ударившись коленками. От собственного бессилия он расплакался — слезы сами брызнули из глаз, сбегая нескончаемыми дорожками по мокрым мерзлым щекам.       Его нашли уже затемно: на безлюдной темной улице он услышал голоса, кто-то громко кричал его имя. Когда его привели в дом, дед потащил его наверх и, не выслушав объяснений, всыпал ремня. Рождество Кевин встретил один — все еще голодный и запертый в комнате, с пылающей задницей и жгучими, душащими слезами обиды на весь мир и в особенности на деда. Бывало, за плохие оценки в школе тот лупил Томаса, но Кевин… он ведь всегда был послушным. Он ведь не специально ушел так далеко, просто не сориентировался в незнакомом месте. За что его надо наказывать? Если бы только дед знал, что он пережил, проползая дюйм за дюймом, на четвереньках, разбитыми коленками по темным улицам с редкими погасшими фонарями! Кевину так хотелось хотя бы кому-то рассказать, как страшно ему было, — у него до сих пор стучали зубы, — но взрослые уже отмечали Рождество. Со временем обида за тот случай на деда прошла, позже ему влетало и еще: словно разочаровавшись и во втором внуке, тот частенько вымещал на нем свою досаду и плохое настроение. Периодические взбучки Кевин начал воспринимать как норму. Ему не с кем было поделиться в школе, не у кого спросить: всех ли его друзей бьют? — Кевину было стыдно о таком говорить. Стыдно за то, что он был таким непутевым, что, кроме ремня, ничто не могло помочь вправить ему мозги, — так говорил дед. И, наверное, он был прав. По-своему.       И вот он снова попал в какую-то передрягу. Где он? Вид за окном красноречиво давал понять лишь то, что это не Нью-Йорк и даже не какой-то другой город, — ни улиц, ни домов поблизости. Он находится где-то за городом, вот только каким? Все, что Кевин видел: нескончаемое полотно зеленой травы и высаженные кусками деревья — далеко вперед — и совершенно пустую дорогу. Зачем его сюда привезли? Происходящее походило на чью-то глупую, злую шутку — запугать или проучить. Так Кевин думал до обеда, но по мере того, как сумерки сгущались, на проказы это походило все меньше. К глубокому вечеру, когда алый закат сменился синевой, а затем и угольной тьмой, — стало очевидно: это не розыгрыш.       Кевин вздрогнул — замок провернулся в двери четким, срезавшим тишину хрустом. Кевин задержал дыхание. Дверь открылась. Два новых щелчка, из замка вынули ключ. Кевин замер, схватив ртом воздух: он уже не один — кто-то стоял около двери, неподвижно и выжидающе. Он не видел вошедшего — в густой тьме не разглядишь даже силуэт, — но он его чувствовал. Длинный, глубокий шум заполнил помещение: вдох, выдох, снова вдох. Кевин ощутил, как во рту скапливается слюна. Он судорожно сглотнул. Звук был оглушающим. Затем на языке стало сухо.       — Почему ты не разделся? — голос был низким и взрослым. Мужским.       Кевин не знал, чем любое из его последующих действий могло ему помочь. Им двигал страх — панический, животный, — закрывая разум от простейшей логики. Скинув одеяло, он рванул с кровати, куда-то в угол — самый дальний от двери. Но метнувшись к окну, он только запутался в портьере, больно врезавшись бедром в подоконник. С ним снова заговорили, когда его суета закончилась.       — Ты не ответил.       — Кто вы такой? — глухо спросил в ответ Кевин. — Что вам от меня нужно?       — Вернись в кровать.       Кевин замотал головой, словно стоявший во мраке человек мог это видеть. Возможно, будь окно открыто, без штор, тот бы и смог рассмотреть — из-за луны за спиной Кевина, — но портьеры были пошиты из слишком плотной ткани.       — Зачем я здесь? — выдавил он.       — Ты ведь услышал меня, Кевин.       Да, он услышал: и сам голос, и угрожающе-затаенный в нем приказ. А еще имя. Свое. Этот человек что, его знает? Откуда?.. Самому Кевину голос был чужим и незнакомым: в его окружении точно не нашлось бы того, кому принадлежал подобный акцент. Слишком непривычный, чтобы не обратить на него внимания. Кевин тотчас себя оборвал: кажется, от паники он совсем растерял способность мыслить. Хватит тупить! Конечно же, его имя известно: в сумке лежали документы, — естественно, похитители прочитали его данные.       — Вы тоже меня услышали, — попытался надавить он. Во всяком случае, ему так казалось, что он держится молодцом, а не звучит слабо и трусливо: сердце ведь давно замерло в страхе.       — Ты не в равноценном положении, чтобы выставлять условия, — к прежнему тону, будто отдающему требовательные распоряжения, добавилась усмешка. Не явная, всего лишь намек — тень покровительственного снисхождения. Его собеседник точно знал: он может ее себе позволить, он контролировал ситуацию. — Хочешь услышать ответы, вернись в кровать, — закончил он.       Кевин сделал небольшой шаг вперед, тщетно пытаясь разглядеть, куда ступает. Как ни ужасно признавать, но он действительно был не в том положении. Один, запертый в непонятной комнате и полной темноте, — что он мог сделать? Ничего. Он даже не мог кинуться на этого человека и забрать ключ: во-первых, он его не видел. А потом… что ждало его за дверью? Наверняка караулящий верзила. С двумя ему одному точно не справиться. Через четыре шага Кевин уперся ногами в каркас и медленно опустился на матрас.       — По какому праву вы меня здесь держите? Что я сделал? — Кевин с силой сжал челюсти, почти до боли, чтобы снова не застучали зубы.       — Тебе следует осознать, как себя вести, — разговор возобновился. — Сейчас ты шокирован и напуган. Но это пройдет, со временем. Сегодня ты останешься в этой комнате, дальше многое зависит от тебя, — Кевин замер, ловя каждое слово — что именно от него зависит: похоже, он наконец услышит условия своего освобождения. — Но мне бы не хотелось, чтобы ты плодил в воображении лишние страхи. Тебя не ограничат в пище, если, конечно, будешь добросовестно выполнять свои новые обязанности.       — Какие еще обязанности? — быстро спросил Кевин.       — В первую очередь научиться слушать. Единственное, что от тебя требуется в данный момент, быть предельно внимательным и отвечать «да» по мере осмысления. Не слишком затруднительно, в общем и целом. Считай это не согласием, просто знаком: ты обработал в голове информацию.       Повисла пауза. Кевин даже не сразу сообразил почему, и лишь потом до него дошло: от него ждали этого самого знака.       — Да, — выдохнул он немедля.       — Я понимаю, твоя жизнь сменила направление, — продолжил мужчина, — еще вчера ты наверняка ожидал от нового дня чего-то иного. Но чем быстрее ты примешь свое новое положение, тем легче будет тебе самому. Итак, первое. Мне бы хотелось сделать твое пребывание максимально комфортным. Надеюсь, в этом ты не станешь мне мешать. В твоих интересах быть со мной предельно честным. Всегда. Начнем с самых простых вещей. Необходимо, чтобы ты чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Тебе удобно спать?       Кевин молчал — просто не мог произнести ни слова: что за бред происходит? Он ничего не понимал. С ним что, о матрасе пришли поговорить?       — Кевин?       — Я… я не знаю, — отозвался он чисто механически.       — У тебя что-нибудь болит? Спина, шея?       — Нет, — такой же механический ответ.       — Хорошо. Второе. Вопрос касается гастрономических привычек. Твои предпочтения?       Кевин вздрогнул, выходя из оцепенения: почему-то именно этот вопрос, столь глупый и столь неважный, что-то в нем переключил, как по щелчку. Следом проснулось внезапное, не менее глупое желание дерзнуть:       — Лобстеры, икра, шампанское. Подгоните? Серьезно?! — воскликнул он. — Кто вы вообще такой? Выпустите меня немедленно! — последнее Кевин заорал в полный голос.       Его крик поглотила тьма. Секунды после растянулись в онемевшую бесконечность. Два дыхания: судорожное и неровное — его, и чье-то — глубокое и размеренное. Второе, чужое, вплеталось во мрак от выдоха к выдоху, оседая вокруг Кевина чем-то враждебным и непримиримым.       — Если у тебя начнется истерика, мне придется тебя ударить, — предупредил голос. — Пока что ты можешь справиться сам. Ты меня услышал?       — Да! — снова выкрикнул Кевин, всячески пытаясь взять себя в руки. Его истерика действительно не поможет ничем: он понимал это даже сквозь унизительный, парализующий страх.       — Значит, особенных предпочтений в еде у тебя нет, — рассудил незнакомец. Судя по звукам, он был теперь ближе, значительно ближе к Кевину. В бессознательном жесте пальцы схватились за простыню и утопли в матрасе. — Теперь можешь задать свои вопросы.       — Послушайте, — Кевин стиснул ткань вспотевшими ладонями. — Вы не получите за меня выкуп. Мне нечем заплатить. Моя семья не швейцарские банкиры.       — Я в курсе. Ты здесь для других целей.       — Что… — выдохнул Кевин. — Что вам тогда от меня нужно?       — Сегодняшним вечером немногое. Запомнить рамки и границы. Чтобы уже завтра мы могли общаться в менее натянутой манере. Считай свое присутствие здесь своего рода договоренностью. Если соблюдать ее условия, обе стороны останутся довольны друг другом. Позже ты узнаешь о них подробнее.       — Скажите сейчас, — потребовал Кевин. — Речь о нелегальной работе? Торговля наркотиками? Шпионаж? — он прокручивал в голове разные варианты, даже самые безумные.       — Ничего связанного с криминалом. Здесь ты в полной безопасности, Кевин.       — Тогда что?..       — Общение. Совместный досуг, — прозвучало на низком выдохе.       — Что вы понимаете под совместным досугом? — Кевин замер: только не это… пожалуйста, только не то, о чем он подумал.       — Основное значение слов. Проводить в моем обществе некоторую часть своего времени. Примерно десять дней из месяца. Никого другого не будет.       — Нет! — воскликнул Кевин. Сердце стукнуло где-то в пятках, следом — в висках. — Я не трахаюсь с пидорами!       Его резко затошнило: он уже понял, что именно от него потребуют, сомнений не осталось. Безумие… он не будет, не станет!.. Кевин зажал рот ладонью, задышав часто-часто, лишь бы только прямо сейчас не блевануть, — до того мерзостно ему стало.       — Это не предложение, Кевин.       — Я… я не дамся… вам придется применять силу!       — Если придется, применю, — донеслось сквозь шум в ушах. — Хотя я не вижу в подобном подходе особого смысла, ты и так послушаешься. Тем не менее рекомендую запомнить: я не терплю в свой адрес оскорбления, тем более от тебя. Считай сегодняшнюю встречу исключением. Больше предупреждений не будет.       — Пошел ты… — выдавил Кевин. — Меня будут искать! Меня найдут, а вас посадят… вас всех… я заявлю в полицию, — последнее сорвалось испуганным и скомканным, совсем не похожим на ответное предупреждение. Кевин замолчал. Брошенная угроза была не просто пустой: в его положении она была нелепой, если не сказать ребячески бессмысленной.       — Никто тебя искать не будет, — услышал он ровное и уверенное. — Тебя уволили с работы. Твой прежний сосед по комнате полагает, что именно по этой причине ты вернулся домой. Обозначу твое положение более детально. Покинуть пределы комнаты без моего разрешения не получится. Тот, кто приносит еду, здесь не единственный. Тебя хорошо охраняют. Это обученные люди, их не удастся ни обхитрить, ни тем более превзойти в открытой схватке. Даже если ты вздумаешь прыгнуть в окно, ничем хорошим это не закончится. В лучшем случае переломаешь ноги. В худшем — шею. Ты без средств связи и полностью зависим в элементарных вещах: накормят тебя или нет. У меня нет желания морить тебя голодом, но если ты вынудишь это сделать, поверь, угрызений совести на этот счет не появится.       — Вы не имеете права… вы… вы ненормальный…       — Я всего лишь не приемлю отказы. Тем более для них нет ни одной объективной причины. Мне по силам позаботиться о тебе и твоих потребностях. По мере нашего сближения, они мне станут более понятны. Однако некоторые придется все же уточнять.       — Кажется, я понял! — спохватился Кевин. Точно, как до него сразу не дошло?! Кем бы ни был этот человек, он его просто перепутал. Том вляпался в какое-то дерьмо. Может, кому-то задолжал, и теперь с него требуют отдать долг уже не деньгами. Или… бог его знает, что еще могло с ним произойти, не зря же он звонил в августе. — Вы ошиблись, — торопливо продолжил Кевин, — я не практикую секс с мужчинами. Просто отпустите меня… сейчас, и я никому ничего не скажу. Я обещаю.       — Тебе и нечего рассказывать, кроме как о не слишком захватывающем пейзаже за окном и тарелках. Но это все равно невозможно. То, о чем ты просишь, выходит за пределы моих интересов. Во всяком случае, на данный момент.       — Я не пи… — начал было Кевин, но тут же осекся и поспешно поправился: — Я не тот, кто вам нужен. Просто выберите для своих… предпочтений кого-то другого, — может, ему удастся договориться, получится убедить этого человека в том, что тот допустил ошибку?       — Зачем? — но тот, кажется, лишь удивился. — Я уже сделал выбор. Лично меня он устраивает. Уверен, позже в нем проявится и твоя заинтересованность.       «Вы псих… псих», — застряло в горле. На самом деле Кевин даже не знал, что сказать: он просто попал в какой-то дурной сон. Этого не могло с ним случиться. Не могло!       — Итак, твои обязанности на ближайшие четыре дня, — Кевин услышал приближающиеся шаги. — Я вернусь завтра, в это же время. Когда охрана проверит, выключен ли свет, ты разденешься по пояс и ляжешь на кровать. Когда я войду в комнату, ты уже должен лежать. Запомни, как именно, — раздалось уже совсем рядом.       Кевин не успел ни вскочить с кровати, ни среагировать как-то иначе: тяжелая ладонь уже опустилась на плечо, жестко и агрессивно. Совершенно не соображая, что делает, — голый инстинкт защиты, — Кевин впился непослушными пальцами в широкое запястье. Он не задумывался о последствиях, — лишь только когда его резко отбросило назад, спиной на простыни, зажмурился, готовясь получить удар. Или к чему-то еще — но точно ни к чему хорошему.       — Я не позволял себя трогать, — голос над ним стал угрожающим и совсем низким. — Завтра ты ляжешь вот так. Поперек кровати, обнаженным по пояс, — повторил невидимка. От его четких, действительно не приемлющих отказа интонаций у Кевина застыла кровь. Затем хлынула к щекам: стыд и унизительное ощущение бессилия, стоило лишь представить, что именно завтра от него ждут, заполнили от макушки до пят. — Спустишь стопы на пол и широко разведешь ноги. И ты это сделаешь, Кевин. Мне бы не хотелось начинать с жестоких наказаний.       Кажется, над ним склонились. Да, точно: дыхание, теплое и влажное, просочилось на кожу даже сквозь футболку. Чужая ладонь легла на грудь, вдавливая в матрас, затем скользнула по животу. Раздался шепот, но от нарастающей паники Кевин не разобрал ни слова. Его всего бросило в холодный пот — как если бы он оказался на голом льду. Не от угрозы наказания — не только — этот человек его трогает, его щупает мужчина… Кевин подавил стон отвращения.       — Ложись спать. Уже поздно. Облапив его еще раз, от шеи до пояса штанов, тот медленно отстранился. Исчез и окутавший Кевина терпкий древесный запах.       Ночной кошмар отступал: Кевин слышал четкие удаляющиеся шаги. Перед тем как дверь закрылась, он услышал еще кое-что: пожелания доброй ночи. Насколько она была глубокой, Кевин не мог ответить даже себе: он совершенно не чувствовал время.