softcore

Bear's Den - Fortress.

Прелюдии Гермионы Грейнджер для собственного мозга заключались в том, что она находилась сразу между двух состоянии, вызывая внутри себя непредсказуемый океан реакций. Фрустрация, которая становилась близкой подругой с каждым мгновением проведенного времени наедине с похитителем, любила дергать её за кончики нервов. Тлетворное состояние не хотело покидать девушку по причине идеальных созданных для него условий, подпитываемых повышенной тревожностью и потерей веры в собственные силы. Для Гермионы общим знаменателем данного уравнения было ненавистное слово – безвыходность. Оно стало причиной для неконтролируемой паранойи. Маниакальное преследование безвыходности становилось обманчивой нормой, и крупицы здравого рассудка пытались отрицать эту навязчивую неправильную мысль. В смешанных чувствах Гермиона могла изматывать саму себя и в то же время мыслить на уровне первобытных спасательных инстинктов, когда над тобой нависает тучное облако опасности, от которого необходимо найти укрытие. В такие счастливые моменты мозг яростно искал выход из затруднительного положения, перебирая из всевозможных вариантов наиболее благоприятный. Смогла ли Грейнджер воспользоваться полученными знаниями? После насильственного столкновения в подвальном помещении она была готова провалиться сквозь землю, сгорая от отвращения и унижения к произошедшему. Теплота липкой спермы призрачным отголоском отдавалась на руке, вызывая острые мурашки по всему телу. Тяжелое чужое сбивчивое дыхание между лопаток неприятно кололо кожу через ткань хлопковой рубашки, и Гермиона давилась от обжигающей бурлящей ненависти. Фантомная пульсация полового органа на ладони заставляла её чувствовать грязной, использованной, слабой и униженной. С горькой ухмылкой на губах она приняла насмешливую, но правильную мысль: пребывая в заточении спектр негативных эмоций будет неуклонно расширяться. Гермиона ненавидела свое положение. Оставшись наедине с собой после того, как Том запечатлел на телефон картину последствий петтинга, она молча проглотила душевную боль и горькую неприязнь. Гнев задрожал в подкорках сознания, давая не хватающую энергию разуму. Обострившиеся чувства накаливали мыслительный процесс, благодаря которым Гермиона могла выстраивать новую, более правильную для данной ситуации парадигму. Прислонившись к холодной стене, она задумчиво перевела взгляд на тускло горящую лампочку, полностью абстрагируясь от окружающей обстановки. Белая точка, окруженная непроглядным мраком. Что она могла из этого извлечь? Грейнджер невольно сравнила эту темноту со своими сопротивлениями и попытками разозлить похитителя, показывая тем самым свою непокорность и нежелание ломаться под натиском психологического давления. Все действия Гермионы никак не спасали от моральных и физических пыток, что заставляло задуматься – не связана ли эта чернота с собственными заблуждениями в тактике её поведения? Надеясь на лучших исход – на белую точку –, она совсем не замечала густой пелены мрака, которая вопила о неразумном подходе. Стремясь к светлому, девушка забывала про черное, свирепо уменьшающее вероятность приближения к заветной цели. Да, ей нужно изменить подход и мышление в сложившейся ситуации. Но как? Признавать слабость и покорность было унизительным занятием, особенно для Гермионы, которая отчаянно боролась со своими комплексами и страхами изо дня в день. Темнота зловеще зашипела вокруг белого мерцания. Сглотнув стоящий ком в горле, девушка уткнулась лицом в дрожащие коленки, пересчитывая незажившие следы синяков. К некоторому облегчению, парочка лиловых отметин успела слиться с естественным цветом кожи. Они исчезнут также быстро, если ты перестанешь вести себя как гордая львица, — съехидничал внутренний голос. Гермиона знала о необходимости новой тактики поведения. Что, если истина заключена в черной точке? Что, если она является предупреждением того конца, к которому нельзя стремиться? Белый цвет, состоящий из взвешенных решений, не даст приблизиться к затягивающей точке невозврата. И свет лампочки неожиданно стал ярче. Гермионе Грейнджер пришлось переступить через себя и свои принципы. Она не знала, в какой момент ей пришлось задержать дыхание, чтобы открыть второе – то, которое составляет малую часть новой модели поведения. Грейнджер спрятала под темной плотной занавесью все свои первоначальные предубеждения, почти отрицая их существование. Измученное тело помнило отвратительную усталость, и, наверное, благодаря ей парадигма воплотилась в жизнь. Она смутно помнила, как лежала на коленях Тома, укрытая теплым пледом. Чужое тело воспринималось удивительным безразличием, почти принимая все прикосновения сильных алчных рук. Он редко доходил до интимных мест, предпочитая ласкать кожу замысловатыми узорами. Ленивые поглаживания останавливались и концентрировались на низе живота, осыпая чувственными мурашками подрагивающие бедра. Они сидели в холодной камере для наказания, и единственным источником тепла был Том, щедро делившийся жаром через крепкие объятия. Сжавшаяся внутри Гермионы маленькая девочка закрывала себя руками от бьющей по нервам действительности, но в реальность искренний страх даже не смел показываться на побледневшем лице. Вкрадчивый голос похитителя повествовал о книгах и высказываниях великих деятелей современности, а она внимала этот поток, как свежий утренний воздух. Мужчина пересказывал отрывки из произведений Агаты Кристи, Стивена Кинга, Оскарда Уайльда и, в какой-то степени, успел заинтересовать Божественной комедией Данте Алигьери. На каком кругу Ада твое место, Том? — промелькнувший вопрос утонул под волной новой парадигмы. Гермиона не предпринимала попыток для бегства от слова совсем. Поощрением для неё было полноценное питание и горячий душ, которым она радовалась как маленький ребенок. Два дня были сравнимы с учебой; девушка училась новому поведению, постепенно осваивая ненавистные знания с небольшим успехом. Гермиона наблюдала и отмечала в мысленный блокнот пункты, над которыми стоило поработать. Она впервые так сильно возненавидела учиться, и те уроки, которые требовали терпения и заучивания, могли получить неуд. Особенно ей не удавалось привыкнуть к внезапным прикосновениям, вздрагивая от них каждый божий раз. Она знала, что Том не был глуп, даже наоборот, имел невероятно острый ум, обильно сочившийся из темного пронзительного взгляда. Гермиона боялась, что её притворное состояние потерпит разоблачения, за которым последуют немного позабывшиеся наказания. Грейнджер была паинькой, белым пушистым кроликом, доверчиво жующий в углу клетки сладкую морковь. По крайней мере, она старалась такой быть. Даже со скрипом зубами, принимала уродливую букву «Т» на своей руке. Гермиона действовала постепенно, чтобы не вызвать подозрений. Она выявила некоторую закономерность – не сопротивляясь, буквально превращаясь в безвольную куклу, Том не причинял ей вреда. Девушка позволила себе стать слабой, буквально упасть намертво в ноги к врагу. Гермиона разрешала ему все: начиная от обычных прикосновений и заканчивая чтением книг, позволяя мужчине сидеть рядом с ней около бортика ванны. —…несчастья подобны сильному ветру. Я не имею в виду, что он сбивает нас с намеченного пути. Он срывает с нас одежду, и мы остаемся такими, какими на самом деле являемся, а не такими, какими хотели бы казаться. Гермиона задумчиво смотрела на белую пышную пену, под которой скрывались женские изгибы мягкого тела. Аромат ванили царил в горячем воздухе, обволакивая невидимой поволокой тревожное сознание девушки. Сухие страницы книги шелестели под пальцами Тома, когда он осторожно переворачивал их. В его руках покоилось произведение Артура Голдена «Мемуары гейши», которое она сама выбрала только по красивой обложке, пользуясь небольшой щедростью похитителя – правом выбирать то, что ей «хочется» послушать. Являлась ли Гермиона гейшей, способной приносить удовольствие одним лишь присутствием? Она не знала, но была точно уверена в схожести со своим положением. Мысли туго путались от отвращения, но внутренняя установка приводила в баланс бушующие эмоции. Все шло до тошноты более, чем гладко. Она не сопротивлялась, он - не трогал. Вода в ванне была еще теплой, но Том не позволял Гермионе долго сидеть в ней, аргументируя это своей удушливой заботой, в которой она, на самом деле, не нуждалась. Но по обычаю все осталось до боли проигнорированным. Под внимательным взглядом похитителя было невозможно сконцентрироваться на чем-то личном, ведь Гермионе постоянно казалось, что еще немного, и он прочтет затаившиеся в голове мысли. Том был очень жадным. Он не мог отпустить, потому что маниакально желал полного контроля над ней. Над всем. — Занятная книга, странно, что я не заметил её, — мужчина опустил руку в воду, едва касаясь пальцами обнаженных ног, — вылезай. —Что потом, Том? — она знала, как ему нравится слышать свое имя из её нежных уст. —Потом мне бы хотелось обсудить с тобой пару интересных тем, но сначала тебе нужно поесть, сокровище. Гермиона позволяла ему ухаживать за собой. Она молча смотрела на стену перед собой, давая Тому расчесывать высушенные после душа волосы. Мужчина специально позаботился о мягкости зубьев расчески, чтобы не повредить нежную кожу головы. С особенной тщательностью он перебирал пряди, аккуратно прикасаясь предметом к непослушной копне. Пропуская завитки между пальцев, Том довольно оттягивал их в сторону и наблюдал, как они обратно принимали прежнюю форму. Стиснув зубы, Гермиона буравила стену взглядом до такой степени, что перед глазами заплясали огненные пятна. Она терпела, но позволяла ему массировать кожу головы, позволяла погрузиться длинным пальцам в самую глубь густых прядей, позволяла до жадности вдыхать свой естественный запах. Гермиона разрешала абсолютно все. И вот Том методично расчесывал волосы, начиная с волнистых кончиков, заканчивая плавным переходом к основаниям корней. Потом, после небольшого ритуала над завитками, она давала похитителю заплетать что-то похожее на косичку, сжимаясь от довольного урчания над собой. — Ты так прекрасна. Как безжизненная кукла в твоих руках. Единственное, что Гермиона не могла позволить Тому, это близость. Она вела себя послушно, была покладистой девочкой до самого вечера, и за эту приторность и полное равнодушие к происходящему, мужчина разрешил ей насладиться просмотром фильма, но с небольшим условием – их руки должны быть сцеплены холодным металлом. —Назови любую цифру от одного до десяти. Гермиона наблюдала за тем, как Том взял пульт, но не включил телевизор, заинтриговывая настороженную девушку. — Семь. — Как счастливое число? Она промолчала, но в тайне надеялась на магию цифры, благодаря которой сможет погрузиться в темноту сна и скрыться от навязчивого присутствия похитителя. Гермиона солгала, если бы на вопрос «устала ли она?» отрицательно покачала головой, не осознавая, кого больше всего убеждала – себя или вопрошающего. Девушка чертовски устала держать в себе скопившиеся эмоции, которые с каждым моментом грозились вырваться наружу. Контроль над ними давался тяжело, отчего ей приходилось в свободное от Тома время вонзать ногти в холодный матрац, заглушая подкатывающую острую истерику. Маска безразличия быстрее соскальзывала, стоило лишь Гермионе дать волю слезам и надрывному крику, выходящему где-то из глубин души. Но число семь сыграло с ней в злую шутку, когда она отвлеклась от глубоких размышлений. — Ты доверяешь мне? Русоволосая обнаженная девушка стояла на коленях, доверчиво вглядываясь в глаза нависающего над ней мужчины, который обхватывал её нежную шею белыми шелковыми лентами. Во взгляде героини Гермиона увидела затаившуюся страсть, спрятанную под пеленой покорности и чувственности. — Да. — Не шевелись. Обхватив ткань вокруг выступающей части камина, он взял два свободных конца в руки и двинулся к истекающей от вожделения девушке, которая была готова со всей преданностью отдаться в пламенные объятия страсти. Натянутые ленты обманчиво нежно сдавливали тонкую шею, намереваясь при потере контроля задушить до сладкой бессознательности свою жертву. Гермиона учащенно задышала и почувствовала подкрадывающийся страх, когда ощутила на коже сбивчивый жар Тома. Она закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в пальцах от алчных прикосновений похитителя. Невидимый блок паники возник в сознании так резко, из-за чего кареглазая отпрянула в сторону, но дернулась от тяжести, потянув за собой чужую руку. На экране мужчина подхватил девушку под бедра, вонзаясь в податливое тело яростно и глубоко. Он крепко удерживал в своих руках желанную нимфу и шелковые путы, полностью имея власть над опасной ситуацией. Они горячо дышали друг другу в губы, не сводя прикрытых от удовольствия глаз. Толчки мужчины были наполнены властью, грубостью и похотью. Он не ласкал, а подчинял, демонстрируя свою силу обжигающим жаром внизу. А она стонала, жалобно шевелила губами почти что молитву, чтобы любовник растворил её в себе полностью, без остатка. С каждым толчком мужчина натягивал ленты, перекрывая легким доступ к кислороду. Героиня задыхалась, но не было понятным от чего – от недостатка воздуха или от пылающей страсти? — Я отдалась ему целиком, позволила ему решать, когда мне дышать… Она прогибала спину, чтобы сильнее прижаться к разгоряченному адским пламенем телу. Мужской запах, пропитанный потом и тестостероном кружил ей голову, отчего девушка сжималась на члене в конвульсиях, заставляя обоих стремительно приближаться к сокрушительному оргазму. —…И мне это понравилось. Том навис сверху, впиваясь голодным поцелуем в полные губы Гермионы. Она мгновенно ощетинилась и попыталась столкнуть его с себя. Его чудовищные руки сжались вокруг тонких женских кистей, прижимая их по бокам возле её головы к дивану. — Я хочу тебя, — прошептал он в опухшие губы Гермионы. Она вздрогнула от низкой вибрации его голоса, тяжело сглатывая панический ком, застрявший глубоко в горле. Том опустился ниже, покусывая тонкую кожицу на шее, почти не заботясь о чувствах Грейнджер. Жадные поцелуи скользили по ключицам, позволяя влажному языку обводить сладкие впадины на теле. Мужчина с силой прикусил плоть в том месте, где шея соединялась с плечом, и девушка издала надрывный вскрик в пустоту, который стал еще громче, стоило ему сильнее и глубже вонзить зубы. Кареглазая почувствовала что-то теплое на коже, медленно струящееся влажной дорожкой вниз по груди. Это была кровь. Хриплые стоны Тома утопали в удовольствии, из-за чего Гермиона предательски задрожала от отвращения. — Нет, Том, нет! Она запротестовала, отворачиваясь от жадных губ похитителя. Затуманенный от похоти взгляд похитителя загипнотизировал сжавшуюся девушку. — Тебе будет хорошо со мной, Гермиона, я буду нежным… — Я боюсь тебя. Произнесенные слова окатили Тома холодной водой, заставляя напряженное тело дернуться в сторону. Гермиона позволила себе обхватить тело свободной рукой в защитном жесте; почти плача от гнева над потерянным контролем, брюнетка закрылась внутри, разрешая маленькой девочке выбежать наружу из тисков созданной парадигмы. Она не солгала, признавшись, что боится его. Ненавидит и презирает до дрожи в зубах. —Значит потом, да? — сильные руки обхватили мокрые от слез щеки, любовно собирая соленые дорожки, — прости. — Том… —Я обещал, что не буду торопить тебя. Прости меня, сокровище. Гермиона покоилась в крепких руках Тома, слушая нежный шепот раскаяния и чувственный трепет осторожных прикосновений. Безвыходность, которую замечала только Грейнджер, витала вокруг них, оставляя за собой след разбитых надежд. А пока она старательно отсчитывала секунды на настенных часах, похититель клялся не причинять ей боль. Полночь. Завтра Гермиона останется одна и посвятит новый день новой тактике поведения.