Свобода не даром

      — Разумеется.       Сдержанный тон, глаза в глаза. В глаза Кевину — не Ив.       — Название вылетело из головы, — донеслось напротив. — Давно не слышала.       Столовая погрузилась в туман. Ужин напомнил дурной сон. В висках отбило барабанной дробью. Что еще говорят в фильмах и пишут в книжках? Чепуха, Кевин был собран и сосредоточен. Ничего лишнего. Разве что одна мысль — будто для нее самое подходящее время: как же давно он не был в кино. И он чертовски соскучился по фильмам, из-за всей этой необъяснимой дури Гилберта обходиться в домах без телевизора. Кстати в его лицо Кевин тоже глазел нарочито пристально — какая картина может сравниться! На этой он видел каждый мазок, и Гилберт предпочитал палитру спокойствия: ни одного штриха замешательства.       — Доволен приобретением? — Кевин снова взялся за вилку, абсолютно бесцеремонно скрипнув ею по фарфору. Манеры? Этикет за столом? Плевать он хотел сейчас на всю эту чушь!       — Значит, решение себя оправдало, — Ив снова напомнила о себе. — Газета убыточна, но открывает перспективы.       Кевин и не просил никаких пояснений, но последнее было адресовано явно ему. Оба своих отрывистых кивка он сопроводил туманным «ммм»: ну надо же, кто бы мог подумать! Секундой позже, то ли убедившись, что Кевин прямо сейчас, за столом, ничего не выкинет, то ли решив не вызывать игрой в гляделки лишних вопросов у племянницы, Гилберт отвел от него взгляд. Или стоит теперь называть его «босс»?       — Затраты того стоили, — Кевин услышал его низкий голос.       Кевин подал прислуге знак наполнить его бокал.       — В любом случае, прошло достаточно времени, чтобы изучить ситуацию изнутри и подготовиться к неожиданностям, — сказал он.       — Неожиданности? — Ив переспросила с самоуверенной интонацией всезнайки: ответ уже был готов. — Какие можно ожидать от подобного издания? «Нью-Йорк Таймс» или что-то схожего ранга, я бы поняла, но Бруклинская газетка? Все подводные камни как на ладони, — свое заключение она сопроводила улыбкой. — Насколько я помню.       Кевин молча отсалютовал Гилберту бокалом, он и не думал ввязываться с девчонкой в разговор. Прохладное стекло коснулось губ.       — За выгодные вложения, — Кевин запрокинул голову.       — Пьешь, как текилу, — хмыкнула Ив, наблюдая за развернувшейся сценой.       — С Кевином иногда так бывает, — Гилберт ответил за него. — Порой он ошибочно принимает одно за другое. К счастью, все реже.       Ив пожала плечами: да ей пофиг, с каждым случается, — но пригубила из своего бокала столь нарочито изящно, будто показывая Кевину, как это надо делать. Беседа возобновилась. Кажется, о путешествиях; он не вслушивался. Скорее бы она ушла, вот что занимало мозги. Иначе смелость — это ведь вовсе не о нем, а клокочущее сейчас желание может просто перезреть. Еще немного, и он задумается о последствиях, следом — рисках, и тогда все: Гилберт не услышит от него ни слова. Кевину бы очень этого не хотелось: тот определенно заслуживал внимания к своей персоне.       — Я могу прийти завтра. Вечером, — это наконец прозвучало: ужин подошел к концу.       — Со своим другом, я полагаю? — спросил Гилберт.       — Боже… только не снова, — Ив промокнула губы салфеткой. — Как ты его выносишь? — вопрос предназначался Кевину.       Уверена, что хочешь знать? Из-за стола все встали одновременно. От Кевина не укрылось, как торопливо Ив взглянула на циферблат на руке. Ее щеки едва заметно порозовели. Засиделась и теперь опаздывала — все это было написано на ее юном лице. Влюбленном лице. Неудивительно, что дядюшка Гилберт так заинтересовался ее парнем. Окажется дурной компанией — жди проблем, и оставалось лишь гадать, почему сама Ив упрямо оттягивает момент. Было ли это стеснением, либо девчонка нутром чувствовала своему счастью угрозу, но, так или иначе, бдительному дядюшке перепал на прощание лишь поцелуй: чмок в щеку и никаких заверений. Кевину такие вольности не снились: от него требовали ответы все и всегда, что в родительском доме, что в этом.       С приятельским поцелуем к Кевину она не полезла, просто сказала «до завтра», а он махнул ей в ответ «бывай». Отсчитывать заветные секунды, когда же она свалит, не пришлось: никто из Гилбертов не стал задерживаться в гостиной. Гилберт проводил племянницу до самых дверей, Кевин слышал их голоса из прихожей. Давай, парень, соберись. Кевин лихорадочно пересек гостиную: тебе есть что сказать. В октябре, в кабинете Криса Кларка, ты бы отдал за этот шанс весь мир.       Голоса стихли: прислуга закрыла дверь.       Это действительно напоминало осень, когда запертый в Саут-Йоркшире, Кевин точно так же ловил ухом надвигающиеся шаги. Кевин опустился в кресло, но почти сразу встал обратно на ноги: нет, он не предстанет перед Гилбертом мальчишкой на скамье наказаний. У деда в комнате стояла такая. Не то чтобы скамья — кушетка, к слову, довольно мягкая и комфортная, чтобы на ней высидеть часами, но сути это не меняло.       Он думал, что накинется на Гилберта, едва тот переступит порог — от негодования не продохнуть, до того в Кевине все клокотало. Но в нем нашлось и немного терпения — неясно откуда столько. Он позволил Гилберту дойти до самых кресел: попытка же выжечь взглядом дыру не считается? — и лишь затем спросил:       — Значит, на улицу вышвырнул меня ты?       — И с этой же улицы подобрал, — оправдываться Гилберт не собирался. Впрочем, Кевин и не ждал.       — Это была моя работа.       — Действительно? — Гилберт будто слышал о ней впервые. — Я так не думаю. Никто из вас там не работал. Горстка бездельников занималась ерундой. Новый формат требует новой команды. Ты не вписываешься.       — Это я не вписываюсь? Я? — Кевин едва не захлебнулся: это он-то бездельник? — Да я был лучшим! Пахал за весь чертов отдел! — протараторил он, глотая звуки. — Или, может, тебе этого не сказали?       — Да, ты был продуктивнее остальных, — Гилберт и не спорил. — Никто ведь не обесценивает твоего внутреннего трудоголика. Увы, Кевин, чтобы работать на меня, одного оголтелого энтузиазма мало. Требуются должные навыки.       — Да ты ведь даже не читал! Ни одну из моих статей! — выпалил Кевин. — А как насчет остальных? Уволили всех?       — Я не вдавался в подробности. Возможно, кому-то дали шанс. Возможно, нет, — Гилберт пожал плечами: откуда ему знать. — Я не занимаюсь прямыми собеседованиями, как ты понимаешь. Для этого я нанимаю нужных людей.       — Меня уволили не за лень. И не за глупость. За гомофобные высказывания, — припечатал Кевин. — Нарушение этики, черт возьми! Чушь! Ничего такого я не говорил!       — Тебя это удивляет? В моих компаниях сотрудники придерживаются определенного кодекса. От низших позиций до самых высоких. Исключений нет. Осенью ты был полон решительного осуждения гомосексуалов, — хмыкнул он, явно намекая на текущее положение вещей. — А мои менеджеры, очевидно, заслуживают поощрения, раз не проглядели столь изворотливого сотрудника.       У каждого вещества есть точка кипения. Вода закипает на двухстах двенадцати. Молоко примерно так же. Про масло Кевин не помнил, зато, кажется, вычислил свою.       — Не держи меня за идиота! — Кевин перешел на крик. — Твои менеджеры наделены даром читать мысли? Нет, ублюдок! Тебе надо было вышвырнуть меня из редакции! Избавиться любыми средствами! Если бы хоть один человек кинулся меня… полиция, розыск и хрен бы ты перевез меня через океан!       У Кевина сбилось дыхание. И если бы хоть один человек… достаточно было всего одного… И его, такого, не отыскалось во всей чертовой Америке! Коллеги его не любили, считая выскочкой, и наверняка только радовались его увольнению. С Риком, товарищем по квартире, они не были близки, чтобы тот связывался с полицией, даже если какие подозрения и закрались. Про мать и вспоминать не стоило. А Том… вот Том достал бы его из-под земли, если бы Кевин не отталкивал его прежде.       Раньше Кевин грыз ногти. Однажды дома это заметили, и Кевин, собирая рюкзак в школу, еще долго не мог без горечи смотреть на линейку в пенале. С тех пор, когда его накрывало бессилием, Кевин запускал пальцы в волосы, на затылок, и скручивал волосинки в тонюсенькие жгуты.       Кевин нащупал прядку.       — Ты совершенно напрасно меня оскорбляешь, — Гилберт бросил на спинку свободного кресла пиджак: разговор неизбежно затягивался. — Дай себе несколько дней остыть, и тебе будет глубоко безразлично то, что ты сегодня узнал. Я в этом убежден.       Кевин молчал. Пальцы сделали привычное действие: захватить, прокрутить. Перехватить. Растереть. Гилберт проследил за ним внимательным взглядом.       — Ты не голодал ни дня. Твоя текущая жизнь уже дает тебе больше. И убери руки от головы. Я хочу их видеть.       Вот еще! Он еще не докрутил вторую прядь.       — Мне стоит отблагодарить тебя за сегодняшнюю еду? — Кевин прошипел. — Отсос равно тарелка? По какому курсу конвертация?       Гилберт посмотрел на него так, будто ничего более грязного и за всю жизнь не слышал. С брезгливостью и одновременным сожалением. Впрочем, и Кевин ничего пошлее за свою тоже не говорил.       Приблизившись, Гилберт отвел его кисть от затылка, и Кевин тотчас скрестил руки на груди, отгораживаясь от этой непрошеной близости хотя бы так.       — Если бы я не ускорил наше знакомство, что бы изменилось? — ответа Гилберт и не ждал: — Ничего. Разве что Церматт ты бы увидел в следующем году. Нет, Кевин, прости, если ты убежден в обратном, но ты стоишь больше, чем прозябать на гнилой работке. Так уж вышло, что я обладаю некоторыми возможностями. Я взял на себя смелость сэкономить нам обоим время. Но ты как будто хочешь услышать раскаяния.       — Мой страх, — Кевин спросил едва слышно. Голос так не вовремя задрожал. — За него ты не чувствуешь хотя бы… сожалений?       — Кто-то иной на моем месте мог оказаться куда более жестоким, не думал над этим? И гораздо менее терпеливым. В конце концов ты принял все условия, но твое сопротивление все же вынудило меня действовать жестче, чем мне самому хотелось. О чем я должен сожалеть? Что дал тебе шанс на лучшую жизнь? Так стоило воспользоваться им сразу.       — И как я сразу не понял, что это был шанс! — от выплеснутого на него лицемерия щита не нашлось, и Кевин, пока не уперся в кресло, попятился назад. Как от машины, что обдала тебя лужей, когда ты стоял на светофоре. Запоздалое и бессмысленное действие: брызги уже долетели, но не сделать его ты не можешь, выходит само собой. — Жаль, новое назначение не с кем было отметить! А то каков повод! Обслуживать самого босса с извращенными прихотями, — напоследок Кевин присвистнул: тем звуком, с высокого на понижение, что сопровождает болтовню о больших деньгах или сочных девках.       Гилберт дослушал его тираду, не перебив. Похабные уличные замашки, которые Кевин решил вдруг продемонстрировать, не произвели на него на этот раз ни малейшего впечатления.       — От моих извращенных прихотей ты кончаешь, — сухо прокомментировал он. Затем обвел комнату глазами, примериваясь, подходит ли помещение для того, чтобы продолжать разговор. — Сядь, Кевин, — выдохнул он, — и давай поговорим как взрослые люди.       Кевин не сдвинулся с места. Почему он должен выполнять каждую команду? Он обязательно устроится в кресле или на диване, да хоть на полу, если угодно, но когда сам этого захочет. Когда это нужно будет ему. Пока что ему неплохо оставаться и на ногах. Гилберт постоянно повторяет, что у него есть выбор. Искусное лицемерие — вот что это. Не полуправда даже, но и не ложь. Как и все то, что Гилберт только что произнес. С ним ведь действительно не обращались плохо или чрезмерно жестоко. Его не били, не морили голодом или жаждой, не мучили бессонницей. Но, черт побери, разве это он сам себя запирал на ключ? Сам себя лишил любой связи с внешним миром? Так может Гилберт прав: напуганным он давно не выглядел, — и в самую пору нацепить на себя ярлык на распродажу? Минус восемьдесят процентов — нормальная цена? — раз альпийские каникулы все это перевесили и даже будто искупили.       Дешевка. Слово пришло будто издалека, как если бы кто-то невидимый шепнул его Кевину на ухо. Кэш или кредитка, сэр? Гилберту осталось выбрать лишь способ оплаты.       — Мне тоже есть что сказать, — выплюнул Кевин с досадой. — Знаешь, безотказность стоит дороже каникул в горах, — Кевин торопливо сунул кисти в карманы брюк: подрагивали пальцы.       Оно прорвалось всего на миг — поднятые в удивлении брови, но в кресло Гилберт уселся уже привычным собой. Непробиваемая собранность и легкая улыбка, ничего необычного, но Кевину она не понравилась. Он еще даже не понимал, чем именно, но что-то шло не так, слишком эта улыбка была… понимающей? Точно. Гилберт выглядел так, словно разгадал какую-то известную лишь ему одному загадку, вот только ответ, кажется, радости ему не принес.       — Я учту, — Гилберт откинулся в кресле. — Раз мы все же пришли к консенсусу о твоей безотказности, то поднимись, пожалуйста, в комнату и подготовь себя к моему приходу. Все необходимое ты знаешь, где найти. И вот еще, — добавил он, помедлив, будто отдавал распоряжения прислуге и вспомнил о самом важном из них. — Пока ты безотказно будешь растягивать свою бесценную задницу, всовывая в нее палец за пальцем, обдумай нехитрую вещь. Ты имеешь ценность ровно до тех пор, пока за тебя желают платить. И стоишь ты ровно столько, сколько на тебя готовы тратить. Обдумай это тщательно, Кевин.       Кевин выдержал нацеленный на него взгляд — свысока. И хотя это он возвышался над Гилбертом, не наоборот, еще немного - и по спине пронеслись бы мурашки. Но он не опустил голову и даже не ссутулился — там, в гостиной, он справился. Зато в спальне, прокручивая в голове каждую из фраз, едва не расплакался. Если бы его выставили за дверь за то, что он оказался плохой шлюхой, это было бы хотя бы справедливо: Кевин никогда и не набивался на эту роль. Но услышать о том, что на журналистском поприще он был посредственностью, когда это совсем не так… Наверное, до сегодняшнего дня он и не задумывался, по-настоящему, как способна унизить несправедливость, когда обесценивают твои лучшие качества просто потому… просто потому что так кому-то захотелось. Наверное, впору было посмеяться над самим собой. Горевать о том, что не получил признания от своего похитителя и теперь владельца? Серьезно? Да ты, парень, с ума сошел, если это на самом деле так.       Естественно, он себя не растягивал, даже не собирался. И, естественно, за это и поплатился. Гилберт взял его, как только поднялся в спальню. Развернул лицом к стене и даже не раздел никого из них. Больно и быстро — именно так это и прошло. Но Кевина все равно настиг оргазм: Гилберт вбивался в него точно под тем углом, какой требовался. Доказав, что упрямство не доставит Кевину ничего, кроме как проблем, Гилберт вынул из него член.       — Не смей говорить мне «нет», — шепнул он Кевину в затылок. — Ты не справишься, — секундой после туда вжались губы.       Кевин поспешно натянул спущенные штаны. На первом же шаге из него потекло — теплое и густое. Униженность? Кевин не был уверен, что это она. Когда ты унижен, ты ведь уже не сопротивляешься? Не огрызаешься? У него же на языке крутилось только одно: «Пошел ты», — но даже на слова не осталось сил. Прямо сейчас хотелось лечь и уснуть, но Кевин заставил себя сначала пойти в душ.

***

      Он выбрал путь сопротивления — так Гилберт расценил его действия. Кевин не понимал. Как это? То есть, те жалкие крохи несогласия, какие он и осмеливался демонстрировать, это оно и есть — сопротивление? Бред, разве что Гилберт вообще не сталкивался с никаким. Не знаком с отказами? Кевин отмел эту мысль сразу же — до того абсурдной она ему показалась, но и на следующий день та его не покинула, даже ввинчивалась в мозг с еще большим упорством. Может, с ним так и бывало, что он ошибочно принимал одно за другое, — сказанное Гилбертом тоже не вылетело из головы, но Кевин решил довериться чутью. Вдруг он начинал что-то соображать? Пока совсем немного, и раз за разом он неизбежно скатывался в рассуждениях не туда, упрощая сложное до примитивного: секс за деньги. Как складывалась сексуальная жизнь Брендона Гилберта? До встречи с ним, во всяком случае. Кевин понимал, что допускает колоссальную ошибку: Гилберт ведь на самом деле был интересным, начитанным человеком, к тому же еще и красивым мужчиной, чтобы делать ставку на материальное сверхблагополучие как на единственный козырь. Но что еще, если не это? И даже явная брешь в выводах не разуверила Кевина в правоте. Его слова о цене безотказности Гилберт принял легко и быстро — как само собой разумеющееся. Как торги о стоимости услуг; сейчас Кевин осознавал, что именно так он и звучал. Но что касалось Гилберта, тот не только его не отверг, но и утвердил правила: принцип их отношений получил свое оформление. Без компромиссов и лишних споров. И ни слова о том: «Кевин, ты не такой, я знаю» или же: «Разве между нами только деньги?» Ладно, ни слова — ни звука.       Так неужели так с Гилбертом и было? Щелчок пальцев, шорох купюр — и вот уже готова очередь желающих его ублажать? Если Кевин оказался прав не на все сто, то очень и очень близок — он чувствовал. Как чувствовал в себе и то, что о собственных словах он уже сожалел. По-настоящему. Смешно было переживать, что Гилберт в нем мог разочароваться, но с того вечера что-то незримое изменилось между ними до неузнаваемости.       Второй ужин Гилберта с племянницей прошел без Кевина и не в стенах дома. Кевин вообще не видел его с утра, и вернулся тот поздним вечером. Возможно, ели они дома у Ив, иной версии у Кевина просто не нашлось, или разве что Гилберты направились потанцевать в ночной клуб.       В ту ночь Гилберт взял его, не говоря ни слова. Просто поимел как вещь. Со спины, на боку, заломив Кевину руки, так что он и сам с радостью оттопыривал зад навстречу. Он тоже не произнес ни звука, только в самом конце — не удержал в себе стон, и теперь презирал эту ночь всей душой. Наверное, никакая иная не вызывала в нем столько же отрицания — если только та, когда Гилберт его изнасиловал. Впрочем, эта все равно была хуже. Если прошлое нанесло страх и боль, то в настоящем и страха не было. Да и боль тонула в удовольствии, пока Гилберт имел его целую вечность. Но обидно было даже не от этого: Гилберту нравился жесткий секс, ничего нового. Новым стало то, что после тот отвернулся на бок и откатился на самый край кровати, будто одно лишь случайное касание к Кевину могло каким-то образом ударить по его не то гордости, не то кошельку, и только бог знает, по чему еще.       Все это оскорбило Кевина до глубины души. Он не был, черт возьми, шлюхой, чтобы обращаться с ним подобным образом! Да, он сказал лишнее, и сказанного не воротишь, но неужели… неужели проступок, один единственный, способен перечеркнуть то хорошее, что было прежде? Как так вышло, что даже в этой ситуации виноватым чувствует себя он?       Кевин откатился к краю: в конце концов, у него тоже есть право злиться. Хорошо хоть о своем увольнении он мог рассуждать более или менее здраво, и что-то во всей этой истории, уже на холодную голову, не давало ему покоя. Гилберт мог видеть его в редакции вживую, если, например, чтобы обсудить условия сделки, они встречались с Кларком лично. О’кей. Или на фотографии кадровых документов — тоже вполне возможно. Увидел и захотел трахать — версия с натяжкой, но похищать человека с улицы Нью-Йорка? Едва ли и это кому придет в голову. Гилберту пришло. Оставалось лишь выждать день увольнения. Дальше домыслов не требовалось. Безумная история, но почему нет? Все портила одна деталь: как шип на ветке, о который непременно оцарапаешься. Почему именно гомофобия? Неужели совпадение? Откуда Кларк мог знать о его неприязни к гомосексуалам? О Томе знали только в Мэдисоне. Неужели Крис на него копал? Зачем ему это понадобилось? Или это все журналистское — лезть, куда не просят? Да, Крис Кларк стал весьма посредственным боссом, но прежде был хорошим репортером и вполне мог вынюхать всю подноготную Кевина.       Второй вариант событий даже версией не назовешь: Крис ничего о Томе не знал, как Кевин все это время и думал, и просто повторил слова нового владельца. Но тогда напрашивается другое: откуда о Томе знал Гилберт? А если знал, зачем тогда ему спрашивать, кто Том такой? Играл бы он в такие игры? Что-то подсказывало Кевину, что нет: каким бы Гилберт ни был манипулятором, он, по крайней мере, всегда был с ним честен.       Он долго не мог еще уснуть, и рука снова потянулась к затылку, но Кевин быстро опомнился. Хватит с него чуть было не испорченной стрижки, он и так все утро потратил на то, чтобы распутать вчерашние узелки. Можно было бы взять ножницы и просто их выстричь, но Кевину было искренне жаль портить созданный Робером образ.       В конце недели он все-таки сходил в кино. Билет, зал в черно-синих тонах и огромное ведро соленого попкорна — можно притвориться, что на сеансе вместе с приятелем. Но Кевин не хотел притворяться: он предложил присоединиться своему телохранителю. Наверное, это было не положено, но в чем разница — сидеть рядом в кресле или торчать у выхода? С соседнего кресла следить, по крайней мере, хотя бы удобнее. Понравился ли тому фильм, Кевин не спрашивал. Ему самому — нет. В горах Вайоминга, спустя несколько лет поле Гражданской войны, охотник за головами везет преступницу на казнь. Естественно, Кевин не знал сюжет наперед, ему нравился режиссер, но, видимо, он ожидал чего-то иного и к концу был и вовсе разочарован. Ощущение мерзостности преследовало его, даже когда он покинул зал. Но это так, нытье. Все равно он был безмерно рад, что сделал это — такая простая вещь, кино, и как ее не хватало. Теперь он будет делать так постоянно — не пропустит ни премьеры. Ну а что? Чем еще заняться человеку с занятостью исключительно в ночные смены?       — Кевин?       В холле было шумно, люди все еще выходили из зала, обсуждая просмотренное непрерывным гомоном, но он все равно не ослышался. Точно звали его. Голос был знаком, да и разглядеть в толпе лавандовую голову тоже не составило труда.       Пожалуй, не существовало в мире ничего, что бы Кевин сделал в эту секунду с большим удовольствием: развернуться и зашагать прямо в противоположную сторону. Но от ягуара не убежать, даже если это всего лишь детеныш. Ив уже протянула ему руку.       Пожатие вышло машинальным и скорым.       — Как тебе фильм? — поинтересовалась она: надо же с чего-то начать.       — Второй раз смотреть не буду.       — Рада, что тебе легче. Дядя сказал, что тебя замучила мигрень, — о своих впечатлениях она умолчала. Наверное, потому что Кевин и не спрашивал.       — Спасибо за беспокойство, — улыбнулся он исключительно из вежливости.       — Это ад. На себе знаю. Небольшое перенапряжение и все, никакие лекарства не помогают, — поделилась Ив. — Врачи полагают, последствия стресса после смерти бабушки. Говорят, я очень сильно переживала. Правда, не особо уже помню.       — Смерть — это всегда тяжело. Сочувствую тебе, — Кевин даже как-то растерялся. Совсем не ждал он таких откровений.       — Особенно, когда она забирает самых близких. Ладно, Кевин, — она улыбнулась. — Пойдем пить кофе, раз последний ужин ты проболел. Здесь неподалеку есть неплохое место.       Кевин не стал отказываться. История родителей Ив — какая она? Он ведь слышал только о Джордже, да и то вся его осведомленность ограничивалась не более чем двумя предложениями.       Три минуты до кофейни по Вайнбергштрассе — не слишком-то много, но и их хватило, чтобы разузнать: родители Ив погибли в автокатастрофе, когда она была совсем крохой.       — Брендон стал для меня и мамой, и папой, — пошутила она. — Но всегда оставался при этом дядей и другом. Сложно объяснить, Кевин.       И Кевин больше не приставал с расспросами: пусть он и рассчитывал на большее, но, что хотел, он узнал.       — Так значит, вы там и познакомились? В редакции? — спросила Ив, когда они сели за столик и уже сделали заказ; оба их телохранителя остались снаружи. Значит, Гилберт скормил ей эту версию. — Признаться, я подумала, что эскорт или что-то такое… Нет, не подумай, я ничего не имею против и таких людей, — она энергично покачала головой.       — Неужели, — протянул Кевин. — То есть ты вполне видишь себя шлюхой?       — Я - нет, — вопрос ее ничуть не смутил: девчонка прекрасно владела собой. — Но предложение существует, пока есть спрос, — ответила она. — Если положение вещей удовлетворяет каждую из сторон, что в этом ненормального?       — Нравственность. Мораль. Не слышала?       Но Ив Гилберт лишь рассмеялась: да, самоуверенности ей не занимать — вся в дядю.       — Ты либо свят, либо глуп.       — Как я понял, ты здесь учишься. В Цюрихе, — Кевин сменил тему. Хватит с него разговоров о морали.       — Верно. Инвестиции и анализ.       — Ого, ну надо же. Ничего себе, — протянул Кевин. — Я подумал, модельер, дизайнер. Ну ладно, архитектор.       — Ладно, архитектор? — переспросила Ив. — Звучит странно.       — Финансы — мир, построенный мужчинами для мужчин. Или ты и с этим поспоришь?       — Забыл уточнить, что мужчинам полагается быть белыми? Или поскромничал? — на этот раз съязвила Ив. — А женщинам «Kinder, Küche, Kirche» .       — Прости? — из последнего Кевин не понял ни слова.       — Дети, кухня, церковь.       — Я этого не говорил, — Кевин отмахнулся, впрочем, без особого энтузиазма. Стоило остановиться и больше не пытаться задеть девчонку в ответ. По большому счету, ему ведь плевать, что Ив о нем подумала. Эскорт так эскорт, можно было даже и согласиться. Спросить: «Как же ты угадала?» — и на этом поставить точку. Возможно, она делала это и не специально вовсе — покусывала его. Правда, и к концу их случайной встречи Кевин так и не смог избавиться от ощущения, что это действительно доставляет ей удовольствие. Садизм, похоже, был у Гилбертов семейной чертой.       — Я заплачу, — сообщила она, попросив официанта принести счет. — Мы же не будем устраивать театр и делать вид, что платишь ты со своих?       Кевин мог только огрызнуться, и то вполсилы: Ив была Гилберту семьей. Он не хотел навлекать на себя новые неприятности.       Уже существующих хватало. Начиная со среды, Гилберт ложился в кровать далеко за полночь. Извинений от него Кевин так и не дождался, впрочем, откуда им взяться? В течение дня — ни разу за это время — они не виделись. А сегодня уже было воскресенье.       Ночи тоже изменились. Гилберт не прикасался к нему и пальцем. Ладно, так периодически случалось, без секса, но больше Кевина не сковывали даже объятия, отчего он чувствовал себя под одеялом еще более голым. Как выяснилось, он уже и привык, что крепкие руки на ребрах заменяют пижаму.       Кевин злился, и особенно яростно — на себя. Почему его это задевает? Ну разве не идиот? А покаяния? Зачем он их ждет? Что вообще те могут дать? Вернут ему работу, которую он так радовался получить? Или, быть может, предотвратят похищение? И все равно, он не был идиотом настолько, чтобы не видеть: показное отсутствие любых покаяний — что если не заткнись и смирись? Да смирился он уже, черт возьми. В Саут-Йоркшире еще или Церматте. Или в Пфине, когда не вызвал с забытого в кресле мобильника полицию.       Что ж, он ведь тоже имеет полное право на разочарование, нет? И Кевин всячески пытался его в себе подкрепить, воскрешая в памяти все те моменты, когда они говорили с Гилбертом о его работе. Таких оказалось немного, лишь вскользь, но Кевин зубами вгрызался в каждый: не так уж и всегда Гилберт был с ним честен.       Вчера Гилберт и вовсе не поднимался в спальню. В их кровати, несмотря на выходной, Кевин проснулся один. Можно было бы решить, что Гилберт запланировал воскресенье рабочим, но Кевин даже не чувствовал его запаха в простынях. Несложно догадаться, за какими занятиями проводит время мужчина, ночевавший не в своей кровати, и вся та демонстративность, с какой Гилберт это решил показать, была оскорбительной. Кевин не стал унижать себя еще больше, проверяя другие спальни и выясняя попутно у прислуги, ночевал ли хозяин дома.       Гилберт и на этом не остановился. В эту ночь Кевин даже не притворялся спящим — действительно уснул. В спальню Гилберт завалился под утро и сразу же его разбудил, видимо, решив напомнить, зачем он здесь нужен. Следующие секунды одна рука уже мяла Кевину член, другая сжимала горло: Кевин едва мог дышать. Гилберт не взял его, только всунул ему в зад пальцы, пока сосал. А Кевин остервенело трахал его рот. Гилберт его не останавливал, поэтому вышло настолько остервенело, насколько Кевин сумел, — единственное, чем он мог ответить на тот запах, что исходил от одежды Гилберта. Запах был дорогим, — Кевин уже научился отличать, но принадлежал он не Гилберту. Гилберт такими не пользовался.       Чего еще хотел от него сукин сын? Кажется, Кевин начинал его уже ненавидеть. Когда Гилберт вернулся домой, для понедельника вечером слишком рано, выяснилось, что хотел он, по крайней мере, еще одну вещь.       — Собери чемоданы, — Гилберт застал его в гостиной за книгой.       Кевин отложил ее в сторону.       Они будто вернулись в то место, с какого вся неделя пошла вкривь. Как и в тот, неправильный, вечер, Гилберт точь-в-точь повесил пиджак на спинку второго, свободного, кресла. Пусть и тон был приказным, но хотя бы они встретились вне спальни, и хотя бы это был разговор. Уже что-то.       — Лондон? — осторожно спросил Кевин.       Гилберт почему-то молчал. А когда заговорил, Кевин ушам не поверил.       — Нет. Ты слишком давно не виделся с семьей.       Радость. Страх. Надежда. Снова страх, только в разы крепче. Кевин и не знал, что все эти чувства он способен ощутить в жалкую долю секунды. Хорошо, что книгу он успел положить на столик, та бы точно выпала из его вспотевших ладоней.       — Мы летим… в Штаты? — собственный голос Кевин не узнал. — Зачем?