Белобрысая

Рождество подкрадывалось незаметно. Казалось, что только-только начался учебный год, но нет. Уже предпоследняя неделя перед Рождеством: полугодовые проверочные, предпраздничная суматоха, терпкий запах ели в коридорах и Большом зале, и не менее ощутимый запах сладостей, что можно было прочувствовать на языке, ещё даже не попробовав саму еду. Последняя зима в Хогвартсе. Алекс ведь уже выпускница. Поэтому тоска окутала её, как колючий плед. Куда более неприятный, чем тот, которым она укутала сейчас ноги, сидя в гостиной своего факультета неподалеку от резного камина из белого камня. — Да я вам говорю, не могут маглы колдовать. Даже на Рождество, — настаивает она, откинувшись на спинку синего кресла. Раздражение уже стало ощутимо раздавливать и без того некрепкое терпение. — И это говорит чистокровка Бланк, — продолжает спорить однокурсница, Шейла Эндрюс. – А я знаю, о чем говорю, у меня отец магл. О да, спасибо за напоминание об отцах. Кэндис Бёрд, другая однокурсница, разместившись на диване неподалеку от Трис, молча листала книгу по магловедению, чтобы привести какой-нибудь аргумент в этой безмерно долгой и скучной дискуссии. — Ну и? Приведи хоть один адекватный пример колдовства на Рождество, — с уставшим вздохом предлагает Алекс. — Да что угодно, — не унимается Шейла. — Гадания. Они всегда гадают, и если бы не сбывалось, то зачем они продолжают это делать каждый год? И все эти их магазины, с разной атрибутикой… — Самовнушение. Всё объясняется самовнушением. Ну не могут их карты, руны, и все тому подобное, быть заряжены магической энергией. А если и заряжены, значит это волшебники постарались, но только это уже как бы незаконно. — А я говорила, что у неё слишком приземленное сознание, — вклинивается Трелони. Кто эту вообще сюда позвал… Сивилла сидела прям на ковре, с рунами и учебником к нему. На самом деле, Алекс, как староста, должна была бы её уже отправить в спальню, ведь отбой уже был, но та сидела тихо, поэтому её существование даже не особо-то и было заметно. — Разве ты не хочешь поглядеть в будущее и очистить разум где-нибудь у себя в спальне? Вместо того чтобы сидеть здесь и обсуждать маглов со взрослыми девочками. — Не будь такой грубой, — попрекает Трис, уловив твердые нотки раздражения в тоне. Всё ещё в некоторой степени удивительно, что они с Трис могут просидеть в одной компании целый вечер. Непонятно, какая это стадия гниения их дружбы. Именно гниения. Разрушения. Она распадается на части, и Алекс не знает, что с этим делать. Потому что даже не знает, хочет ли что-либо делать. Уже просто смирение. Детская беготня с ссорами, претензиями и игнорированием закончилась. Теперь они просто обе существуют. Отдельно друг от друга. Могут что-то друг другу сказать, даже недолго поговорить на нейтральные, отстраненные темы. Вся обида куда-то делась. Теперь просто идет охлаждение. Стремительное, неумолимое. Дружили семь лет, и теперь так дико смотреть на то, как дружеские чувства к подруге остывают. Линии, что связывали их, разрываются. Никакой привязанности. Трис довольно быстро нашла замену. Алекс не нашла, но что уж теперь поделать. А из-за чего? Из-за чего началась эта разруха? Сказать «из-за Мародеров» было бы слишком неправильно. Такой пустяк не мог взять и одним ударом разрубить связь между двумя близкими подругами. Дружба разлагалась уже давно, просто теперь её словно вскрыли ножом и показали всё гнилое нутро. Поэтому оставалось лишь смириться. Алекс не хотелось бороться всеми силами за эти никчемные останки. Зачем, если этого не делала Трис? — Ладно, с тобой бесполезно спорить, — выдыхает в итоге Шейла. — Ага. Трис говорила, что даже если ты не права, ты все равно вывернешься и докажешь свою правоту, — соглашается Кэндис. Ещё и обсуждала её с новыми подружками. Потрясающе. Трис всегда много говорила. Всегда много говорила и мало делала. Что угодно она могла говорить о дружбе, но это всё пустой звук до тех пор, пока та разбалтывает все подряд и не делает больше ни черта для спасения уже пылящихся руин их теплых взаимоотношений. — Моя персона является частым объектом для обсуждения, я смотрю? — усмехается она, обхватив руками колено и уместив на нем подбородок. Усмехнулась она спокойно, наплевательски. А так хотелось другого. Разозлиться, обвинить во всем Трис, вывести на очередной конфликт, чтобы выплеснуть эмоции, что тлели внутри. Выплеснуть уже всё, до капли. — Не переживайте, мне это только льстит, — дополняет она, чтобы разрядить обстановку. Ведь они, пусть она на них и не смотрела, наверняка почувствовали, как наэлектризовался воздух. Это же неправильно. Боги, как же это неправильно. Эти самые однокурсницы, Бёрд и Эндрюс, неплохо так общались с Алекс на протяжении семи лет. Могли беззаботно поболтать, пообсуждать что-нибудь, даже изредка делали вместе в гостиной домашнюю работу. Скорее Алекс связывала их с Трис. А теперь что? Теперь их связывает Трис. Или же это они связывают Алекс с Трис теперь… отчего ещё больше сжимается сердце, обливаясь кровью. Перед глазами почему-то появился образ карты, тройка мечей. Та карта, на которой клинки пронзают сердце. Кто бы мог подумать, что какие-то там нелепые карты, даже скорее просто картинки на них, так ясно могут олицетворять то, что происходит с ней самой. Они продолжили разговор о маглах, и Алекс уже больше в нем не участвовала, к удивлению, хотя не привыкла проигрывать в спорах. Всегда участвовала в разговорах, если тема ей интересна, всегда со всеми спорила, доказывая свою правоту, а сейчас. Уже просто сил не было. Желания. Просто сидела, смотря на расписанный созвездиями потолок. Можно было бы уйти в комнату, но в одиночестве было бы ещё хуже. Мысли слишком громки в тишине. Стоило уже давным-давно привыкнуть к мысли, что рано или поздно они с Трис разойдутся разными тропами. Их связывала школа, а потом? Что было бы после выпускного? Разве продолжили бы они общение, пусть и было оно таким тесным? Вряд ли. Алекс — реалистка. И всё равно в груди ноет. Протяжно, неприятно. Ноет и саднит, как расцарапанная кожа. Это пройдет. Рано или поздно это пройдет, Алекс это точно знала. Чтобы убедиться в собственных мыслях, она взяла с кофейного столика колоду карт, которую чуть ранее использовала Трелони. Не её собственную колоду, а общую, которую часто использовали здесь, в гостиной. Выглядит она менее мрачной, скорее просто классические цвета, классические изображения. Укутав ноги ещё больше в плед, она вздохнула тяжко и принялась тщательно перемешивать. Даже сама толком не понимала, о чем вопрошала у магических сил, пока мешала, — о будущем или о настоящем. О чем-то среднем. О том, какой её жизнь видится сейчас высшим силам. И, закончив, просто вытянула случайную откуда-то из середины. Несколько долгих секунд она смотрела на вытянутую карту. А после усмехнулась, тихо и нервно, так, что никто не услышал. Тройка мечей. Клинки, пронзающие сердце. Вот удивительно-то. — Пойду я спать, наверное, — произносит она в перерыве между брошенными однокурсницами фразами, смысл которых она уже даже перестала улавливать, настолько скучно и плевать ей было. — Уже? Сейчас только пол-одиннадцатого, — напоминает Бёрд, одной лишь обеспокоенной интонацией задавая неозвученный вопрос: что стряслось. Да кому какое дело? — Устала. Положила, чуть ли не кинула колоду обратно на столик и, выпутавшись из пледа, стремительно направилась к двери справа от величественной статуи Кандиды Когтевран, в спальни. — Алекс? — окликает её Трис. Алекс незаинтересованно оборачивается. — Ты сейчас гадала? — Это сложно назвать гаданием. А что? — Одна карта выпала. Наверное, когда ты клала обратно. И Трис демонстрирует только что поднятую карту. У Алекс сердце в этот момент посыпалось куда-то вниз, как бессвязный песок. «Влюбленные». — Думаю, её не стоит учитывать, — вставляет Эндрюс. — Она же выпала уже после, а не во время гадания. Не заморачивайся. — Да, ты права, конечно, — находит каким-то образом Алекс силы ответить. — Ладно, я пойду… Спокойной ночи. Девочки пожелали ей в ответ, и она снова повернулась, продолжив свой путь, едва ли чувствуя ног. Прошла мимо статуи, прошла мимо когтевранской библиотеки к лестницам, неспешно поднимаясь по ступеням и крепко держась за перила. Это ничего не значит. Она выпала после гадания, а не во время этого. И всё же, мозг всё никак не хотел избавиться от образа владельца такой же карты. Упрямо держал образ перед её глазами, словно специально мучая её и ещё больше терзая нервы. *** Никогда не знаешь, куда повернет тебя жизнь. Алекс не могла сказать, что её существование кардинально изменилось, но что-то — определенно да. На подсознательном уровне. Всё просто воспринималось иначе, в сравнении с началом учебного года. Начинала как обычно: с лучшей подругой, без каких-либо происшествий. Затем — та мутная история с недо-преследованием. И теперь почти все связи с Трис оборваны, а сама Алекс сблизилась с Блэком. Это всё — всего лишь за полгода. Хотя, наверное, «сблизилась» звучит слишком громко, неуместно и фальшиво. Просто теперь он её знает получше. Она его тоже. Они не общались толком. Уже столько времени прошло, а они с той встречи в Кабаньей голове толком не говорили. Могли попререкаться, поязвить, просто пошутить о чем-либо, если находились неподалеку друг от друга — в классе, например. Но полноценные встречи не назначали и в целом время вместе не проводили. И это ожидаемо, ведь кто она такая, чтоб он с ней сдружился? Нет. Неправильная формулировка. Кто он такой, чтобы она с ним сближалась? Приходилось вечно напоминать себе о том, что он всё тот же упертый, нахальный придурок, любящий обилие фанатеющих по нему девчонок и выпивку. Типичный семикурсник-гриффиндорец, каких она на дух не переносит. Никакой глубины, никакого интереса. Пошлая банальщина и скука. Поэтому стоило просто забыть. О нем. О его существовании. Вспоминать, только когда он напоминает о своем присутствии — очередными проходными шуточками, и забывать обратно. Легко же. Не легко. А почему? Черт знает. Может, и правда истосковалась по близкому, неофициальному общению. А когда Блэк не ведет себя, как мудак, с ним общаться очень даже неплохо. Лучше, чем с большинством однокурсников. Да и та карта… Однако это никак не объясняет регулярные волны злости, обжигающие внутренности, когда она видит, что он общается с кем-нибудь из девчонок. Не ревнует же она, это даже звучит тупо и нереалистично. Наверное, ей их жаль. Действительно жаль. Они словно не понимают, что Блэк не влюбляется в них, не утопает в их обширном и прекрасном внутреннем мирке, вообще не смотрит внутрь них. Смотрит на картинку. Пользуется. Пользуется вниманием. И уходит, оставляя одну, разбитую и разочарованную. Как самый настоящий мудак. Губит одну за другой и словно даже не видит этого. Не видит, что поступает паршиво. Не придает этому значения. С какой-то стороны, это часть взросления. Любая драма в жизни, даже такая натянутая и глупая, как все эти любовные интриги, оставляет на тебе отпечаток, заставляет посмотреть на мир иначе. Всё, что разбивает нас, в итоге делает нас более стойкими, если мы всё же находим в себе силы это хоть как-то преодолеть. Проблема в том, что она не была уверена в них. Не была уверена, что эти наивные мечтательные девочки понимали всё. Находили силы потом забыть этого наглого паренька с красивым надменным личиком и привлекательной ухмылкой. Забыть и не убиваться по нему до конца года. Поэтому ей их просто жаль. А он её просто бесит. Своим наплевательским отношением к чужим чувствам. И в очередной раз это проявилось, когда незадолго до окончания полугодия она сидела в библиотеке. Готовилась к полугодовым проверочным, уже привычно в одиночестве, которое казалось ей неподъемным прессом, давящим на плечи. Ничего не поделать. С Трис она общалась только если в общих компаниях. Другие хорошие знакомые были где-то в гостиных. У когтевранцев есть личная библиотека, но там не было необходимых учебников. Там скорее были книги для расширения кругозора, а не для подготовки к контрольным. Да и сидеть в башне уже осточертело, честно говоря. Тут хоть повеселее. А Алекс не переносила скуку. »…Метрополитен — скоростная железная дорога, по которой движутся электропоезда определенных маршрутов. Независимо от того, что метро принято считать «подземкой», его железнодорожные пути могут быть проложены как под землей, так и на поверхности земли, а также на эстакадах…», — читала она параграф из учебника, пытаясь отпечатать прочитанное в памяти. Эстакады. Забыла, что такое эстакада. Полистала учебник, пытаясь заново найти определение. Как же у маглов всё сложно. Эстакады какие-то непонятные придумали. С метлами, летучим порохом и трансгрессией живется куда проще. Найдя нужную страницу, Алекс перечитала определение дважды, пытаясь заучить, но в итоге просто с тяжелым вздохом опустила голову на учебник, сдаваясь. Память у нее хорошая. Но не когда речь заходит о магловедении. Понапридумывали непонятно что, а волшебникам — мучайся. А когда выпрямлялась, поднимая голову и потирая уже уставшую шею, заметила знакомое лицо где-то в тени уголка библиотеки, в отделении, по воле судьбы расположившемся прямо перед её столом. Между объемным стеллажом и стеной, на лавке, сидела парочка. И, конечно, целовалась, ведь что ещё можно делать в библиотеке. Колючее раздражение прокатилось вдоль позвоночника. Потому что, во-первых, это библиотека. Во-вторых, они буквально прямо перед её глазами, пусть и в полутьме уголка, плохо освещенного свечами. В-третьих, это очередная девчонка, которой пользуется Блэк. Пользуется. Такое слово отвратительное, что при мысли о нем у Алекс на языке даже почувствовался этот тошнотворный привкус. Мерзость. Это вроде была какая-то шестикурсница с Пуффендуя. А может и пятикурсница… нет, каким бы мудаком Блэк ни был, с пятнадцатилетними девчонками он вряд ли бы заигрывал. Разница в два года была для него пределом, насколько она могла судить. Хоть какие-то принципы у него есть. Но это не мешало ему целовать, сжимать в объятиях, сжигать в своей странной страсти уже непонятно какую девушку за год. Или даже за месяц. Сколько у него уже там пунктов в его безмерно длинном списке «достижений»? Отвратительно. Неправильно. Непозволительно. И этой девчонке плевать, что она у него далеко не первая? Или, что в миллион раз хуже, вряд ли последняя? В голову всверлилась странная идея. Впрочем, как любая идея, возникающая у Алекс под черепной коробкой. Можно разъединить этих голубков. Хоть на время. Спасти девчонку от губительных чар Блэка. Пока мозг ещё не успел начать тщательнее перебирать возникнувшую мысль, приводя всевозможные «против» в ответ на немногочисленные «за», Алекс захлопнула книгу, отчего в воздух взметнулся небольшой сгусток затхлой пыли, и поднялась из-за стола. Ладно, если смотреть правде в глаза, она делала это не только ради кого-то. Ей просто скучно. Не сиделось на месте. А как пропала из её жизни Трис, так пропали и любые идеи о каких-нибудь авантюрах. Теперь ведь даже поделиться не с кем. Поболтать, обсудить. Посмеяться в уютной гостиной, держа в руках стакан горячего шоколада. Не с кем. Положив учебник обратно на полку, Алекс зашла за один из стеллажей, подальше, в почти не освещенный уголок, и визуализировала перед глазами свою анимагическую форму, по которой уже успела соскучиться. *** Губы к губам, кожа к коже, а единения душ не чувствовалось. Звучит так романтично и приторно, что блевать охота. Всё же, целовать её было приятно. Мятный вкус на языке, нежная кожа. Заключил её лицо в свои ладони, а она держала свои руки на его плечах. И ничего не ёкало. Просто приятно. Никаких чувств. Хотелось уже прекратить и пойти перекурить. Но слишком уж ранить её, эту чувствительную девушку, Ханну, не хотелось. Придется рано или поздно. Придется жестоко, грубо, разом. Оборвать всё. Как с предыдущими. Каждый раз, когда понимал, что нет, всё не то, не те чувства, не та душа — обрывал всё к чертям. И влюблялся в другую. Влюблялся ли? Любил ли? Такие высокопарные, слащавые слова. Казалось, не любил он никогда и не полюбит. Ну не чувствовалось того, что описывал Сохатый. Того, что описано в книжонках. Всё не то. А ему хотелось. Не влюбиться, не быть любимым. Он не маленькая девчонка, погрязшая в мечтах о великой и счастливой сказке. Просто хотелось почувствовать. Хоть что-то. Он чувствовал так много и одновременно ни-че-го. Уже тонул, увязал в трясине страсти, окутывающей его второй или даже больше год, но никак не мог почувствовать что-то хотя бы отдаленно похожее на те светлые, мягкие и теплые чувства, как у Эванс с Сохатым. Нет, он не завидовал. Но просто хотелось. Перебирал людей, души, как какие-то музыкальные пластинки, жестоко отбрасывая непонравившиеся, и его от самого себя могло тошнить, но потом он находил себе интересную задачу, чтобы поломать мозг, забивал голову другим, задымлял грудную клетку никотином, и становилось легче. Больше не паршивый человек. А был бы ли он вообще паршивым человеком? Что он может поделать? Он никого не заставляет открывать ему свое сердце. Они делают это сами, и ответственность за это он брать не собирается. Одно единственное действие вырвало его из этих мрачных мыслей, в которых он заплутал, пока целовал её. Белое пятно мелькнуло у него перед глазами, когда Ханна отстранилась первой. Из-за того, что это самое белое пятно приземлилось ей на колени, поверх синих магловских джинсов. — Белобрысая, — беззвучно выдохнул он, наблюдая, как уже слишком знакомая белоснежная кошка устраивается калачиком на коленях его девушки. Девушки? Можно ли её так назвать? Плевать уже. — Разве кошкам можно в библиотеку? — спрашивает Ханна негромко. — Эта особенная. Везде пролезет. Он протянул руку, чтобы убрать Бланк с колен Ханны, как бы странно это ни звучало, но эта стервозная кошка неожиданно громко зашипела, и белая шерсть встала дыбом. — Ай! — Кошка, видимо, невольно вцепилась в колени Ханны когтями, пока выказывала всю свою враждебность по отношению к нему. Сириуса это только повеселило. Не чья-то боль, естественно, а сам факт. — Ты уж её извини. У этой Белобрысой это уже стандартная реакция на меня, когти выпускать. Ханна растерянно посмотрела на него своими красивыми карими глазами, хмуря тонкие брови. Убрала с лица упавшие пряди рыжих волос. — Ты ее знаешь? Это кого-то из твоих друзей? — Она просто мой частый гость. — В тебя даже кошки влюбляются? — усмехается она, даже не подозревая, что шутит на эту тему далеко не первая. — Очень похоже на то. Чего тебе, Белобрысая? — обращается он с усмешкой и снова протягивает руку. Та снова приглушенно шипит, изогнув спину, словно защищая Ханну. Было бы от кого. — Да ладно тебе, не злись. И схватил её рукой, что было несложно — её голова и то меньше его кулака, наверное. Соответственно, взять её за живот, отцепляя от колен девушки, не составило труда. А сердечко под его пальцами застучало бешено. Маленькое, быстрое. Как трепет крылышек какой-нибудь мельчайшей феи. Возможно, она подумала, что он сейчас грубо вышвырнет её. Поэтому, когда он лишь переложил её к себе на колени, она притаилась, ожидая подвоха. — Ты же в брюках. Потом замучаешься от белой шерсти отчищать, — напоминает Ханна, со скептицизмом наблюдая за белым созданием на его черных школьных брюках. — Переживу. Пока Белобрысая, ещё не поняв, что происходит — и это было видно по растерянному взгляду кошачьих желтых глаз — сидела, ничего не делая, он сам решил что-нибудь сделать, провел рукой по её мягкой шерсти, гладя, и чувствуя, как её маленькие мышцы напрягаются под его пальцами. Она боится. Не знает, чего ожидать. А ему так смешно с происходящего, что даже улыбка на лицо полезла и не слезает. Опять она играет в какие-то свои игры? Пусть играет. У него свои. Удивительно, как долго она сидела, словно заглючив. Пока он гладил её по спине и голове, забавляясь мыслью о том, что это не просто кошка. Это та Бланк, которая его бесит до жути, и он прекрасно знает, что это взаимно. А когда его пальцы скользнули по мягкой шерсти к шее, к горлу, её длинные когти моментально вцепились ему в ногу. — Недотрога, — усмехнулся он, даже особо не обращая внимания на эту пустяковую боль. Но когда он в очередной раз провел рукой ей по шерсти, и она, не выдержав, полоснула лапой ему по ладони, оставляя новые две царапины, не зашипеть от боли стало невыполнимо. — Мерлин, ладно, не недотрога, а просто стерва. — Да выкинь ты её уже, — говорит девушка, постаравшись сделать вид, что обеспокоена его царапинами, но он точно знал: ей просто досадно, что уделяют внимание не ей, а какой-то кошке. И рассмеялся, когда заметил, какой злобный взгляд бросила Белобрысая в ответ на эти слова. У этой кошки, на самом-то деле, всегда был какой-то гордый взгляд, с примесью надменности и высокомерия. Такой обычно и бывает у семейства кошачьих, но когда осознаешь, что это человек — становится не по себе. Особенно если учесть, что даже в обличье человека у Бланк похожий взгляд. Кошачий. Пристальный и самоуверенный. — Кто это тут у вас? — надменный строгий голос откуда-то справа. Сириус поворачивается на голос, уже предполагая, что будет дальше. Конечно, это Мадам Пинс, библиотекарь, похожая на стервятника. Конечно, она попросит вышвырнуть питомца из библиотеки, ведь любое животное может волей-неволей потрепать книги. — Уже уходим. Мадам Пинс серьезно кивает и, заключив пальцы в замок за спиной, как надзиратель, уходит. — Как это уходим? — громким шепотом спрашивает Ханна, когда он поднимается на ноги, но Белобрысую из рук не выпускает. Держит, пусть та и брыкается изо всех сил. Даже ещё разок полоснула когтями по коже, хотя и не так сильно на этот раз. — Ты можешь её просто отнести и мы продолжим… ну… мы… — Прости, я и так уже планировал закончить. — В каком смысле «закончить»? — Ханна несколько долгих секунд смотрит на него выпытывающе, пристально. Вероятно, копается в своей голове, пытаясь сама найти ответ. И видя его взгляд, находит нелепо неверный. — Ты порываешь со мной? Она в таком простом предложении нашла намек на разрыв их недо-отношений? Настолько зациклилась на этой мысли, на страхе, что он может расстаться с ней, что её мозг воспринял такую обыденную фразу как решение расстаться. Мерлин, он их уже всех будто бы выучил. Этих девчонок. Нет, он не спорит, каждая индивидуальна, интересна и прочее… но всё же они все как маленькие частички одной и той же головоломки. Чувствует он, совсем скоро все эти игры в отношения ему наскучат. Даже это наскучит… что тогда у него останется? Переделки с Мародерами? Они уже начали кануть в лету. Всё реже и реже. И никотин не спасает. — Вообще-то я имел в виду пойти покурить, но этот вариант тоже неплох, — наконец произносит он и чувствует, как ещё сильнее в его руках забрыкалось маленькое тельце, явно намеревающееся в очередной раз мазнуть ему лапой по руке, только теперь с особым остервенением. Нет уж, маленькая стерва. Сжал её покрепче. — Ты не можешь так поступить. — Извини, могу. До скорого, — и закинув свободной рукой рюкзак на плечо, что было довольно рискованно, учитывая, как снова задергалась висящая безвольным чучелом кошка, вышел из-за стеллажей. Но подумав немного, вернулся. — Правда прости. Я планировал помягче… — Катись уже отсюда. Вместе со своей вшивой, жалкой… — Ага. Его даже особо не мучала совесть. Ему лишь бы покинуть библиотеку наконец. Чтобы переговорить о произошедшем с Белобрысой и посмеяться вдоволь, а не сдерживаясь, ведь это все же библиотека. Около большого школьного гобелена и освещающего коридоры пламени, он наконец выпустил её. Сначала она, судя по всему, приготовилась рвануть как можно дальше и быстрее, но замерла, внимательно оглядываясь. Подметила, что никого нет. — Да давай, обращайся уже в человека, разрушительница отношений. Секунда — и перед ним уже стоит девушка. Темные волосы слегка взъерошены, возможно, оттого что её шерсть в облике кошки была взлохмачена от его рук, но она тут же привела себя в порядок. И смотрела так гневно. Светлые каре-зеленые глаза аж потемнели от злости, челюсть сжата, четко очерчивая и без того привлекательные черты. — Блэк, ты охренел? — Уточни, о чем ты, — спрашивает он, положив рюкзак на пол неподалеку и вальяжно прислонившись плечом к каменной стене. Ему действительно весело. — О том, что я позволил себе погладить милую домашнюю кошку или о том, что расстался с Ханной? Если о втором, то я тебя уже не понимаю. Кажется мне, ты этого и добивалась. Белобрысая явно подрастерялась. — Нет! То есть да! То есть… мне её жаль. Ты пользуешься ей, как остальными. Я не думала, что все приведет к тому, что ты бросишь её, как последний мудак, сразу после того как зажимался с ней в уголке. Уморительно. Наблюдать за ней, всё ещё не до конца отошедшей от произошедшего. Вряд ли она предполагала, что он станет гладить её по шерстке, вместо того чтобы просто избавиться. Настоящий спектакль. Попкорна не хватает. Можно прибавить драмы. — Ты ревнуешь, Белобрысая? — Ревную? — переспросила и облизнула пересохшие губы. — Ты больной, Блэк. Это женская солидарность. — Вот как… приятно знать. А то пока я наблюдаю за вами, девочками, у меня уже возникло ощущение, что у вас солидарности никакой, когда речь заходит о конкуренции, — усмехается он, засунув руки в карманы брюк. — Конкуренции? За тебя? Не много ли ты о себе думаешь? Бланк может говорить, что угодно, но это не отменяет настоящей конкуренции. Пусть смеется, спрашивает, но за ним очередь выстраивается. И если раньше это потакало его самолюбию, то теперь этот театр начинает надоедать. В любом случае, совсем скоро школа закончится, а вместе с ней и репутация бабника, хотя он на дух не переносил это слово. На вкус, как высушенный корень мандрагоры. Мерзкое. Он знает, так как пробовал. С Сохатым на спор. — Я думаю, что тут всё же может иметь место ревность. Очень уж на это было похоже. — А ты у нас знаток женской души? — В какой-то степени. — Показушник. Можешь думать о себе, что угодно, но меня ты точно не знаешь. Показушница. Считает себя особенной? Возможно, иногда она ставила его в тупик своим поведением. В конце концов, не просто так он ломал голову целыми сутками, пытаясь понять, кто именно за ним следит и зачем. Интересный был период, ничего не скажешь. Но теперь. Когда все карты вскрылись, когда перед ним не какая-то таинственная загадка, а почти что раскрытая книга… она такая же, как все остальные. Он даже мог представить, как она отреагирует, если он прямо сейчас сотворит какую-нибудь хрень. В красках, в деталях. Ведь так реагировала бы любая другая. Доказать на примере — проще простого. Схватил её за запястье, несильно толкнул к стене, легким и расслабленным движением прижимая своим телом. Она даже пискнуть не успела. Типичный, уже даже банальный ход. Но действенный, этого не отнять. Её ладони заторможенно уткнулись ему в грудную клетку, держа на расстоянии, но слишком слабо и неуверенно, чтобы ему действительно было трудно прижать её. Кажется такой сильной, упрямой и независимой, а в итоге — просто маленькая, хрупкая девочка, испугавшаяся неожиданного поворота. — Что ты творишь? — хрипловато и растерянно. — Доказываю, — горячим шепотом по её коже, куда-то в шею, одно из самых чувствительных мест. И почувствовал, как она вздрогнула всем своим хрупким телом от ощущения его дыхания на своей коже. Одной рукой упираясь в стену, другую он поднял, коснувшись пальцами её часто вздымающейся грудной клетки. Сердце было ниже, но даже здесь ощущалось, как разогнался ритм у нее под кожей. — Учащенное сердцебиение, сбитое дыхание… — Это нормальная реакция, — говорит она сбито, — когда тебя прижимает к стене какой-то полоумный. Пусти. — Ну-ну. Он усмехнулся. Заглянул ей в глаза, перепуганные, но всё ещё гордые и упрямые до тошноты. Белобрысая не меняется. — Что смешного? — Ты покраснела, — констатирует он, костяшкой касаясь нежной кожи, к которой припал румянец. — Что и следовало доказать. Белобрысая начинала злиться. Видимо, откопала где-то глубоко внутри себя те останки самообладания и вспылила снова, прожигая его потемневшим взглядом чуть ли не до дыр. Оттолкнула его руку, а впоследствии и его самого. Если бы он хотел, не дал бы себя отстранить так просто, но уже не имело смысла продолжать эту игру. Спектакль окончен. Развязка. Сделал несколько расслабленных шагов назад, не прекращая ухмыляться. — Ты ненормальный. Ясно тебе? — Единственное, что отличает тебя от других девчонок, так это то, что ты разозлилась. Ему казалось, от него даже аура такая исходит, раскрепощенная и надменная. Неудивительно, что это проломило в ней какой-то стержень, позволяющий ей оставаться такой же наглой и язвительной, как всегда. Сейчас она действительно выглядела типичной старшекурсницей, без привычного огонька внутри. — И то, если бы я делал всё постепенно, а не неожиданно, ты бы сама у меня уже на шее повисла. Я знаю, о чем говорю. — Зато понятия не имеешь, как себя вести. Ты же на Гриффиндоре, черт тебя дери. Где твое благородство? Честь? Или тебе все-таки надо было на Слизерин, как всей твоей очаровательной семейке? Сначала он даже не понял. Не осознал до конца. Прокрутил её слова в голове ещё раз, словно перебирая и раскладывая по смыслу листы пергамента. А ухмылка уже сама сползла с лица, ещё раньше. Она ведь не могла. Нет, эта никчемная девчонка не могла. Не осмелилась бы. Ляпнуть такое. Очаровательная семейка. Его семья — запретная тема. Заминированное поле. На это поле мог наступать лишь Сохатый, причем совершенно свободно. Мог шутить, подкалывать. Сириус бы только рассмеялся, да и всё. Даже Рем не заговаривал об этом Благородном и древнем доме Блэков. Никогда. Питер уж подавно. Не осмелился бы. Наверняка она, эта стервозная дура, слышала, как он жаловался друзьям на своих предков или братца. И теперь с чего-то решила, что в праве упоминать их. Сравнивать. Да как она смелости набралась сравнивать Сириуса с ними? Язвить тут, как ни в чем не бывало. Кулаки сжались и мышцы под рубашкой напряглись, и, будь Бланк парнем, Сириус бы без зазрения совести уже прошелся по её милому личику, лишь бы выплеснуть скопившиеся в жилах яд и злобу. — Кто бы говорил. Твой дед ничему кроме анимагии тебя не научил, перед тем как оставить на мамочку с отчимом? Белобрысая дернулась, словно он действительно её ударил. Отшатнулась. Вглядывалась в него, не моргая. Словно пытаясь понять, то ли она услышала или просто ослышалась. Будто мгновенно поменялись местами. Только фраза Сириуса куда паршивее, и он понял это лишь после того, как произнес. Понял по её взгляду, по опустившимся от бессилия плечам. Почему из всех способов задеть её в ответ он выбрал наихудший? Это худшее, что он когда-либо ей говорил вообще. Они вечно друг друга подкалывали, но это. Это худшее, что он вовсе мог говорить за последнее время. Шутить можно над чем угодно, но не над умершими родственниками. Тем более умершими в войне. Мудак. Какой же он мудак, Мерлин. Он ожидал, что Бланк влепит ему пощечину, и это было бы заслуженно, но она этого не сделала. Просто взгляд. Этот взгляд, словно он пробил какую-то бронь внутри неё и вытащил наружу чувствительную девочку, которую только что жестоко ранил, полоснул по ней непростительными. У неё даже не нашлось слов. Просто выдохнула тяжело, устало покачала головой и пошла, куда глаза глядят. Сириус встал перед ней. Не отпустит же он её вот так, не поговорив. Не объяснившись. — Слушай, я не… Она делает шаг в сторону, и он отзеркаливает это движение, не пропуская. Ещё раз. — Дай пройти, — у неё даже голос дрогнул. Он не слышал ни разу, чтобы у нее дрожал голос. Даже в ту ночь, когда она ему рассказывала обо всем. Может, и мог дрогнуть, но не так. — Прости меня, ладно? — К черту иди, Блэк. Поверить не могу, что я хотя бы на секунду могла подумать, что с тобой было бы круто общаться. Её уже даже почти трясло. От злости или от обиды, черт её знает. Он не понимал. Уже ничего не понимал, хотел лишь извиниться, но она не желала слушать. — Очевидно, мы слишком бесим друг друга для этого, — продолжает она, испепеляя его взглядом. — Ты бесишь меня. Поэтому ещё раз: просто иди нахрен. С меня достаточно. Он не давал уйти. Плевать было на её слова, на то, что он бесит её. Это и так очевидно. Раз за разом преграждал дорогу, пытаясь объясниться, и ему было плевать, что она начала первая. Весь этот цирк устроила она, его семью упомянула она, но черту пересек он. Непозволительную черту. Иногда ему казалось, что совести у него нет вовсе, но сейчас эта самая совесть пожирала его изнутри. Когда он протягивает к ней руку, сам не зная зачем — то ли просто остановить, то ли даже, черт возьми, обнять, она делает шаг назад, окатывая его волной презрения и ненависти одним лишь взглядом, отчего у него неприятно и туго затягивается внутри какой-то мерзкий узел. А после она обращается в кошку. Прямо у него на глазах принимает свою анимагическую форму, и теперь уже пытаться остановить её бесполезно. Несколько секунд, и она уже пропала из виду, где-то в темноте многочисленных коридоров. Будто и не было никакой Бланк. Не было никакого тупого разговора. Черт возьми. Как он мог это ляпнуть? Пытаясь успокоиться, он втянул в легкие воздух, запуская руку в черные волосы и крепко сжимая. Сокрушенное сердце колотилось так, словно он стоял на краю высоченной горы, боясь провалиться в пропасть. Может, и провалился. Сам не понимал, почему. Столько херовых поступков совершал, и только сейчас — посмотрите на него. Что с ним такое? Почему ему так паршиво от того, как она возненавидела его? Каким взглядом одарила? Разве внутри у него не разруха? Не пустота? Как на этот взгляд могло что-то откликнуться? Сжал руку в кулак и саданул по камням в стене, отчего моментально рассеклась кожа на костяшках. Больно, но помогает. Должно помочь. Наверное. Не ври себе. Ни черта не помогает. Переводя дыхание, сбитое от злобы, уже даже чувствующейся во влажном воздухе, он окинул взглядом коридор. И наткнулся взглядом. На человека. Точнее, его сложно назвать человеком. Падальщик, всегда появляющиеся не в том месте не в то время. Снейп. Он наблюдал за происходящим. Надменно, спокойно. Изогнув одну бровь. Какого хрена? Как много он видел? Вряд ли он видел всё. Но определенно видел то, чего не следовало. Сириус сперва не заметил, но сейчас, по взгляду этого придурка, он знал, готов был поклясться, что Снейп это видел. Снейп видел, как Бланк обращалась в кошку.