softcore

Architects - Dead Butterflies.

Потрепанный в некоторых местах матрац не встретил тело Гермионы теплыми объятиями. Она сидела в холодном углу, поджав под себя больные ноги, иногда позволяя жгучим слезам капать на худые коленки. Кожа на щеках пульсировала от ударов чужой руки, заставляя тело вздрагивать от фантомных ощущений. Все чертовски пекло и саднило. Её швырнули в изолятор, который она могла приравнять с небывалой уверенностью к камере пыток. Что же для тебя пытка: обещанная боль или гнетущее осознание твоей ущербной беспомощности? Она не знала. Мысли запутались в панический клубок, петли из ниток которых обмотались между собой в неразборчивый, но тугой узел аффекта. Предчувствия, одно страшнее другого, как молнии, вспыхивали в измотанном разуме Гермионы. На своих ощущениях она строила утомляющие иллюзии, которые питали сознание ядовитой ложью, вызывая неконтролируемый приступ панической атаки. Все это томилось в ней, а потом выжигало дотла единственные уцелевшие крупицы надежды на спасение. Было больно, остро, жарко. Нет ничего тягостней мучительной неизвестности. Напряжение держало за руку расплывчатую меланхолию. Гермиона явственно чувствовала разлитую внутри себя черную желчь, которая забирала оставшиеся жизненные силы. Тоскливые стены давили своим грязным серым цветом на зрение, заставляя опухшие от пролитых слез веки закрыться в беспамятстве. Подрагивающие от нервов руки с трудом обхватывали окоченевшее тело, ища безопасность в собственных объятиях. Смесь самых отвратительных чувств обуревала до краев подкорки сознания. Томительное ожидание резало натянутые как струны нервы, оголяя и причиняя им леденящим ужасом боль, а изящная пелена уязвимости проникала опасным шелковистым шлейфом в сердцевину рассудка. Неизвестность может быть опасной. Она устала играть в математика, рассчитывая при каждом скрипе деревянной половицы вероятность появления разъяренного Тома. Перед глазами до сих пор маячила окровавленная ткань рубашки и торчащий из раны столовый прибор. Девушка не знала, как скоро ему пришлось уехать в больницу, но наверху не было слышно звуков и это, вероятно, говорило об отсутствии хозяина дома. Гермиона стойко переносила внутренний конфликт, ругая и упрекая себя в утраченном шансе. Она была недалека от свободы; её руки касались дверной ручки, которая даже подрагивала под ними возбуждающим трепетом и призывала повернуть. Девушка горько проглатывала счастливые мгновения унесенные в пучину потаенных мечт. Во рту ощущался привкус железа и страшного разочарования. Она плакала, кричала, царапала нежную кожу уцелевшими ногтями, оставляя красные скелетные очертания рисунка наказания на себе. Звуки раненой птицы сливались с мужскими стонами, которые исходили от стен, впитавших весь первоначальный ужас в себя. Им пришлось увидеть сцены насилия и жестокости, за что теперь они мстят находящейся в бетонных тисках жертве, мучая её кошмарами. Гермиона не знала, сколько времени она провела в одиночестве, прокручивая у себя в голове все произошедшие моменты, начиная от выставки и заканчивая смачными пощечинами за причиненный вред. При каждом воспоминании девушка отчетливо ощущала окружающие её запахи, касания поверхностей, с которыми контактировало тело... На фотовыставке, например, пахло ванилью, розами и дорогой выпивкой, а от самих фотографий исходил запах глянцевой бумаги и свежих сырых красок. Сильный и одновременно томный аромат кожи Тома перебивал настроение искусства, когда он прижимался к оторопевшей Гермионе крепким телом. Она ни за что не забудет затаившийся стальной блеск обнаженных мечей в глазах похитителя. В доме у Люциуса путешествовал шлейф игристого шампанского, сочных цитрусов и пряной корицы; лишь в маленьком саду Гермиона чувствовала травяной запах, который смешался с морозной свежестью парфюма Драко. Аромат Малфоя ощущался в сто раз сильнее, стоило ему подойти ближе и укутать её в холодную пронзительно голубую вуаль, отдаленно напоминающую его глаза. Ощущение горячих рук и жестких губ блондина вызывали табун мурашек, от чего Гермиона скривилась и обняла себя сильнее. Она была окружена унижением и страхом, ведь каждый раз любое напоминание про это было в виде Драко Малфоя и Тома, которые неоднократно подтверждали существования проклятого невидимого кольца вокруг неё. Прикосновения, лишающие здравого рассудка, испытывали Гермиону с начала их первой встречи. Это было жадно, грязно и чуждо. Грейнджер боялась представить, какое продолжение перечисленного её ждет дальше. Обиталище похитителя было пропитано своеобразными запахами: слишком много оттенков привлекало обоняние. Находясь наверху, Гермиона прислушалась и уловила дикий аромат кардамона и мирта, поверх которых струился приглушенный, едва уловимый след ванили. Два аккорда звучали чрезмерно притягательно, но будоражили сознание глубокой опасностью, из-за чего девушка металась в контрастах. Было тяжело дышать этим запахом долго, потому что иногда Гермионе казалось, что вот-вот она погрузится в одурманенный сон. Ты же хочешь этого, не так ли? Грейнджер задрожала, как осиновый лист, когда напряженный слух уловил тяжелые торопливые шаги. Её пробуждение от раздумий сопровождалось гнетущим ощущением беспокойства, которое щекотало острием страха воспаленные нервы. Она сжалась, лихорадочно ища глазами слепую зону, чтобы спрятаться от приближающейся опасности. Около двери зазвенела связка ключей, нарушая царившее глубокое безмолвие в помещении. Несколько поворотов замочного механизма заставили сердце девушки упасть в пятки и забиться в бешеном ритме, когда в комнату вошел нежеланный гость. Она затаила и без того сбившееся дыхание, испуганно наблюдая за движениями Тома. Мужчина задумчиво оглядел печальные серые стены, останавливая пронзительный взгляд на Гермионе. Сквозь пленку настороженности она заметила пытливые потемневшие глаза. Цвет их, изменчиво-серый, поражал до глубины души бесчисленным множеством оттенков, как переливчатый гладкий шелк, купающийся в лучах солнца. Сейчас они были холодными, как полярные просторы, и среди этого мороза девушка видела грозное мерцание. — Надеюсь, прохлада этой комнаты поумерила твой пыл, — он закрыл за собой дверь, звонко защелкивая замок. Гермиона вздрогнула, когда её взгляд опустился на руки Тома. Мужчина держал знакомые оковы, металлический блеск которых угрожающе переливался на тусклом свете. Тягучий ужас парализовал конечности, когда на губах Тома появилась холодная торжествующая улыбка не коснувшаяся свинцовых глаз. Он заметил, как опасливо дернулось тело Гермионы и не смог сдержать внутреннее удовлетворение. — Ты знакома с этими вещицами, почему же так дергаешься? Том тихо посмеялся про себя, стараясь не шевелить раненым плечом. Под черной футболкой скрывалась тугая повязка, и Грейнджер была абсолютно уверена в том, что теперь похититель обездвижит её полностью. Имея ранение мужчина не станет рисковать своим положением. Осталось обернуть холодный металл вокруг тонких запястий и голых лодыжек. И Том незамедлительно прочел её мысли. — Ты ранила меня, Гермиона, — он возвышался над ней, наблюдая за беспомощным выражением лица девушки, — это было больно. Она тяжело сглотнула скопившуюся во рту горькую слюну, морщась от подкатывающих к глазам слез. Гермиона устала метаться в истощающих негативных чувствах, каждый раз ощущая на собственной коже жалящие мурашки. Охрипший внутренний голос иногда оставлял панические отголоски "спасайся", терзая неприятным звоном слух. Она знала и слышала, но ничего не могла сделать. — От чего же ты плачешь, дорогая? — девушка глухо всхлипнула, когда Том приблизился к её лицу, почти заботливо смахивая горячую влажную дорожку с щеки, — от того, что причинила мне боль? Или же от неудачной попытки сбежать от меня? Щелчок. Холодный металл впился в нежную кожу, царапая резьбой выпирающие костяшки. Гермиона задохнулась от неверия, что оказалась пойманной так быстро. Она инстинктивно отпрянула назад, пытаясь избежать навязчивую близость похитителя. Его выражение лица было абсолютно нечитаемым, лишь искры некоторого равнодушия и наигранной жестокости мелькали на сжатых острых скулах. Сильные руки крепко вцепились в кисти, подталкивая непослушное женское тело к мягкой поверхности. Из уст Гермионы вырывались скулящие тонкие звуки, переменяясь от нарастающих болезненных ощущений на громкое хриплое дыхание. — Тебе неприятно? — тон мужчины сменился на злое шипение, и он вновь приблизился к заплаканному лицу, опаляя горячим винным дыханием кожу, — мне тоже было неприятно, когда ты так опрометчиво поступила со мной. Том не касался своими губами, а лишь угрожающе кружил над нежными очертаниями, нагоняя на них жалость и тоску. Его яростный настрой заставлял кровь кипеть от напряжения. Гермиона чувствовала, как на неё смотрит чернильная поволока, зовя за собой в соблазнительную темноту. Она почти согласилась, но ледяные глаза вырывали из тягучих объятий в суровую реальность. — Психику женщины очень легко сломать. Достаточно найти уязвимые точки и надавить на них, — Том навис над холодным телом, цепляя вторые наручники на изящные лодыжки, — знаешь, как наказывали лгунью? Во влагалище вставляли металлическое устройство в форме груши, которое имело на конце длинный винт. С его помощью острые лепестки раздвигались внутри, разрывая мягкую плоть. Чаще всего наказанные умирали от потери крови или от её заражения. Это так отвратительно, верно? В первую очередь девушку унижают как продолжательницу рода, а потом как человека, совершившего большую ошибку. Его голос монотонно раздавался над плачущей Гермионой. Ей захотелось закрыть уши и больше никогда не слышать эту жестокую речь, бьющую по горькой правде. Язык припал к небу, и она не могла попросить Тома прекратить говорить про ужасающие вещи. Грейнджер была уверена - он испытывал её терпение, насмехаясь над попытками абстрагироваться от происходящего. — Но, Гермиона, — мужчина оседлал её, проведя здоровой рукой по спутанным длинным волосам, — несмотря на то, что из-за твоей недальновидности мне пришлось взять два дня работы неоплачиваемыми, я не злюсь на тебя. Вспомни все мои слова и обещания. Девушка тяжело вздохнула, прикрывая глаза от бессилия. На своих губах она внимала глубокое дыхание Тома, рядом с которым витал терпкий аромат его присутствия. Слишком опасно. Вспомни. — Не сопротивляйся мне. Я ведь не причиняю тебе боль, Гермиона. Она вздрогнула. Липкая дрожь скользнула по телу. — Не пренебрегай моей добротой. Том не сводил с неё глаз, предпочитая оглаживать податливую кожу подушечками пальцев. — Примешь душ и переоденешься в то, что я тебе дам. Предупреждаю заранее, — ледяные глаза быстро поймали её красный от слез взгляд, подчиняя себе, — попытки сбежать я быстро пресеку. Твое сопротивление равняется наказанию от меня, все очень просто. И поверь мне, я не буду церемониться с тобой за твое же непослушание. Надеюсь, это понятно? — У нас много времени. Я не буду давить на тебя. — Я позабочусь о твоей безопасности, Гермиона. Настанет момент и ты признаешь, что кроме меня у тебя больше никого нет. — Я так рад, что ты никому не отдала себя. Ты только для меня, Гермиона. Нет, нет, нет! Гермиона отчаянно закричала, пытаясь заглушить пронзительным криком внутреннюю утрату самообладания. Горячие слезы градом потекли по щекам, скатываясь ниже и ниже по бледной коже. Чужие губы резко прижались к её мокрому рту, поглощая в себя хриплый женский стон. Горячий язык Тома огладил дрожащие зубы, мягко толкаясь во внутрь. Он поцеловал Гермиону так крепко, словно искал источник сладости в этом настойчивом слиянии. Голова девушки протестующе завертелась, пытаясь разорвать головокружительный контакт. Но мужчина подчинился и оторвался от покрасневших опухших губ сам. — Я не позволю относиться ко мне с неуважением. Мужские колени сильнее сомкнулись на бедрах девушки, придавливая весом хрупкое тело к матрацу. Она захныкала под ним, как раненый зверек, ищущий проблески свободы в лапах опасного хищника. Тело налилось свинцом, не давая Гермионе отползти в сторону - подальше от нависшего широкого тела. Тихий шелест привлек её внимание, отвлекая от пульсирующей боли в сомкнутых конечностях. Она увидела, как Том достал из кармана брюк небольшую пачку сигарет и зажигалку. Глаза брюнетки расширились от ужаса. В голову резко ударило осознание, для чего он нацепил дурацкие наручники на руки и ноги. — Нет, Том, пожалуйста, — дрожащий голос Гермионы звучал слишком жалобно. Но ей было плевать на воспаленную гордыню, — не делай этого! — Ошибочно думать, что месть представляет только бесполезную жестокость, — похититель аккуратно доставал из коробочки длинные табачные изделия, — Эмиль Дюркгейм так писал. — Нет, пожалуйста! — Прости, сокровище, но я должен это сделать только для того, чтобы ты раскаялась в своем поступке. Рыдания подступили к горлу, и на глазах навернулись слезы от прозвучавшей директивы. Мышцы тела напряглись до колющих спазмов, и Гермиона с ненавистью смотрела на методичные действия Тома. Вот сигарета устроилась между длинных пальцев, ожидая ярких языков пламени на кончике. Медленно направившись к влажным губам, изделие оказалось между двумя вершинами. Трение, искра, огонь. Пламя яростно охватило белую бумажку, заставляя кончик ярко гореть оранжевым цветом. Запах табака ударил в нос язвенным шлейфом, раздражая стенки едким дымом. Она закашляла, давясь неприятным удушливым туманом. От этого Гермиона стала запальчивой. — Уверен, твоя умная головушка переосмыслила многие вещи в отношении ко мне. Но мне нужно окончательно убедиться в том, что при каждом твоем внезапном сопротивлении ты знала, с кем должна быть рядом. Она испуганно следила за дымящей сигаретой и довольным лицом Тома, который иногда позволял себе сделать несколько затяжек. Гермиона отказывалась думать про нестабильное психическое состояние этого человека, потому что было все предельно очевидно. Понимание того, что Том с большой долей вероятности имел отклонения, никак не помогало ей найти выход из затруднительного положения. Выдохнув табачный дым в сторону, похититель до хруста костей сжал онемевшую женскую руку, зафиксировав её в определенном положении. Гермиона зашипела как кошка, словно намеревалась выпустить острые когти в лицо мужчине. Заметив, с каким сосредоточенным видом Том рассматривает бледное запястье и постепенно приближает горячее изделие к коже, Гермиона стала бешено извиваться в железных тисках, стараясь вырвать руку из плена. Он предупреждающе сжал кисть, оставляя тем самым темные отпечатки пальцев. — Т- для Тома, Т-только для меня, — хриплый шепот нарушил тяжелую тишину в помещении и к нему незамедлительно добавился болезненный женский крик. Страшная сила, скрытая в этом человеке, внезапно пришла в действие, и прежде чем Гермиона успела опомниться, сигарета оказалась прижатой к внутренней стороне запястья, опаляя нежную кожу адским пламенем. Острые языки пронзили руку, вызывая неконтролируемые звуки из горла плачущей девушки. Она жевала собственные губы, стонала и корчилась от боли, и ей было все равно на то, каким долгим взглядом за ней следил Том. Грейнджер ненавидела все то, что происходило сейчас. Еще немного и Гермиона начнет проклинать недостойные её внимания вещи. — Шрам останется, если не давать ране зажить, — резюмировал Том, игнорируя громкие всхлипы под собой. Его ноготь вонзился в свежий след, расцарапывая начавшую скапливаться сукровицу в кровь. Она снова закричала. — Остановись, Том, — рыдающим голосом попросила Гермиона, захлебываясь в обжигающих слезах. Прикрыв глаза, он покачал головой. — Я доведу это до конца. Тебе лишь остается сделать выводы. Тело билось в конвульсиях без ведома девушки. Можно ли это было назвать эмоциональным омертвением? Она была на грани, потому что до сих пор продолжала чувствовать садистские прикосновения. Это было унижением, издевательством, грубой насмешкой судьбы. Чертовски хотелось отключиться от реальности и уйти в бесконечное небытие. Но новая обжигающая сигарета опередила желание Гермионы и завладела опухшей кожей. Стон боли снова сорвался с потрескавшихся губ. Маленькие волдыри не успевали образовываться на травмированной коже. С профессиональным видом Том отрывал тонкую пленку с раны, из-за чего кровавый след бешено пульсировал от попадания воздуха на ожоги. Она насчитала восемь круглых отпечатков на саднящей коже. Буква "Т" уродовала кисть, и для посторонних это было доказательством одержимых отношений, в которые Гермиона попала совсем внезапно, содрогаясь в сетях власти, как бабочка в паутине. Руки, державшие её, были горячими, их сила казалась непреодолимой. Ненавистные пальцы продолжали ковырять болячки, смешивая капли крови с противной сукровицей. Девушку затошнило. Желчь грозилась оказаться на чем-то или на ком-то. Испугавшись последствий, Гермиона учащенно задышала, наполняя сжавшиеся от стресса легкие сырым воздухом. Сквозь пелену слез она невидяще посмотрела на нависшего Тома, который почти с обожанием разглядывал сотворенное на ослабевшей руке произведение искусства. — Это только напоминание, Гермиона, — мужчина уткнулся в изгиб плеча, слизывая языком капельки чужого пота, — а теперь само наказание за твое непослушание. Горячий рот прильнул к натянутой коже, впиваясь грубым поцелуем в желанное место. Девушка сжалась от болезненных ощущений, хныкая и сопротивляясь, заставляя похитителя распыляться от защитных действий жертвы. Он посасывал её кожу, втягивал мягкую плоть в себя, словно пытался ощутить все оттенки сладкого вкуса желанной женщины. Острые зубы кружили над лиловыми отметинами, и Том не сдерживался. Мужчина кусал, слизывал языком выступающую кровь и наслаждался диким восторгом, который ликовал внутри него, щекоча возбужденные нервы своим присутствием. Гермиона беззвучно плакала, роняя слезы на ткань мужской рубашки и молилась, чтобы эти пытки поскорее закончились. Она с ужасом представляла, насколько уродливо выглядит её тело. Грязное и некрасивое. Безвольное, как кукла-барби, такое неживое и искусственное. Она не помнила, когда Том оторвался с тихим стоном от холодного тела с тянущейся вязкой нитью слюны. Он долго осматривал засосы и следы укусов, будто пытался найти не изувеченный участок молочной кожи, чтобы вновь овладеть им. Но мужчина рухнул рядом с молчавшей Гермионой, загребая её в крепкие объятия. Разбитая и униженная девушка не слышала, как похититель ненавязчиво рассказывал историю про глупую, но красивую легкокрылую Персефону, украденную в мрачное царство властным Аидом. С горькой ухмылкой она подумала, что этот миф относился напрямую к ней. Но только где Гермиона Грейнджер найдет жаждущую освобождения родной дочери Деметру? — Очень легко оступиться, сокровище, — жадные губы накрыли впалые от усталости щеки, собирая омерзительным языком соленую влагу, — я всегда на шаг впереди, помни это. Горящие чипы с записями пришедшего в магазин итальянца с камер видеонаблюдения вспыхнули ярким пламенем перед глазами улыбающегося продавца-консультанта Тома.