Белобрысая

— Так чего она хотела? Сириус даже не сразу понял, о чем вопрос. Настолько был задушен какой-то прострацией, настолько потерялся в своих мыслях, что не сразу отреагировал. Посмотрел на друга рассеянно, пока они поднимались на башню через двигающиеся лестницы. — Бланк. Она подходила к тебе, если ты успел забыть. — В чувствах призналась. Джеймс рассмеялся таким же смехом, каким отвечает на любые шуточки друга, которые обычно прямо-таки сочатся сарказмом и пренебрежительностью. — Я серьезно, — уточняет Сириус, даже не потрудившись перебросить на друга ленивый взгляд. Смотрел на эти бесконечные портреты и бесконечные лестницы. Когда уже закончатся эти гребаные ступени? Побыстрее бы оказаться в гостиной. — Ты не можешь быть серьезным. — С чего это вдруг? Раздражение прошлось по телу ощутимо, заставив незаметно передернуть плечами, лишь бы не разозлиться. Потому что этот тон, когда кто-то якобы знает Сириуса лучше, чем он сам, пускал в голову тот самый ток. — Ты слишком спокоен. — А как я должен реагировать? Ритуальные обряды с бубном в честь нее танцевать? Не она первая, не она последняя. Внезапно, по иронии судьбы, лестница, по которой они поднимались, дернулась и плавно направилась к другому этажу, удлинняя им и без того неблизкий путь. Когда верхняя ступень придвинулась к совершенно ненужному им коридору, Сириус ещё несколько секунд смотрел на эту чертову лестницу в немом недоумении. Стараясь не разозлиться в край, ведь огонь под кожей уже начинал разгораться. Спокойно. Спокойно. Вдох-выдох. Гребаные своенравные лестницы. Не выдержал и саданул рукой по перилам, как будто это поможет. Больно, мать твою. — Тихо, тихо, угомонись, — с беспокойством смотрит на друга Джеймс, подходя ближе. — Что с тобой? Этот вопрос так и повис в воздухе без ответа. Сириус просто продолжил свой путь, пересек небольшую площадку и ступил на следующую лестницу, которая была лишь частью этого огромного дебильного лабиринта из ступеней и этажей. Наверное, можно будет пройти через большое зеркало на пятом этаже. Хоть как-то сократит дорогу. — Я тебя не понимаю, — не унимается Джеймс, пытаясь поспеть за Сириусом, что перепрыгивал через каждую вторую ступень, лишь бы уже быстрее оказаться на месте. — Думал, она тебе нравится. Сириус остановился так резко, словно врезался. Словно перед ним — невидимая стена, об которую он со всей дури въехал головой. Повернулся к другу, который был на несколько ступеней ниже. Невозможно увидеть себя со стороны, но Сириус готов был поклясться, что брошенный им на друга взгляд был уничижительным. — Что за хрень ты несешь? — Ты говорил, она симпатичная. Обычно тебе уже этого достаточно, чтобы попытать удачу. Попытать удачу. Узнать, та ли она самая. Посмотреть, сложатся ли отношения. Да тут и пытать-то нечего. Только если себя самого, и саму Бланк за компанию. Долго, мучительно пытать, а результата не будет. Сириус заранее знал, что из этого ничего не выйдет. — Да, если характер нормальный. А она… — Да ты задрал, — раздражается на этот раз Джеймс, словно пришел его черед для эмоций по какой-то тупой логической цепочке. Он продолжил подниматься по ступеням, вынуждая теперь уже Сириуса следовать за ним, а не наоборот. — Заладил одно и то же. Стервозна… да в каком месте она стервозна? Обычная девчонка. Со своими тараканами, но идеальных людей вообще не бывает, если не заметил. Не считая Лили. С каждым словом Сириусу в голову будто тоненькие острые колы забивали, зля его ещё больше, но на последней фразе он просто сдулся, и губы растянулись в усмешке. Не считая Лили. Интересно, он сам, Сириус, когда-нибудь утонет в этой слепой любви настолько, чтобы не видеть недостатки в человеке вовсе? Или он слишком реалист, или ему просто не суждено встретить действительно «ту самую». — Давай ты просто не будешь выносить мне мозг? Тебе самому она не нравится. — Ну, мне нравится наблюдать за тем, как вы собачитесь, — признается Джеймс со смешком, сильно ослабляя рукой слишком тугой галстук. — Так вот что ты удумал? Записался в свахи, чтобы ежедневно наблюдать, как мы с ней друг другу глотки рвем? — Очевидно же, что да. А ты как думал? И хрен поймешь, шутит он опять или, может, даже серьезно. Сириус только усмехнулся тоже, качая головой. Наконец поднялись до пятого этажа, сошли с лестницы на небольшую площадку, и ноги сами повернули по уже истоптанной дороге к привычному коридору. — Но если серьезно, — продолжает Джеймс невзначай, и Сириус закатывает глаза, перекидывая незаинтересованный взгляд на вычурные каменные столбы в коридорах. Всяко лучше, чем смотреть на резко посерьезневшего вдруг Сохатого.  — Я просто тебя не понимаю. Сам же ей одержим был, помнишь? Чуть с ума не сошел. — Потому что она за нами шпионила, если ты не забыл. — Это-то да. А потом? Даже когда уже узнал обо всем. Да ты ещё пару дней трещал о ней без умолку. Я думал, что у меня уши завянут. — Если ты не забыл, — повторяет Сириус, — я трещал о том, как она меня бесит. — Это не меняет сути. Она поселилась у тебя в голове, ты не можешь этого отрицать. Вспомни лес, ты её защищать вдруг полез от, в общем-то, безобидного Лунатика. Или когда ты часы, — он делает акцент именно на этом слове, намекая на всю абсурдность, — потратил, лишь бы ей настроение поднять. Сделали ещё несколько поворотов. Не замок, а сплошные непроходимые дебри. В коридорах на каменной лавке сидела лижущаяся парочка серебряно-зеленых, и они чуть ли не в глотки друг другу языки запихивали. Сириус скривился. Он же не так со стороны обычно выглядит, да? Поспешил быстрее пройти нелицеприятное зрелище, снова заворачивая на повороте. — Чего ты добиваешься? — с усталым вздохом спрашивает он, чтобы хоть как-то подытожить эту длиннющую лекцию. Ведь смысла в ней, по факту, никакого. — Чтобы ты сам в себе разобрался. Вдалеке наконец показался край большого зеркала, за которым будет широкое пространство, ведущее более коротким путем к седьмому этажу. — Спасибо за заботу, милый, но я и без этого прекрасно себя чувствую. А теперь закрой, пожалуйста, свой рот, или я вышвырну тебя вон из того окна. — Только если я полечу с тобой за компанию, любовь моя. — Вот и чудно. Лучше разбиться насмерть, чем слушать твою нудятину о чувствах. — Ты разбиваешь мне сердце. На последней фразе они только обратили внимание на двух девчонок-четверокурсниц с Гриффиндора, болтавших у стены, но при их появлении замерших. Явно те слышали, как минимум, несколько их последних фраз и теперь обменивались недоумевающими взглядами. — Есть ли смысл делать ставку на то, что уже к вечеру о нас будут ходить лестные слухи? — интересуется Сириус, миновав коридор и последний поворот и подходя к необходимому зеркалу. — Не-а. Я и без того уверен, что будут, — ухмыльнулся Джеймс и, достав палочку, постучал ей по зеркалу, благодаря чему то мгновенно растворилось в воздухе, пропуская их внутрь. Впрочем, в прошлый раз слухи ровно такого же рода разлетелись среди всей мелкотни всего за час. В тот раз Доркас даже подошла уточнить, точно ли они просто друзья. Джеймс наверняка воскресил именно эту же картину перед глазами, и они обменялись ностальгирующими взглядами, а затем со смехом завалились наконец в широкий коридор за зеркалом. *** Пока все прощались и разъезжались, Алекс решила заняться делом, чтобы унять вечно копошившиеся под черепной коробкой мысли. Слизнорт попросил кого-нибудь из старост помочь разобраться в его кабинете, а так как Алекс была ближе всего и делать ей всё равно нечего, — ладно. В другом случае она бы, наверное, попыталась переложить ответственность на кого-нибудь другого, на старосту, обладающего большим энтузиазмом и желающего выпендриться перед преподавателями, но сейчас? Мир и так уже перевернулся с ног на голову. Ей уже так всё равно на всё. Хотелось уже просто плыть по течению. Что будет, то будет. Надоело вставать поперек течения и разбираться с последствиями. Так что да. Учитель попросил — она сделала. Всё просто. — Вот эти сюда, пожалуйста, — командует Слизнорт уже четверть часа, и Алекс ставит стопку бумаг на шатающийся столик неподалеку от окна. — Да-да, а листы пергамента с зеленой пометкой — во-он туда. И ещё, если попадутся склянки V-образной формы, поставьте их на подставку. Вон ту, на полке которая, да. Замучился их искать… а акцио, представляете, не помогает. Эти склянки я купил незадешево, к слову, они из особенного стекла. Такие своенравные… на заклинания не отзываются, проказники. Как же он любит поболтать, этот профессор Слизнорт. Алекс благодарна всем существующим богам — греческим, славянским, плевать — что она не член этого его Клуба Слизней. Терпеть такое регулярно было бы непосильной ношей. Она собрала со стола разбросанные листки с зеленой пометкой в одну стопку и понесла в положенное место. Неужели он не может просто воспользоваться магией? Или ему просто нужен собеседник? Очевидно, второе, и это не могло не раздражать. — Вам же точно не сложно, мисс Блайм? — Бланк, сэр, — безразлично поправляет она, кладя пергамент на стол. — Несложно. — Ах. Да-да, точно. Прошу прощения, — с неприятной неискренностью извиняется он, улыбнувшись. Поправляет свою бабочку на шее. — Так кем были ваши родители, говорите?.. Не могу припомнить никого с хотя бы отдаленно похожей фамилией… — Мою мать вы вряд ли знаете, сэр, она училась в зарубежной школе, — старается она наскрести все остатки вежливости, продолжая разбираться со стопками бумаг. — А у моего отца была фамилия Платт при учебе. — Ах, Платт! — с искренним удивлением восклицает он. — Что ж вы сразу не сказали, что вы дочь Платта? Вы же получаетесь потомком Ярдли Платта! Знаменитейший, великий волшебник! Мерлинова борода… Так вот как зовут человека, из-за которого отцу пришлось сменить фамилию при свадьбе, только чтобы с чистой совестью работать с гоблинами. Она знала, что тот даже изображен на одной из карточек в шоколадных лягушках, но та ей ни разу не попадалась, а сама Алекс не интересовалась его личностью настолько, чтобы что-то выискивать. Он жил-то веков шесть назад. — Этот человек знаменит лишь своей жестокостью. Слизнорт тут же меняется в лице, не ожидав такого льда в её тоне, перерубающего всю безмятежность разговора. От легкой дымчатой растерянности его улыбка немного гаснет, оставляя на лице лишь тень той радости, но затем он берет себя в руки и натягивает эту жизнерадостную маску обратно. — Что ж, что ж, понимаю… ваш отец был такого же мнения. Ох, сколько же споров было! До сих пор помню, сидим на званом ужине и обсуждаем восстания гоблинов… дивные были времена. Так отец был в этом их дурацком Клубе Слизней? Потрясающе. — И как сейчас поживает ваш отец, мисс Блайм? В добром здравии, надеюсь? — Его сгубила болезнь лет пять назад, сэр. Теперь уже он не смог удержать на лице эту фальшивую улыбку. Поджал губы, бледные глаза наполнились скорбным, печальным удивлением, и он нервно пригладил свои тронутые сединой волосы. — Ох, Мерлин милостивый… Примите мои соболезнования… Алекс только лишь кивнула, нисколько не веря в искренность его сочувствия. Заметила среди стопки книг валяющуюся склянку V-образной формы и положила её на ту полку, которую он указывал ранее. — Получается, если Гордвин был вашим отцом… — не унимается Слизнорт, и Алекс рада, что стоит к нему спиной, ведь не закатить глаза было невыполнимой задачей. — Чарльз Платт, чье имя мы можем видеть в небезызвестном реестре, приходится вам дедушкой? — Именно так, профессор. Уточнять и поправлять его, говоря «приходился» вместо «приходится» у нее язык не повернулся. Тот словно отяжелел и не желал двигаться, выводить это страшное слово. Удивительно. Ведь другому человеку она спокойно выдала о смерти близкого ей человека. Даже бумаги из рук вывалились от того, как заныла грудная клетка, и ей пришлось поспешно всё собирать обратно, присев на корточки. — Надо же! Жаль, мне не выпала удача обучать его… кажется, выдающимся он был учеником, ваш дед! Стать анимагом — не каждому-то под силу. Алекс еле сдержала смешок. Даже пришлось щеку прикусить, чтобы ни звука не издать. Среди одного только курса нашлось четыре анимага-подростка. Что уж говорить о других неизвестных, незарегистрированных волшебниках по всей стране. — Вот и зелье готово… — приговаривает Слизнорт, выключая огонь на одном из столов. Алекс бросила на него очередной равнодушный взгляд. — Если вам интересно, мисс, это для шестикурсников. Будет, что им показать после каникул! Хотите подойти, посмотреть? Амортенция — вещь занимательная. Каждому хочется знать, чем она будет пахнуть. — Нет, спасибо, сэр. Я же уже проходила её в прошлом году. До сих пор помнит тот запах. Дождливое утро, свежий пергамент новых книг и теплые вязаные свитера. Сразу какая-то ностальгия по детству и отрочеству. Ещё пару лет назад жизнь была совсем другая. Беззаботная и даже счастливая. — Ну, как хотите… — говорит он, помешивая перламутровое зелье половником. — Мерлинова борода, какой аромат… — продолжает он восхищаться себе под нос. Набрал жидкости в половник и приподнял, демонстрируя. — Может, всё-таки соблазнитесь? Алекс смотрела на демонстрируемое зелье с сомнением. С другой стороны — почему нет? Ей просто любопытно. Изменилось ли что-то с прошлого года, изменились ли любимые запахи. Подошла ближе, заправила темные волосы за уши, чтобы не лезли в лицо и не мешали. Втянула насыщенный воздух носом, вдыхая в самые легкие. Да, всё то же. Дождь, пергамент, свитера. И ещё — да, что-то ещё… Резкое. Одурманивающее и перекрывающие остальные запахи. Крепкое, сдавливающее. Будто рука протянулась и безжалостно сжала горло, настолько мерзко ей вдруг стало, аж до тошноты. Она скривилась, отшатнувшись. Сердце, как самый настоящий предатель, забило об ребра сильнее, словно обладатель этого дебильного одеколона и впрямь был рядом. — Извините, профессор, можно войти? Почти как удар в живот. Выбивает весь кислород и желание жить вообще. Амортенция у нас теперь ещё и слуховые галлюцинации вызывает? Алекс подняла растерянный взгляд, всё ещё не веря. Жизнь не может быть такой жестокой. — Да, да, мистер Блэк, мистер Люпин, заходите. Что-то хотели? Ну конечно. Жизнь решила в очередной раз пнуть её. С размаху, со всей силы. Чтобы она заскулила, сжалась, спряталась, как котенок, в уголке. Какого, блин, черта вообще. Ей уже так осточертело это всё. Он такой же, каким она видела его утром, стоял в дверном проеме рядом с уже не таким бледным Люпином. Алекс внутренне сжалась, обняв себя руками, словно резко похолодало в комнате, хотя воздух наоборот сочился жаром от зелий и огня. Сердце всё никак не могло угомониться. — Я за дополнительным заданием, — объясняет Люпин, проходя внутрь. — Помните, вы говорили? Чтобы улучшить успеваемость. Блэк так и стоял в дверях. Плечом к дверному косяку, руки в карманах брюк. Положение практически кричит об его наплевательском отношении к происходящему, но в глазах — тень удивления. Не ожидал её здесь увидеть. Она тоже не ожидала, но жизнь — сплошная комедия. — Конечно, конечно. Я помню. Проходите, сейчас я отыщу учебник… — говорит он, принимаясь небрежно копаться в книгах и бумагах, которые только-только аккуратно раскладывала Алекс. — А, должно быть, я оставил всё в личном кабинете, дырявая моя голова… Пройдемте, мистер Люпин, пройдемте, сразу там и расскажу вам, как и что делать. Люпин нерешительно посмотрел в его сторону, явно не горя особым желанием следовать в личный кабинет болтливого профессора, но ничего не оставалось, и он шагнул следом, но перед этим кивнул и улыбнулся Алекс в качестве приветствия. Хороший он всё-таки парень. Ремус. А друг его — мудак полнейший. Блэк, понимая, что это надолго, тяжко вздохнул и прикрыл глаза. Покачал головой. И, бросив равнодушный взгляд на Алекс, расслабленно прошел глубже в класс. — Мы что, в какой-то дешевой мелодраме? — раздраженно спрашивает она скорее у себя, чем у него. Слишком огромное совпадение — встретить именно его. Именно сегодня, вскоре после того идиотского признания. — Тебе судить. Ты же эту мелодраму и создала. Да, да, бей по-больному, давай. Ей же мало. — Какого черта ты не уехал на Рождество? — А должен был? — Я на это рассчитывала. Его губы растянулись в насмешливой улыбке. — Ну, таков уж я. Разрушитель планов, единственный и неповторимый. Что это у тебя тут? — он подошел ближе, рассматривая котел неподалеку от нее, из которого поднимался пар завивающимися спиралями. — Занимательно. Дай угадаю, чувствуешь мой одеколон? Стукнуть бы его. Сильно. Рукой — по лицу. До крови. Чтобы сбить эту его ухмылку с его лица и всю его показушную насмешливость. — Ты когда-нибудь затыкаешься? Блэк ничего на это не ответил, только улыбнулся. И так очевидно, что она чувствует. — Всё с тобой понятно, Белобрысая. — А что ты чувствуешь, интересно? Свой же одеколон? Я не удивлюсь. — Если пытаешься меня задеть, ты выбрала крайне неудачный способ. Да, я очень люблю себя и не скрываю. Он даже специально заглянул в котел, немного наклонившись, чтобы действительно вздохнуть аромат любви и проконстатировать, что же он чувствует. Шумно вздохнул носом. И замер. Ухмылка почему-то слегка сползла с его лица. Взгляд посерьезнел, светлые глаза точно потемнели. Его губы скривились будто бы в отвращении. — Ничего особенного, — безразлично сообщает он, выпрямившись обратно и сделав вальяжный шаг назад. — Запах табака, огневиски и кожзама. — Да вы прямо-таки брутальный мужчина, мистер Блэк, — язвит она, закрывая наконец злополучный котел. — Не надоело быть таким клише? — Пока в меня продолжают влюбляться толпами такие, как ты, — ничуть. Бьет по-больному снова. Сволочь. Толпами. Такие, как она. Она терпеть не могла быть обычной. Не выделяться. Быть частью какой-то серой скучной массы. А тут она действительно часть какой-то нелепой глупой толпы, заглотившей наживку на его дебильную удочку. — А вот и мы, — торжественно произносит Слизнорт, выходя из кабинета. — О, я смотрю вам понравилась амортенция? Я же говорил вам, мисс Блайм, она интересует очень и очень многих. — И правда, сэр, — натянув такую фальшиво-вежливую улыбку, отвечает она. — Моя помощь больше не требуется? — Нет, нет, что вы. Спасибо Вам огромное! Пожалуй, пятнадцать очков Когтеврану за помощь. И счастливого Вам Рождества. Хоть что-то полезное. Пятнадцать очков — не пять. Впрочем, за её терпение при выслушивании его болтовни стоило назначить ей и пятьдесят. — Спасибо, профессор, — произносит она с облегчением и берет с одного из столов брошенный там свой рюкзак. Закидывает на плечо, поверх белой рубашки. — А вам что-то нужно было, мистер Блэк? — Нет, я так, за компанию. Так что, как и мисс Блайм, — коверкает он её фамилию под стать Слизнорту, отчего Алекс закатывает глаза, уже стремительно направляясь к двери, — мы, пожалуй, пойдем. — Хорошо-хорошо, идите, — поднимает он руки, словно капитулируя. — Не буду вас больше задерживать. Надеялась выйти раньше этих двоих и быстренько скрыться в коридорах, но куда уж там. Те вышли сразу же, следом, почти шаг в шаг. Люпину всё равно на неё, но вот Блэк. Блэк — явно садист и любит давить на болезненные точки, отравляя человеку все его существование. — Ну что, Блайм… — начинает он насмешливо, но она даже не желает слушать. Могла бы — лишилась бы слуха, лишь бы больше не слышать ни одного его слова. Просто иди нахрен, Блэк. Иди. Нахрен. Вслух ничего не говорит — зубы слишком плотно стиснуты, аж до ноющей боли в лицевых мышцах. Просто демонстрирует ему свои мысли средним пальцем и скрывается за одним из поворотов. *** Рождество выдалось не самое веселое, но что ещё ожидать? Старшеклассников не уехало много. Сидели в гостиной, болтали, шумели. То, что все когтевранцы — зануды, уже отживший своё стереотип, так что алкоголь, разумеется, протащить умудрились. Алекс не пила, хотя хотелось. Залить эту непонятную горечь внутри себя спиртным и проспать после этого крепким сном полдня. Идеальный план, но всё же не для неё. Поэтому развлекалась, как могла. С Трис не то чтобы помирились, но вернулись к той стадии равнодушия, когда они могут просто сухо пообщаться на разные темы, и на этом всё. За эту ночь она что только не делала, чтобы не остаться в одиночестве. Разговаривала с однокурсницами, сыграла несколько партий в шахматы — и каждый раз проигрывала, потому что была слишком рассеянной, — даже немного погадала с девочками из седьмого и шестого курсов. Когда обменивались подарками — ей обмениваться было не с кем, разве что распаковать подарок от семьи и от слизеринца Розье, с которым она все еще неплохо ладила, — она просто сидела в отдалении и, если к ней кто-нибудь подходил поделиться своей радостью, старалась улыбнуться и почти искренне поздравляла. — Я — профессия? — спрашивает она, сидя в удобном синем кресле, когда часа в три ночи они решили собраться толпой и сыграть в банальную «кто я?». Каждому на лоб прилепили бумажку. Когтевранцы обменялись взглядами и смешками. Значит, не профессия. Значит, она некто, что было бы странно назвать профессией. — Нет, так что переходим дальше, — говорит Шейла Эндрюс с энтузиазмом. Ей явно было интересно. — Даже не знаю… так, что я уже там спрашивала?.. У меня три слова. Но предлога нет. Вы издеваетесь. Как можно было придумать словосочетание из трех слов и не вставить ни одного предлога? Это жестоко. — Я вообще не понимаю, как можно было это придумать, — признается Трис, сидевшая рядом с Эндрюс. — Правда, Алекс? Ты точно не пила? И это спрашивает Трис. Бывшая подруга. Будто она не знает об отношении Алекс к алкоголю. — Если бы я загадала что-то более простое, было бы скучно. Поэтому она загадала Шейле «Икона Божьей Матери». Она же кричала о том, что у нее отец магл? Ну вот и удачи ей. — Я уже жалею, что мы дали Алекс придумывать названия всем. Это же против правил… — говорит Кэндис устало. — Мы все должны были загадывать. У Трис, к слову, было — теплица для алихоции. У Кэндис — ходячий мертвец. Сидели они не вчетвером, а целой когтевранской компанией, так что у них в итоге получался целый цирк: гоблинский революционер, котел с жуками, кричащий акромантул и медовая фея неглиже. Так что «Икона Божьей Матери» — далеко не самое сложное. Некоторые играть отказались. Кто-то решил отмечать Рождество, рисуя картину красками — причем та девушка единолично выпила половину бутылку огневиски, так что интересно было увидеть результат, — кто-то решил просто посидеть понаблюдать. Кто-то сидел в отдалении и болтал. Иногда даже доносились слова рождественских песен, когда совсем тихо становилось. — Зато мы теперь все знаем, что у Алекс хорошая фантазия, — со скептицизмом сказал «медовая фея неглиже», откинувшись на спинку дивана. И они продолжили угадывать. Целый круг звучало одно только «нет», потому что ни у одного не получалось хотя бы близко подойти к разгадке. Алекс тоже не гений, но название, очевидно, она загадать сама себе не могла, поэтому ей загадывал кто-то из компашки, а это упрощало ей игру. — Я определенная существующая личность? — спрашивает Алекс скучающе, оттягивая ворот свитера, ведь в гостиной стало душновато от горячего дыхания немного перепивших учеников. Ну, и от камина тоже. — Да, — чуть ли не хором отвечают ей. — Я волшебник? — Да. — Я уже умер? — Нет. Ладно, это сужает поиск. На одну сотую долю, наверное. Пошел следующий круг, с очередной порцией вопросов. Теперь хотя бы время от времени звучало «да», и очередность слегка замедлилась. Люди думали долго, усердно. Иногда даже казалось, что слышен звук двигающихся шестеренок в их мозгах. — Я одушевленный предмет? — спрашивает Кэндис, которая «ходячий мертвец». — Ну… как сказать, — сквозь смех говорит «гоблинский революционер». Другие тоже не сдержались, и волна усмешек прокатилась по всей компашке. — Спорный вопрос. — Да в смысле? — В прямом. Спроси что-нибудь другое. Кэндис недоумевающе развела руки в стороны, и компашка рассмеялась снова. Некоторые заглядывали ей в записку на лбу, уже успев забыть, что там. Вопросы понеслись дальше. Снова черед Алекс. Она задумчиво вытянула губы, смотря в одну точку. Что спросить-то?.. — Я мужского пола? — Да. — Я сейчас нахожусь в замке? — Ну, наверное, должен… то есть мы не знаем точно. Но пусть будет да. Наверное, — растерялся один из парней, и Алекс уловила, что язык у него уже немного заплетается. Где вообще алкоголь? Не могли же они его уже весь вылакать? Или могли? Все-таки в тихом омуте… и так далее, и тому подобное. — Я из преподавательского состава? — Да как она это делает? — недоумевает «котел с жуками», который ещё даже с количеством слов в своем наименовании не угадал. — Она, может, сквозь листок видит или что? — Просто надо было сложнее загадывать, — отвечает Алекс, разминая уже слегка затекшую шею. Неизвестно, который час, а её в сон начинало клонить. — Ну, я не Слизнорт точно, правда ведь? — спрашивает она, и они качают головой. — Я Флитвик? — Не-а. — Ну всё, со следующего круга она отгадает, — разочарованно подперев кулаком подбородок, заверяет «теплица для алихоции», то есть Трис. Так и произошло, в принципе. Мужчин-педагогов у них в школе не особо-то много. — Я Альбус Персиваль… какой-то ещё там… Дамблдор? — спрашивает она в итоге. — А это считается? — интересуется гоблинский революционер, язык у неё уже тоже будто разбух, отчего речь становилась далеко не такой разборчивой. — Ну то есть. Личность-то она угадала, но там формулировка… ну, другая. — Какая? Просто Дамблдор? — Не-а. Какая ещё тогда может быть формулировка? Альбусик? Директор школы? — Ну, по идее, суть она уловила, — говорит медовая фея. — Это не как у вас — если одно слово не угадать, весь смысл пропадает. Так что пусть снимает. После этого вывода бумажка, прикрепленная магией, сама слетела с её лба ей прямо в руки. Алекс перевернула её, рассматривая при рассеянном свете от камина. «Дедуля Дамби». Алекс рассмеялась, откинувшись на спинку кресла. — Если он узнает, как уважительно вы его называете, точно получите в лоб. — Да брось, он наоборот посмеялся бы. Ладно, Алекс выиграла первая. Вот удивительно-то, — с сарказмом произносит «икона Божьей Матери». — Давайте дальше. Играли они ещё довольно долго. Второй победила «ходячий мертвец», затем — «теплица для алихоции», а вот другие всё сидели и сидели, уже явно желая просто сдаться, но Алекс всё время говорила, что так неинтересно, и некоторые с ней соглашались. Со временем, ближе к утру, становилось всё скучнее и скучнее. Алкоголь постепенно прекращал свое действие на когтевранцев, стало более тихо, нудно. Те, кто не играл, уже даже разошлись по спальням. Сонливость всё больше наваливалась на Алекс, утяжеляя ей веки и голову, и приходилось одергивать саму себя каждый раз, когда она начинала проваливаться в дремоту. Ей же даже думать больше не надо — просто сидишь, отвечаешь да/нет. — Пойду прогуляюсь, — сообщает она в конечном итоге, резко поднимаясь с кресла, отчего на пару секунд перед глазами потемнело. Не сделала ни глотка алкоголя, а будто пьяна. Самовнушение, что ли. Когда сидишь в такой компании… Никто, впрочем, даже особо не отреагировал — кто-то угукнул, кто-то кивнул. Замечательная компания. Нет, люди они интересные. С ними можно говорить часами, о чем угодно, у них очень широкий кругозор, но они слишком серьезны. Если она захочет подколоть кого-нибудь из них с привычным сарказмом, они потратят минуту, чтобы понять, серьезно она или нет. Перед тем, как покинуть гостиную, она прихватила шарф и куртку и натянула их при выходе, но вряд ли это понадобится. У Алекс в планах — прогулка в кошачьем облике, а не человеческом. Сейчас пусть и Рождество, Филч явно не дремлет. Сидит где-нибудь в уголке и высматривает непутевых учеников, которые вне своих спален. Да и в таком облике было проще всего добраться до улицы. Через потайные лазы, узкие ходы и даже окна — она просто перебиралась по выступам снаружи стен, что в разы сокращало ей дорогу. Не будь она анимагом, дойти до улицы заняло бы, должно быть, минут тридцать-сорок. И наконец, она предстала морозному, рождественскому воздуху, сонно потягиваясь и вдыхая ночную свежесть в свои маленькие кошачьи легкие. Здесь было удивительно тихо. Очевидно, учеников здесь быть не могло — никого бы не выпустили гулять по окрестностям ночью, но в целом не было особо никаких звуков, не считая приглушенной песни ветров. Благодаря этому самому ветру снежинки не просто опускались на горизонтальные поверхности, но и закручивались, словно вальсируя. Алекс даже улыбнулась, насколько это было возможно в кошачьем облике. Неожиданно, когда она засмотрелась на очередную кружащуюся снежинку, внимательный взгляд выцепил где-то совсем вдали очертания человека. Кому-то ещё не сидится в гостиной? Как этот человек умудрился покинуть замок? Будь она сейчас в привычном виде, ни за что не увидела бы этот силуэт на деревянном мосту, но когда она обращается — вдали видеть куда проще. Даже проще, чем вблизи. Кто-то сидел там, прямо на мосту, просунув ноги через вертикальные брусья перил. По идее, она староста и должна прогнать этого ученика. Но ведь она и сама не в гостиной сейчас. Так с чего она будет портить покой кому-то другому? Другой вопрос — почему он один. На улице. На мосту. Она просто спросит, всё ли нормально. Спустившись на хрустящий снег лапами, Алекс оглянулась напоследок, нет ли никого, и побежала в сторону моста, искренне надеясь, что сидящий на мосту одиночка не окажется вдруг суицидником. — Так, так, так… посмотрите-ка, кто здесь, — произносит Алекс спокойно, пока язык жгли не эти слова, а многочисленные проклятья, которые выжигали ей внутренности. Видите, что только один его вид с ней творит? Сумасшествие. Она сошла с ума. Он поднял на неё слегка рассеянный взгляд, нахмурился, вгляделся в темноту. Увидев, кто его непрошенная гостья, он ответил смешком и приложился к бутылке, что блестела у него в руке. Алекс поёжилась, кутаясь в куртку. На мосту холоднее, чем у замка. — Мелодрама продолжается, Белобрысая? — Судьба нас так и сводит вместе. На самом деле, она могла уйти. Когда увидела, кто именно сидит здесь, но когда еще не обратила его внимание на себя. Могла бы просто скрыться, повернуть назад. Но она ведь уже пообещала самой себе, что проверит, нормально ли все у того человека, что сидит здесь, кем бы он ни был. — Жестокая судьба, видимо. — Почему ты тут один? — игнорирует она его замечание. Нужно уже просто покончить с этим и вернуться в теплую гостиную. Может, даже лечь все-таки спать. Ночь её вымотала. — Я была уверена, что ты сейчас в гостиной, потрясающе отмечаешь Рождество в компании друзей и алкоголя. Алкоголь я вижу. А вот… — Сохатый и Эванс захотели побыть наедине, — грубо обрывает он её. — Лунатик заснул. Питер уехал к матери. — Блэк помедлил немного, горько усмехнулся и покачал головой. — Кто бы мог подумать, что я в итоге могу оказаться лишним в своей же компании… Блэк, кажется, уже пьян, раз его потянуло на подобные разговоры. Несильно — язык совсем не заплетается, а это за сегодняшнюю ночь было для неё главным показателем. Алекс подошла чуть ближе, аккуратно ступая по покрывшемуся ледяной корочкой мосту, чтобы не упасть случайно куда-нибудь за перила, и взглянула на бутылку — трети уже нет. — Ты драматизируешь, — уверяет она. — Просто так сложились обстоятельства. А тебе бы самому лучше сейчас пойти в гостиную, а не напиваться в одиночку. — Можешь составить мне компанию. Тогда это уже не в одиночку. Да, очень смешно. Прямо-таки комедия. Алекс только раздраженно вздохнула, и выдох превратился в дымку пара в морозном воздухе. — Как хочешь, — пожимает он плечами, не встретив никакой реакции. — Я никуда идти не собираюсь. Мне даже встать лень. — Мерлин, ты просто ходячая неприятность. Давай вставай, — говорит она, протягивая руку, чтобы он мог на неё хотя бы опереться. Блэк окинул её безразличным взглядом и сделал ещё один глоток. Даже не скривился почти. Привык ко вкусу? Алекс уже собиралась убрать руку, но он все-таки потянулся к ней. Сжал её ладонь — она у него была удивительно теплая, в отличие от её, — и резко дернул вниз. Ноги подкосились, и она сама не поняла, как уже оказалась на дощатому полу около парапета моста. Мышцы ног заныли от неудачного приземления. — Боже, Блэк, ты совсем умом тронулся? — практически шипит она. — А если бы я упала за ограждение? Сейчас наверняка ответит «тогда проверили бы твои девять жизней». Уже даже приготовилась глаза закатывать. — Я бы удержал. Ну конечно. Этот человек говорил, что с удовольствием сам её за шкирку скинет с крыши замка, а сейчас — я бы удержал. Ну-ну. Несколько секунд она смотрела на него, выискивая в его профиле подвох или намек на саркастичность. Ни одного. Лицо серьезно, спокойно. Взгляд — на темные окрестности замка, и челюсть сжата. Да он сама серьезность. Алекс всего мгновение думала, как поступить дальше. Мгновение, которое показалось целыми сутками, но в итоге она просто просунула ноги в пространство между балками, следуя его примеру. Здесь, рядом с ним, удивительно тепло, заметила она. По идее, этот заснеженный мост должен быть ледяным, а в итоге. Осмотревшись, она заметила, что дощатый пол усеян заметенным сюда снегом и льдом, но именно пространство вокруг Блэка было полностью очищенным и теплым наощупь. Согревающие чары, очевидно. Поглубже вздохнув морозного воздуха, лбом она прислонилась к этим самым балкам, всматриваясь в пространство между. Красиво здесь. Темно, мало что разглядишь, но видно, как высоко находится этот мост, и от этого жутко — упасть запросто, если перила вдруг проломятся, и они оба повалятся вперед, в эту черную пропасть. Она уже давным-давно в какой-то черной пропасти, если так подумать. — Как тебя так угораздило? — неожиданно прорезает воцарившуюся тишину он. — Влюбиться в меня. Подумать только… я в твоих глазах теперь не такой уж агрессивный, импульсивный, непостоянный и предсказуемый выпендрежник? Он запомнил, что именно она ему говорила. Почти слово в слово. Это странно, но она даже не удивилась. Словно навалилось какое-то безмерное спокойствие, расслабляя её и не подпуская близко любые яркие эмоции. — Нет, ты все еще остаешься тем самым агрессивным, импульсивным… и далее по списку… выпендрежником. — Тогда я тебя вообще не понимаю. — Не поверишь. Я сама себя не понимаю. Ещё несколько секунд молчания. Алекс проследила за тем, как особо большая снежинка приземлилась ей прямо на ногу, поверх темной штанины, и медленно растаяла, оставшись крохотным мокрым пятном. — Ты только всё усложнила, Белобрысая. Нормально же общались. Может, со временем даже поладили бы. А ты тут со своей романтикой. — Нормально? — вскинула она брови, повернув голову. Он даже не смотрел на неё. Только перед собой — на горы, на верхушки деревьев темного леса, на озеро. Не на неё. — Ты говорил, что я злобная, хитрая, манипулирующая всеми маленькая стерва. — Что уж тут поделать. Никто не идеален. Потрясающе. Алекс раздраженно покачала головой, прокручивая заново его слова и разбирая по полкам каждое. Словно на перемотку поставила. — Кто сказал, что я хотела все испортить? Не нужна мне никакая романтика. И уж тем более я не хочу отношений с тобой. — То есть я тебе нравлюсь, но встречаться со мной ты бы не стала? «Я тебе нравлюсь» так неправильно и унизительно резануло слух, что даже мурашки по коже побежали, вынуждая передернуть плечами и уткнуться взглядом в собственные слегка покрасневшие ладони, что лежали на её коленях. — Именно. — Я тебя не понимаю. — Ты ещё миллион раз это повтори. Казалось, что он просто усмехнется, снова пошутит, но он никак не пытался развеять напряженную обстановку, а сама она эту ношу на своих плечах не вытянет. — Зачем ты тогда вообще призналась? — Да не знаю я. Не знаю. Я ничего не знаю, — выпалила она несвязно на одном дыхании, а рука сама уже потянулась к бутылке в его руке. Блэк не сопротивлялся, но посмотрел удивленно. Алекс прислонила горлышко к губам и уже в этот момент почувствовала горький вкус алкоголя, но это её не остановило, и она сделала пару глотков. Крепкий напиток обжег глотку и будто бы даже легкие, заставляя неизбежно закашляться. Горечь словно приросла к языку, вкус прилип намертво, и даже запить нечем. — Я явно оказываю на тебя дурное влияние, — смеется наконец Блэк, забирая бутылку из её руки. Думала, что удастся заглушить терзающие изнутри чувства этим огненным варевом, но куда уж там. Двумя глотками точно не получится, а напиваться… нет, она не станет. — Говорила, что не пьешь, — констатирует он, видимо, ожидая развернутых пояснений её поведению. — Дедушка запрещал. Так и осталась привычка. — А я-то думаю, с чего это вдруг семнадцатилетняя девчонка не пьет алкоголь. На зубрилу ты не похожа. — А если не пьет, так сразу зубрила, да? Блэк усмехнулся и пожал плечами. Запрокинул голову, словно подставляя лицо ночной прохладе. Возможно, просто рассматривал редкие проблески звезд меж облаками, с которых продолжал сыпать редкий снег. Черт его знает, о чем он там думает. — И почему тебе запрещали? — неожиданно спрашивает он, продолжая разговор. — Что, даже в маленьких количествах? — Папа выпивал. Дедушке не нравилось. Не хотел, чтобы я последовала примеру, и всё тому подобное. Может, немного перегнул. Неизвестно, зачем она вообще это сказала. Просто сорвалось с языка. Могла бы промолчать, но нет, зачем-то ответила. А это же, вроде как, личное. Они с Блэком, вроде как, не близки. Два глотка алкоголя вряд ли так подействовали бы на её, в общем-то, трезвый рассудок. Может, снова дело в ночи? Звезды и уединенная обстановка. Что они только не способны, черт возьми, сделать с рациональным человеком. — Хоть книгу пиши по твоей семье, — говорит он. — Как и по твоей. — Что правда, то правда. Ещё один его глоток. Может, ему уже хватит? Но он не выглядит пьяным. Совсем. Глаза немного блестят, это правда, но речь всё такая же связная, разборчивая, и он не ведет себя неадекватно. Неужели уже иммунитет к спиртному? В семнадцать-то лет. Дожили. — Ты говорила, у тебя отчим же, да? — А что? — И как он? Ладите? — У нас какой-то очередной сеанс психотерапии? — Да просто интересно. Можешь не рассказывать. Он издевается. Ощущение, будто у него какие-то проблемы — раздвоение личности, или что там в Мунго лечат. То шутит над ней, насмехается и с явным удовольствием давит на болезненные точки, то просит — спокойно, по-хорошему просит — рассказать о своей семье. И, как обычно это происходит после фразы «можешь не рассказывать», она вдруг с чего-то решила рассказать. Сказала, что не особо-то ладят. Сам по себе отчим неплохой, но характерами они слишком разные, и Алекс слишком часто волей-неволей устраивает конфликты, а потом по просьбе мамы извиняется, скрипя зубами. Просто она скучает по папе. И если с его отсутствием в её жизни она успела свыкнуться, пять лет прошло, то потеря дедушки стала слишком сильным ударом, после которой у неё в корне изменилось поведение. Словно другой человек. Отрицательные черты стали ещё более заметны, положительные притупились, затихли. Стала конфликтной, немного даже истеричной, не контролировала свои поступки и слова. Блэк просто слушал её, никак не комментируя. Изредка мог что-то сказать, задавал вопросы из интереса. Что на него нашло опять? На неё? Не лучшая идея, изливать душу ему. А кому ещё? Ещё хоть кто-нибудь спрашивает? Интересуется? Всем плевать на неё. Загвоздка в том, что и ему должно быть плевать тоже. — Твоя очередь, — со смешком заявляет она, поправляя затянутый на шее шарф. — Неужели хочешь послушать о моей семейке? Мало наслушалась, пока следила за нами? — Мало. Я знаю, что с тобой обходились по-скотски, но не знаю, как и почему. Если не хочешь ворошить прошлое, то я и не настаиваю. Всё-таки — кто я такая, чтобы само величество Бродяга снизошло до личных бесед со мной? Блэк усмехнулся. И — неожиданно — снова приложился к бутылке, только теперь сделал не один-два глотка, а куда больше. Глоток за глотком. Алекс даже будто почувствовала это ощущение: как обжигающее варево потоком стекает по глотке, вниз. Как он это пьет? А затем он действительно заговорил. О семье. Блэк правда заговорил о семье, и это было в его привычной манере — с шутками, сарказмом, но суть оставалась ясна. Родители ни во что его не ставили из-за его убеждений, а Регулус вечно подлизывался к ним, осознанно отдаляясь от старшего брата. Они говорили долго. Алекс старалась придерживаться той же стратегии — не перебивать, не мешать, а просто слушать и изредка задавать вопросы. Действительно хорошая стратегия, на самом деле. Казалось, целые часы прошли, пока они болтали, как какие-нибудь старые друзья. Может, действительно столько и прошло, но они даже не замерзли — согревающие чары позволяли морозу лишь слегка коснуться кожи, освежая, но далеко не до обморожения. Когда Блэк снова замолчал, и повисло молчание, прерываемое лишь их мерным дыханием, Алекс поддалась искушению, которое мучило её полночи, и положила голову ему на плечо. Сама не поняла, зачем. Почему. Но это было так комфортно. Он теплый. И пахнет этим своим одеколоном, который она уже ненавидела до ужаса. Казалось, что он уже поселился в её легких и пустил глубокие корни. — Наши отношения дошли уже даже до такой стадии? — Помолчи. Я греюсь. — Неужели чары не помогают? Я-то думал, я в магии не дурак. Алекс рассудила никак не отреагировать на изобличение её откровенной лжи, и только улыбнулась, но голову не убрала. Блэк тоже не сделал ничего, чтобы как-то ей помешать. — Утром я скорее всего буду ненавидеть себя за эту ночь, — признается она, не сумев скрыть нотку сожаления. Да и не хотела. — Да. Думаю, я тоже. А тем временем утро уже стремительно наступало. Алекс не имела ни малейшего представления о том, сколько времени они так, сидя на мосту, провели, но уже вскоре зимняя глубокая ночь стала заменяться предрассветными сумерками, а после небо рассекла красная полоса, свидетельствующая о восходе солнца. И это был настолько уютный, безмятежный момент, что ей хотелось выть от осознания — он не может продолжаться вечно. Невозможно остаться в этих минутах жить. Жизнь слишком жестока и не могла дать возможности поставить скоротечное существование на паузу. — С Рождеством тебя, Белобрысая. — С Рождеством. Бродяга. Эта очередная сказочная ночь подходит к концу, но Рождество ещё не кончено. Для большинства людей оно закончится ещё очень и очень не скоро, но Алекс уже чувствовала — её праздник неизбежно завершится, как только они попрощаются, расходясь по разным гостиным. И пусть они не дарили друг другу никаких подарков, ведь они оба понятия не имели, с кем именно встретят это Рождество, это неважно. Для Алекс самым главным подарком был именно этот момент. Сказочный рассвет и плечо, которое хотя бы ненадолго стало для неё опорой.