Белобрысая

— Ты сегодня тихая. Прозвучало так равнодушно. Алекс, которая до этого удобно устроилась наполовину на столе, положив перед собой локти и разместив на них уставшую голову, выпрямилась и вопросительно изогнула брови, взглянув на него. — Обычно ты говоришь и говоришь, — всё также спокойно констатирует Северус, даже не отвлекаясь от своего учебника, на полях которых выводил чернилами какие-то пометки. — А сейчас с чего-то затихла. Поскромнела? — Не тихая, а задумчивая, — отвечает она немного заторможенно, игнорируя последнее. — А задумалась ты о?.. — специально не продолжил, оставляя это для Алекс. А Алекс продолжать точно не собиралась. Взглядом снова мазнула по тому, кто был объектом её задумчивости всё это время. Блэк. Сидел за другим столом, вдалеке. На удивление, отдельно от своих дружков, но на то была причина. Русоволосая, когтевранская причина, которую было неожиданнее всего увидеть в качестве очередной его девчонки. Кэндис Берд, та самая её однокурсница. На чувства Трис ей плевать? Этой Кэндис. Вроде подружками заделались не так давно. — Не бери в голову, — отвечает она, с трудом отведя взгляд, так и возвращающийся вечно сам к тошнотворной парочке. Словно намагниченный. А Северус проследил за этим взглядом. — Мерзость, — с ощутимой концентрацией презрения выдыхает он. — Не перестаю удивляться тому, как с таким старшим братом Регулус растет адекватным, разумным парнем. Но давно уже пора смириться, что в семье не без урода. Её почему-то так эта фраза ударила. Прям острым колышком — в виски. Зная, как сильно беспокоит Блэка тема семьи. Зная, как сильно слова его матери разъедают его. Слова о том, что он слабый, никчемный, недостойный выродок. Ей вдруг стало так мерзко, настолько стал горьким привкус на языке, что захотелось молча встать и уйти. Она продолжала сидеть. Снова взглянула на него. Бёрд улыбалась какой-то его шутке — наверняка дебильной, но так девочки обычно и флиртуют, по-глупому смеясь над абсолютно несмешным, — а он что-то рассказывал. Прекратил рассказывать, замолчал. Заправил ей прядь за ухо. Мерзость. Конечно, как это обычно и бывает после такого, он потянулся к ней и по-собственнически поцеловал, пока та таяла в его руках, подобно жалкому кусочку льда на жаре. Блэк плавил её своим жаром, а та даже не замечала, что растворяется. Меркнет. Не замечала, что её губят, только радовалась и беспрестанно улыбалась. Алекс почему-то не могла отвести взгляд, будто бы физически сил не хватило бы. Сидела, смотрела на эту нелицеприятную картину, от которой всё тело взвилось терпким отвращением. Зачем? Отвернись. Не смотри. Заговори с Северусом — о чем угодно. Только-только набрала в легкие воздух, чтобы заговорить, как пришлось выпустить его из легких обратно. Блэк открыл глаза. Целуя Бёрд, он открыл глаза, и явно попадет за это в Ад, ведь в ту же секунду стало ещё очевиднее, что он просто играется чужими чувствами, как никчемной, жалкой куклой. Продолжая целовать её, он окинул зал скучающим взглядом, будто его силой заставляют это делать. Будто он не сам первым потянулся, а это она наложила на него империус, и он был не вправе отказаться, а сейчас терзался нестерпимыми муками. Зал полупустой, столы сдвинуты по-особому, ближе к стенам, потому что ужин нескоро, и сейчас немногочисленные ученики просто занимались своими делами, преимущественно подготовкой к экзаменам. Алекс не успела отвести взгляд, когда его собственный остановился на ней. Ток как будто прошелся под кожей премерзкой судорогой, вынуждая её вздрогнуть. Целуя её, он смотрел на Алекс, смотрел прямо в глаза, и этот взгляд впивался ей в грудную клетку острыми когтями, искореживая душу. Терзая, ломая и пуская под кожу обжигающее горючее. Это самая настоящая пытка. Зачем? За-чем? — Только не говори, что хочешь на место его очередной пассии, — с безразличной, неприятной насмешкой произносит Северус, увидев, куда направлен её взгляд. Она словно вырвалась из манящего транса, выпуталась из бесконечного пугающего лабиринта. Часто заморгала, переводя взгляд на собеседника. Что? — Что за бред? — Ты уже не в первый раз смотришь в его сторону, думая, что никто не замечает. Я полагал, что у тебя-то должно быть чувство собственного достоинства, но, Алексия, ты разочаровываешь меня. — Так может, чтобы не разочаровываться, не следует строить никаких ожиданий? Сама удивилась, с каким льдом в голосе прозвучала фраза. Если к ужину сугробы снега растают, то знайте: это просто холод прямиком со своей улицы собрался в её глотке. Северус удивленно посмотрел на неё, и ей захотелось провалиться под землю, в самый ад, лишь бы не сидеть сейчас здесь и не выдерживать на себе его пристальный взгляд, словно он читал по лицу её эмоции и мысли, как самый простой учебник. — Ты правда влюбилась в этого придурка, не так ли? Я говорил несерьезно, но раз уж ты… — Во-первых, нет, — резко обрывает она его, высокомерно приподняв подбородок, словно это он несет околесицу, а не она превратилась в жалкое подобие всех блэковских фанаток. — Ты правда считаешь, что я могла бы? Снейп бросил на неё сардонический взгляд, и она закатила глаза, наскребя все остатки сил на то, чтобы не показывать свою напряженность. Скрыться за маской пренебрежительности, пока внутри всё скручивается, скручивается в тугой болезненный узел. Её уже тошнит. — Даже если бы влюбилась, — продолжает она небрежно, стараясь наполнить голос саркастичностью. — То что потом? Прекратишь со мной общение? Расскажешь всем мой секрет? Его губы скривились в презрительной усмешке. Не та реакция, которую она ждала. Посмотрел на нее снова своим долгим, глубоким взглядом. Алекс готова была поклясться, что уже заранее видит его мысли сквозь эту глубокую черную радужку. Нет, только не… — Так вот причина, по которой ты проводишь со мной время? Только чтобы я не раскрыл твой маленький интригующий секрет? — Шутишь? Я бы не опустилась до такого, — выпалила так быстро, будто заранее готовила ответ, хотя не задумалась ни на секунду о том, как сложить из букв эти слова, насквозь пропитанные фальшью. — Я в этом не уверен. Со смешком он захлопнул свою потрепанную книгу, в которой уже успели засохнуть его чернильные пометки. Закинул потертый тканевый рюкзак на плечо и встал из-за стола. Куда он? А Алекс будто пригвоздилась к деревянной лавке. Смотрела на то, как он поднимается, потерянным щеночком, не понимающим, что происходит. Нет, он не мог обо всем догадаться. Не мог всё понять. Не мог изобличить её игру. Это ведь и не игра была. Ну правда. Общение с ним строилась не только на секрете. Это могло быть фундаментом, но явно не единственным поводом. Одного лишь фундамента не хватит для целой конструкции. А теперь. Он может рассказать всем о её анимагии, ведь она для него никто. Всегда была никем, но они неплохо проводили время. До тех пор, пока она, как безумная идиотка, не влюбилась в ещё большего идиота. — Можешь выдохнуть, — с ядом в тоне произносит он, а в черных глазах — такое пренебрежение, что злость сама по себе начала скапливаться в жилах, в венах, разгоняя кровь и учащая сердцебиение. — Какой мне прок выдавать тебя? Блэку плевать. Теперь уже я вижу — ему абсолютно плевать на тебя, хотя ещё недавно я мог с этим поспорить. Что бы ты там ни начала к нему чувствовать… ты для него всё ещё никто. Поэтому и твой секрет бесполезен тоже. Хорошего дня, Алексия. И он просто ушел. С насмешкой покачал головой и направился к дверям, оставляя её только смотреть на его удаляющуюся немного сутулую спину. Эти слова оглушили. Засунули в какой-то непроницаемый купол, и она не слышала ни звука, не чувствовала ничего, кроме разливающегося внутри горючего из злобы и обиды. Нет, она не обиделась, как маленькая девчонка. Её это злит. Просто злит до трясучки. Какое право он имеет просто брать и выливать ей в лицо правду? Горькую, тошнотворную правду, от которой весь её мирок переворачивается с ног на голову. Она и так понимала, что Блэку плевать. С чего бы было не плевать? Они друг другу никто. Она для него никто. Прямо сейчас тот лижется с очередной идиоткой, и ему до лампочки, что происходит с Алекс. Но слышать это от Снейпа. Знать, что в его глазах она теперь — как все те девчонки, не особенная, не интересная личность, а как все они. Знать, что он разочарован. Какого черта ей не все равно? Теперь не осталось даже Северуса. Северуса. Того, с кем она могла проводить время, чтобы не задыхаться от ненавистного одиночества. Злость внутри всё кипела, и кипела, и кипела… на себя, на него, на Блэка, Берд и весь мир. Кипела, пока не нашла выход в том, чтобы одним движением скинуть к чертям всё со стола. Всё, что только попалось под руку. Все свои вещи. Учебники, тетрадь, письменные принадлежности. Выплеснуть. Это всё. К чертям. Не помогло. Ничего не помогало, и она дышала тяжело, всей грудью, всё ещё ощущая, как задыхается. От эмоций, от этого непонятного кома, что навалился на неё по её же вине. Всё это — её вина. Все её проблемы исходят от неё самой. Она сама — проблема. Люди оглядывались на неё. Она ведь всё ещё в Большом зале, хотя так просто было об этом забыть. Учителей не было, но те немногочисленные ученики, что остались на каникулы — да. Смотрели. Перешептывались. От этого злость ещё больше колыхала внутри, и она чувствовала, как непонятная паника наваливается на неё. Зал будто уменьшался в размере и давил, давил. Стены окружали, как капкан. Дышать всё труднее и труднее. Её трясло, эта безумная лихорадка пронизывала всё тело, и она даже не понимала, почему. Что такого случилось. Что могло быть хуже того, что уже случалось в её жизни. Ничего. Уже испытала всё, что могла. Уже прошлась по всей палитре красок. Она сходит с ума. Да. Уже просто лишается рассудка, уплывает сознанием куда-то далеко, но голоса людей возвращают ее на землю, будто ударяя о плоскую поверхность. Кто-то сказал «истеричка», она слышала это. Голос незнакомый, но слышала… и «ненормальная». «Что это с ней?» Пошли все к черту. Ей плевать на всех. Просто плевать. К черту. Взгляд, лихорадочно шарящий залу, остановился на нем. Всегда именно к нему, возвращался к нему, словно был домом для этого самого взгляда, домом, куда всегда возвращаешься. А он смотрел на неё непонимающе. Уже не целовал эту долбанную Берд, просто смотрел, как и она, держа руку у той на талии. Алекс тут для всех чертово цирковое животное? Так уставились все. Алекс всего лишь скинула свои гребаные вещи с гребаного стола. Единственным решением выбраться из этого душащего состояния было просто уйти. Стремительно покинуть давящий со всех сторон зал под этими обжигающими взглядами, не чувствуя ног, не чувствуя себя. Когда вылетела в вестибюль, легче не стало. Думала, сможет хоть глоток воздуха сделать, но только хуже и хуже. Как петля на шее, один неверный шаг — повиснешь безвольной дергающейся куклой. Коснулась пальцами горла, будто на нём действительно затянули петлю. Нет, ничего. Ничто не давит, кроме этого тупого кома внутри. Мчалась непонятно куда. Сама не понимала, что на нее нашло, просто шла, и шла, и шла… бежала по коридорам, не осознавая и не видя никого. Хотела обратиться в кошку. Эмоции и чувства будут проще. Легче. Сможет успокоиться. Но не могла. Боялась. Нужно было сконцентрироваться, а сознание было так рассеяно и неясно, что она не хотела рисковать. Не получилось бы. Вечно у неё всё не так. Выше, выше по ступеням… какой-то коридор. Завернула в один из коридоров, в пустой, холодный коридор, прижалась к стене, вжалась в угол, в объятия ледяных камней. Дышала тяжело, а в горле пекло комом. У неё никого не осталось. Даже Северус. По какому-то тупому стечению обстоятельств даже Северус озлобился на неё, разочаровавшись. Ни Трис, ни Северуса, никого… для Блэка она никто. Матери на неё плевать, отчиму тем более, отца нет. Дедушки нет. У неё никого нет. Алекс просидела в одиночестве, которое так ненавидела, часами. Бродила по коридорам, смотрела в окна, за которыми бушевала декабрьская метель, плутала по замку, как призрак, стараясь избегать людей, хотя раньше только и питалась энергией в обществе других. Была такой общительной, нуждалась в компании, в людях. Теперь просто посмотрите на неё. Потерянная. Жалкая. С каких пор ей нужна такая малость, чтобы сломаться? Разве не считала она себя сильной когда-то? Дед всегда говорил ей, что она сильная. Со всем справится. Посмотри теперь на меня, дедушка. Я не справляюсь. Хотелось выть и кричать, но она сжала челюсть до боли. — Ты не заблудилась? — нежный женский голос за спиной. Спокойный, флегматичный. Алекс обернулась и увидела парящую в воздухе Серую даму. Привычно красивую, статную, слегка отстраненную и задумчивую. Она часто помогает выбраться из этого лабиринта коридоров младшекурсникам, и, видимо, помочь старшекласснице она была не против тоже. — Нет, всё в порядке, Елена. Спасибо. — Ты чем-то обеспокоена? Серую Даму явно не устроил ответ. Что странно, ведь редко та докапывается до учеников. Предпочитает одиночество, ей в нем комфортно, как в спасительном мягком одеяле — подальше от людей, от тех, кто может каким-нибудь образом её ранить. Они с Алекс такие разные. Алекс хотела бы быть такой, как она. Не иметь нужды в людях. Быть независимой от других, свободной. — Вы, живые, так недооцениваете свою жизнь, — неожиданно произносит она, спокойно и задумчиво, словно прочла мысли. — Если ты думаешь, что я не наблюдаю за вами, людьми, ты ошибаешься. Я вижу ваши проблемы. Не лично твои, но в целом… привидения отдали бы всё, чтобы снова жить. Любить. Чувствовать боль. Да, даже боль… вы её не цените. Чувствовать её — лучше, чем не чувствовать ничего. — И я должна быть рада, что мне больно? Сама не понимала, почему поддержала разговор. Почему не выслушала молча этот странный монолог и не ушла подальше. Серая Дама подплыла ближе, немного снизилась, чтобы быть примерно на одном уровне с собеседницей. — Нет. Но ты, видится мне, увязаешь в мыслях об этой боли. Позволь ей пройти через тебя. — Елена коснулась своей неосязаемой рукой грудной клетки Алекс, и ощущение от этого было, будто внутрь впустили струёй ледяную воду прямиком из Черного озера. — И отпусти. Снова она поднялась выше, почти к самому потолку. Подлетела к окну, смотря через витражное стекло на разбавленный легкой бурей внешний мир, словно опечаленная узница замка. — Пока ты будешь цепляться за свое состояние, оно не пройдет. Позволь себе не думать. Как привидение вашего факультета, могу сказать — когтевранцы слишком много рассуждают. Иногда, поверь мне, стоит просто отдаться чувствам. И жизнь станет проще. Напоследок Серая Дама многозначительно посмотрела на Алекс, а после прошла сквозь окно, исчезнув также неожиданно, как и появилась. Алекс стояла в этом пустом коридоре, всё ещё смотря вслед. Не понимала, что только что произошло. Все те чувства, что топили её в грязи, будто вынули наружу и оставили валяться у ног, оставляя её только в густой растерянности. Серая Дама видела ее состояние? Наблюдала, как она бродила по коридорам, обнимая себя за плечи в безуспешной попытке успокоиться? Нет, Алекс не согласна с ней. Как можно ни о чем не думать? Как можно поддаться этим чувствам, впустить в себя всю боль целиком? Она разрушит её. Сейчас она проникает внутрь, как яд, поэтапно, но если впустить в себя все чувства разом — она сломается окончательно. И ни что её не способно будет починить. Алекс не согласна с Серой дамой. Однако спокойствие после этого разговора неожиданно нахлынуло на неё, заставив её просто вздохнуть поглубже, отчужденно отправившись обратно в гостиную — долгим путем, чтобы было больше времени для окончательного успокоения. *** Подходя уже к гостиной, она вспомнила о том, что не попадет в неё без ответа на вопрос. А думать ясно она сейчас не могла вовсе. Придется заночевать в коридоре? Или ждать других учеников? Заметив приближение ученицы, уже знакомая статуя орла в двери словно проснулась, открыв свои бронзовые глаза. Алекс нехотя постучала молотком, уже понимая, что на вопрос она не ответит. Попытаться стоит. — Если жизнь после смерти существует, — четко и с расстановкой спрашивает орел, — почему люди так цепляются за нынешнее бытие? Вопрос, конечно, интересный, и она бы с радостью пофилософствовала как-нибудь поздним вечером, но в теплой и уютной гостиной, в компании других людей и не желая растерзать себе грудную клетку, лишь бы не чувствовать ничего. Неожиданно Алекс усмехнулась. Ответ на поверхности. Она же буквально только что это обсуждала. Только что об этом думала. — Потому что настоящая жизнь — это чувства, а смерть отнимает возможность чувствовать, — озвучивает она основной смысл лекции от Серой Дамы, сама мысленно не соглашаясь со своим же ответом. Однако орла ответ удовлетворил, и дверь отворилась, пропуская Алекс внутрь. Стоило ей пройти небольшое темное пространство между входом и непосредственно самой гостиной, как уже кто-то возник на её пути, заставив рассеянно отлепить унылый взгляд от пола и поднять его к человеку. — О, Алекс, я как раз тебя ждала, — непринужденно, с ноткой легкомысленности говорит Кэндис, протягивая что-то. — Ты в большом зале вещи оставила. Ну, когда их… уронила. Я решила собрать и сюда отнести. Ты как? — Спасибо, конечно, — произносит Алекс, окутанная дымкой растерянности, забирая свои вещи и крепко прижимая их к своей груди, будто пряча измученное за это время сердце. Ни капли она не верила в искренность Берд. — Но, Кэндис, мы живем в одной комнате. Ты ждала, чтобы отдать их мне? Могла бы просто положить в комнате. — А, точно. Я не подумала… — Да всё ты подумала. Ты не глупая, иначе бы здесь не училась. Зачем ты ждала меня? Кэндис выдохнула, прикрыв глаза. — Трис в комнате. Она на меня обиделась вроде как. Плачет, наверное, и всё тому подобное. Думаешь, я бы стала заходить в комнату, когда она там сидит и плачет из-за меня? — Естественно, плачет. Ты встречаешься с тем, кто ей нравится. Даже мысленно удивилась, как у неё ничего не ёкнуло от мысли о том, что Трис сидит сейчас где-то там и мучается от неразделенной любви. Давно стоило понять, что им двоим — Блэку и Трис — не по пути. Даже Алекс уже свыклась с подобной мыслью, хотя осознание её собственной симпатии произошло куда позже. Свыклась, и истерика не в счёт — она сорвалась не из-за него. Черт знает, из-за чего, но не из-за этого самовлюбленного придурка точно. — Но это же не серьезные отношения на века. Я не наивная и понимаю, что мы расстанемся, — объясняет Кэндис, когда они проходят вглубь гостиной мимо диванчиков и камина. — Тогда в чем смысл? Неужели в тебе нет ни грамма самоуважения? Правда хочешь быть «одной из»? — Ты смотришь на это слишком радикально. Он мне нравится, и я ему, раз уж мы встречаемся, тоже. От жизни нужно попробовать всё, сама понимаешь. Кэндис прямо-таки сияет. Голубые глаза блестят, легкая улыбка почти не слезает с четко очерченных помадой пухлых губ. Вау, посмотрите, великий и прекрасный Сириус Блэк выбрал из всей школы её!.. на этот раз. Вот это достижение. Аж тошнота в горле скопилась. Попыталась сглотнуть, но этот ком так и остался жечь глотку. И злость снова колыхнулась под кожей. Неужели этой злобе не будет конца? Откуда такие неисчерпаемые ресурсы? — А за что именно ты ему нравишься, ты не думала? Симпатичное личико и хорошая фигура? Тебе правда достаточно, когда парень влюбляется во внешность? — Да с чего ты взяла, что только во внешность? Кэндис остановилась, снова встав перед ней и вынуждая тем самым остановиться тоже. Алекс не сдержала смешок. — Ну конечно. Он же так хорошо тебя знает. Прямо-таки дружили годами, и он восхищается твоим глубоким внутренним миром, который видит и понимает только он. Как много лапши он тебе на уши навешал? — Ничего он мне не говорил. — Значит, даже не пытается оправдаться, ему настолько плевать. Блэк просто пользуется. Он пользуется тобой, Кэндис, а ты радуешься этому, как гребаному подарку судьбы. Удар. Алекс сначала даже не поняла, что произошло. Просто звон. Просто жжение. Просто кровь прилила к щеке, и голова сама оказалась повернута слегка вбок. — Откуда в тебе столько желчи? — цедит Кэндис, сжимая кулаки от злости. — Думаешь, самая умная? Твои «мудрые» советы никому не сдались. Мне было жаль тебя в зале, я думала, у тебя что-то случилось, но теперь я вижу. Ты просто истеричка, озлобившаяся на весь мир. Грохот. Вещи, которые прижимала Алекс к груди, упали на пол, прямо как в зале. Прямо как упало только что её самообладание куда-то в яму с грязью. Кэндис аж подскочила от неожиданности, но Алекс оставалась равнодушна к этой никчемной куче вещей. Пальцы сами нащупали палочку в кармане, сжали крепко, и уже через секунду её кончик упирался Кэндис в грудину. — Я, может, и истеричка, но ты, видимо, всё-таки глупа, раз говоришь об этом мне в лицо, — прозвучало удивительно спокойно, в то время как ярость выжигала внутренности, грозясь выйти густым паром из глотки. Сжала губы, презрительно их скривив. — Эй-эй, тише, — подрывается их однокурсник, который на Рождество был «феей в неглиже». Она всё еще помнит. Всё ещё называет его так шутя время от времени. — Давайте без ссор. Заняться нечем? Что-то он не подорвался, когда ей влепили пощечину. А стоило только достать палочку — и вуаля. Теперь уже можно вмешаться. — Успокойтесь, обе, — настойчивее повторяет он, видя, что палочка всё также угрожающе направлена на Кэндис, чуть ли не дрожащей от непонимания происходящего. Или от страха. — Я староста, и могу баллы вычесть, если не угомонитесь. Что за спектакль? Очень страшно. Прямо-таки повод убрать палочку. Но Алекс действительно убрала. Опустила руку, окинув Кэндис неприязненным взглядом, и заметила, как та едва заметно выдохнула в воздух облегчение. Убрала, не потому что боялась старосту — она сама, черт возьми, староста, пусть об этом и легко забыть, — а потому что и так не планировала ничего делать, проклинать. Она не монстр. — Чокнутая, — выплевывает Кэндис презрительно и торопливо покидает гостиную, опасливо оглядываясь. Лишь бы рядом не находиться. А им ещё в одной спальне спать. — Ты решила со всеми девочками из своей комнаты перессориться? — невозмутимо интересуется Шейла, безмятежно сидевшая в кресле, читая книгу. До этого её конфликт особо не интересовал. — Ага, — язвит Алекс, собирая упавшие предметы одним лишь взмахом палочки. — Осталась ты, будь наготове. — Твоя саркастичность неуместна, — встревает великий и ужасный староста. — Нет, серьезно, что за хрень? Что с тобой происходит? Все мы видели твою истерику в зале. — Слово «истерика» из чужих уст резанула слух. Аж передернуло. — А с каких пор когтевранцы стали друг о друге переживать? У нас же всегда каждый сам за себя, нет? Вот и отвалите от меня все. С этими словами она прижала снова к себе свои чертовы вещи и пересекла круглую гостиную, оказавшись в когтевранской библиотеке. Завернула к лестнице и стала быстро подниматься, проклиная, что здесь так много ступеней. Когтевранцы никогда не были дружны. Это, ни в коем случае, не плохо. Люди так погружены в свой внутренний творческий мирок, что энергии на поддержку других людей не хватает. Алекс всегда это видела — в конце концов, с Трис у них тоже было не лучшее взаимопонимание. Но только когда она увидела, что бывает по-другому, ей стало так тошно, что она уже не выдерживает. Нервы на пределе. Натянуты, как тетива лука. Когда выстрелит? Выстрелило уже неоднократно. Ворвавшись в круглую комнату вихрем, она тут же кинула свои вещи на кровать поверх покрывала и даже не сразу увидела Трис. Не сразу вспомнила о её существовании в стенах их комнатки. К тому же — здесь темновато. Скорее сумрачно. Тяжелые тучи, словно из увесистого металла, перекрывали солнце, и в узкие окна башни оно не попадало вовсе. Трис сидела на своей кровати, и, заметив Алекс, тут же отвернула голову, а рука ее потянулась к лицу. Это она от нее хочет слезы скрыть? От Алекс? Что за день сегодня, боже ж ты мой. — Сириус? — спрашивает она, уже заведомо зная ответ. — Сириус, — слегка надломанно отвечает Трис, кивая. Голос дрожащий. — Я просто… я не ожидала, что он с… ну, с Кэндис. Я думала, мы подруги. Алекс тоже думала, что эти двое — подруги. В жизни не без сюрпризов. С другой стороны. Разве Кэндис сделала что-то совсем паршивое? Влечет её к этому мудаку, что уж теперь поделать. Ради подруги не встречаться? Алекс мысленно скривилась при мысли, что Кэндис и Блэка влечет друг к другу. А Трис слишком драматизирует. — Ты драматизируешь. Я понимаю, что он тебе нравится, но я тебе уже миллион раз говорила — единственное, что тут можно сделать, просто отпустить его. Трис подняла на неё заплаканный взгляд, от которого внутри что-то неприятно зашевелилось. Её словно снова бросило в тот период, когда они были действительно близки. — Но если… Опять это «если». Столько времени прошло. Столько времени ему не нравилась, а тут резко влюбился бы, как по щелчку. Конечно. Это не сказка. Алекс села на край её кровати, подогнув под себя одну ногу. — Я не хочу быть грубой, но, боже, Трис… это не девчачий роман, в которой самоуверенный паренек влюбляется в тихую скромную девушку, и у них потом любовь до гроба. — А в каких тогда такие парни влюбляются? В таких, как ты? Это не было сказано с претензией, со злобой. Сказано с жалящим отчаянием в её голосе и красных глазах. — Нет, Трис. В таких, как я, он тоже не влюбляется, — с горькой усмешкой отвечает Алекс, с задумчивостью и отчужденностью. Будто не на её вопрос отвечает, а на свой собственный, неозвученный, но терзающий голову. — Один лишь Мерлин знает, чем Блэк вообще руководствуется, когда выбирает себе новое временное увлечение. Временное… — повторяет она негромко свои же слова. — В этом же и суть, Трис. У него все временно. Ты бы правда хотела повстречаться с ним пару недель, максимум месяц, а потом ходить с разбитым сердцем и видеть, как он встречается с другими? Трис промолчала, прикусив щеку и нервно теребя в руках салфетку. А Алекс мысленно молилась, чтобы та не распознала в этих словах намек на собственные тревоги. — Просто я думала, что она хотя бы скажет, — пожала Трис плечами. Светлые, слегка путаные волосы падали ей на лицо. — Она же знала. Что он мне нравится. Почему не сказала, что ей тоже… вот ты бы сказала? — Не дав Алекс ответить, сама же покачала головой: — Не отвечай, я уверена, что сказала бы. — Не факт. Врать бессмысленно. Так хочется сказать: «Конечно, я бы тебе сказала обо всем», но она похоронила в себе этот секрет — на ряду с миллионом других секретов — глубоко в себе и не доставала перед ней на свет. Держала в полной темноте, прятала даже сперва от себя самой, от Блэка, а теперь прятала от Трис. Для человека, любящего говорить все, что думает, она таит слишком многое в себе. Трис непонимающе посмотрела на нее. Ничего не сказала. — Я понимаю, как тебе обидно, но и Бёрд я понять могу. Сложно просто подойти к подруге, влюбленной в кого-то, и сказать, что этот человек тоже тебе нравится. Просто сложно. — Он тебе нравится, да? Снова она не видит главных слов, придавая значение такому пустому и неважному. — Речь не обо мне. Можешь считать, как хочешь. Мне всё равно. Разговор на этом был окончен. Даже если Трис хотела сказать что-то ещё, то Алекс уже поднялась с ее постели, прошла в свой уголок комнаты и принялась неторопливо переодеваться, потому что чувствовала себя так, словно на ней тонны пыли и грязи. Принялась стягивать с себя одежду, напоминающую будто бы тугой корсет, мешающую дышать, перетягивающую легкие. Больше у нее не было объяснения, почему так сложно поглощать воздух. В легкой, мягкой пижаме стало лучше. Взяла книгу, зажгла свечу на тумбочке и залезла под одеяло — на ужин она идти не собирается. Открыла на нужной странице и невидящим взглядом пробежалась по строкам. Думала она совсем не о словах, рассказывающих читателю вымышленную художественную историю, до которой ей вовсе не было дела. Думала далеко не о них. *** Всё шло не так отвратительно, как представлялось. Блэк и Кэндис почти сразу расстались, и Алекс оставалось только гадать, кто был инициатором разрыва, но подходить ни к одной, ни к другому не было совершенно никакого желания. Она бы скорее противного глизня съела, чем спросила у любого из них. Трис на фоне этого, очевидно, повеселела, а Снейп к Алекс так больше особо и не подходил, разве что поздоровались единожды. За несколько суток. Чудесные каникулы. — Если бы мы могли управлять снами, уже давным-давно с ума бы сошли, — заявляет Алекс, удобно устроившись в кресле под купольным потолком гостиной, усеянным созвездиями. Это была новогодняя ночь, и кто-то неподалеку отмечал с алкоголем, но Алекс предпочла веселью очередные дискуссии. Вместо алкоголя — крепкий, горький кофе, без сахара и молока. И безмолвные размышления о том, каким будет грядущий год. Вряд ли лучше предыдущего. Хуже? Это будет совсем катастрофа, а не год. Всё ближе и ближе к черной, беспросветной бездне. — Вот-вот, — поддакивает «медовая фея», загребая немного печенья из миски, стоящей посередине кофейного столика. — Будь у меня такая способность, я бы придумал себе идеальную жизнь, и на кой черт мне тогда из нее вылезать? Спал бы днями и ночами. — Это было бы скучно, — вставляет шестикурсник, который присоединился не так давно к дискуссии. Жует свое печенье и объясняет с полными едой щеками, жестикулируя: — Сначала идеальная жизнь манит, но потом, клянусь, любой захотел бы поддать огоньку. Всякие приключения, опасности, адреналин. Восполнить отсутствие в жизни эмоций. Но это не меняет того, что — да, возвращаться в реальность уже не будет желания. Зачем, если так круто во снах? За это Алекс любила когтевранцев. Могла раздражаться из-за преувеличенного индивидуализма, этого «каждый сам за себя», но болтать на совершенно безумные темы поздним вечером, пока остальная мелочь спит — одна из прекраснейших частей факультета. — Это имеет смысл, — соглашается она, снова поднося чашку к губам. Едва получается пропихнуть глоток горечи в горло, не скривившись. Зато спать не будет до утра. Возвращаться в спальню ей хотелось всё меньше и меньше с каждым днем. — Только вот война идет во всю. Если не хватает адреналина — дорога прямиком на фронт. — Да тут и без нехватки адреналина — придется. Эти слизеринские ублюдки перешли черту. Хотелось возмутиться и сказать «не все слизеринцы таковы», но не могла привести примеров, ведь единственные слизеринцы, с которыми она общалась — Розье и Снейп — действительно планируют примкнуть к темной стороне войны. В любом случае, сказать это она бы не успела. Их прервало появление мальчишки с пятого курса. Задумчивый, с легкой походкой почти вприпрыжку, он возник в гостиной и подошел к компании философствующих семикурсников, устроившись рядом на диване. Тянется к печенью. — Там Сириус Блэк снаружи, — беззаботно заявляет он, и уже от одной этой непринужденно брошенной фразы у Алекс все внутри узлом завязалось. Чуть не поперхнулась. — Я у стены услышал. Упрашивает орла впустить его, зовет какую-то белобрысую… я не уверен, но он вроде бы в дрова. — Я пойду разберусь, — тут же выпаливает Алекс, прежде чем остальные успевают отреагировать. Чашка ставится на столик с громким стуком, чуть не захлестнув содержимое через край. Ноги уже сами невольно выпрямляются, неся её в нужную сторону. — Ты же вроде как не блондинка, — насмехается семикурсник. — Я староста. Он не в гостиной после отбоя. — Не будь такой занудой… — бросают ей в спину, но она делает вид, что не услышала. Потому что она не зануда. Далеко не зануда. А в голове пульсом только один вопрос — какого черта ему надо в новогоднюю ночь? Ноги еле ходят, и во рту так пересохло. Ещё и это горькое послевкусие после кофе. Вся палитра долбанных красок. Он вроде бы в дрова. Не жизнь, а сплошная комедия. Алекс миновала гостиную и вышла в небольшое пространство между гостиной и выходом на улицу. И уже здесь был слышен голос, который она бы предпочла не слышать вовсе. Точно не сегодня и не в эту ночь. Бросило в жар. Долбануться можно. Её бросает в жар от волнения только из-за одного лишь голоса этого придурка. Какого черта? Настолько нервы натянуты? Прежде чем выйти, она больше прислушалась, подойдя ближе. А сердце капризно било о ребра, желая, чтобы она уже вышла. Увидела его. Или же, наоборот, трусливо звало обратно в уютную гостиную. — Что есть истина? — безмятежно задает вопрос орел, уже очевидно не в первый раз. — Истина в том, что мне капец как нужно попасть внутрь. Ну пропусти ты наконец, долбанная ты птица… Язык его слегка заплетается, словно отяжелел, и им тяжело ворочать во рту. И слышать это было непривычно: в прошлый раз его речь оставалась четкой. Сейчас тоже не совсем в хлам, но хуже, чем было тем рождественским утром. Куда хуже. — Что есть истина? — Будь я трезв, я бы ответил, честно тебе говорю. Но я щас не в себе. Сделай одолжение… — Что есть истина? — Да ты задрал, гребаный пернатый, — нетерпеливо обращается он к статуе, и Алекс вздрагивает и отшатывается, когда об стену ударяется рука. Первая мысль — он попытается выбить дверь каким-то неведомым образом. Но второго удара не последовало, наоборот, воцарилось затишье, даже птица умолкла. Алекс решила больше не медлить. Открыла наконец дверь едва слушающейся рукой, но не пропустила его внутрь, а сама осторожно юркнула наружу. Здесь было прохладнее, чем в теплой гостиной, так что она, чувствуя, как легкий сквозняк щекотливо пробирается под одежду, посильнее закуталась в свой длинный вязаный кардиган. Блэк был в черной футболке и джинсах, и видеть его таким непривычно. Волосы лежат с привычной небрежностью, на скулах — едва заметные покраснения, как будто румянец от холода, и взгляд слегка расфокусирован. Ему пришлось прищуриться, чтобы убедиться, нужный ли человек перед ним стоит. — Что ты хотел? — Вот это тон, — усмехается он. — Строгая староста пришла отчитывать непутевого ученика? Знаю я один фильм, который так начинался. Алекс фыркнула, стараясь придать голосу максимальное отвращение: — Ты омерзителен, Блэк. — Но я тебе нравлюсь, и ты не можешь этого отрицать, потому что ты сама же, если не забыла, признавалась. Удивительно, насколько сложные конструкции он формулирует. Если покопаться в памяти — её отец, если напивался, говорил односложно и несвязно. Его едва ли можно было понять. Или Блэк просто недостаточно выпил? Куда ещё больше? О боги, как же бесила эта его насмешливая, самоуверенная ухмылка. Вот хоть палочку достать, чтобы выбить с его лица эту улыбку проклятьями. — Что ты хотел? — Увидеть тебя. Прищурилась: — С чего это вдруг? — С того, что мне нравится на тебя смотреть. Можешь считать это за признание. Алекс не сразу поняла. Неизвестно, поняла ли вовсе. Стоит ли вообще пытаться вникнуть в этот пьяный бред? Скрестила руки на груди, не уверенная ни в чем. Хотелось рассмеяться истерически. Если она поняла правильно, то это действительно походило на несмешную шутку, с которой она смеялась бы в голос. Но мозг всё ещё работал медленно, лениво. Когтевранская атмосфера слишком отвлекла её от насущных проблем. А Блэк продолжал изучать её взглядом, словно видел впервые. И под этим его взглядом, казалось, кожа плавится. Ещё немного — станет той самой лужей, которую презирает. Добровольно позволит губить её, топтать, впоследствии выбросить, как поломанную игрушку. Нет, она не позволит. — Признание в чем? — Не заставляй меня говорить это вслух. Он просто не в себе. Алкоголь вымыл из его извилин всю адекватность, и он сам не понимает, что несет. Когда протрезвеет, поймет абсурдность этой чуши, поймет, что это было лишь временное помутнение рассудка. А сердце всё колотилось и колотилось. Немного — и проломит ребра, выскочит наружу, будет биться в его руках, а он безжалостно раздавит. Сердце осознало всё быстрее, чем сонный и одновременно возбужденный кофеином мозг. Ладони он засунул в карманы джинсов, и Алекс прокляла бы себя всевозможными непростительными за тот факт, что проследила изучающим взглядом за венами и жилами на его руках. Внутри что-то ёкнуло. — Я всё обдумал… — продолжает он, не встретив никакой реакции. — Над такими вещами думают на трезвую голову. — Я трезв. — Ты только что убеждал статую, что пьян. — Я соврал. Ей. Чтобы отстала. С какой стати ты вообще подслушивала? Его было сложно не услышать. Это достаточное оправдание, на её взгляд. К слову, если какой-либо любопытный человек пройдет мимо входа, вполне услышит этот разговор. Во всех красках налюбуется открывшейся нелепой драмой, которой Алекс сама противилась. В которую не верила, потому что это всё походило на очередной мародерский розыгрыш, не более того. Поэтому и не воспринимала всерьез вовсе. Однако подальше его отвести все-таки решила. Коснулась его локтя, прокляв саму себя за тот факт, что сама же и вздрогнула от этого прикосновения, и потянула его в сторону, дальше в коридоры. — Слушай, иди-ка лучше к себе, — настаивает она с нажимом. — Нет, ты послушай… — он повел плечом, освобождаясь от её несильной хватки. Остановился. — Я вел себя, как мудак. — Как ты догадался? Блэк, это твой привычный образ жизни, к которому ты вернешься на утро. Могу даже сопроводить в ванную старост, чтобы процесс отрезвления шел быстрее. — Только если ты присоединишься. Её аж передернуло от отвращения. Скривилась. — Боже мой, Блэк. Фу. Просто фу. Флиртуй так со своими однодневками, а не со мной. — Ты ревнуешь, да? — Блэк только расплылся в улыбке, но его взгляд был серьезен. Взгляд, несмотря на серый цвет глаз — темный, проникающий под кожу расплавленным металлом. — Я знаю, что ревнуешь. Помнишь, Большой зал? Я видел, как ты смотрела. Видел, как ты разозлилась. — Моментально помрачнел, став ещё серьезнее. Вгляделся в её лицо, а челюсть сжалась, отчего ещё больше выступили аристократические скулы. — Что этот ублюдок тебе сделал? Почему ты разозлилась? Каким образом он вообще это помнит? Дня три прошло. В целом — странно с ним сейчас стоять. С Рождества прошла почти неделя, и они толком не пересекались, не считая коридоров, Большого зала. Тем более не говорили друг с другом. А теперь — удивительно. Забеспокоился о ней. Решил признаться. Признаться. Дурдом. Покачала головой, стараясь отбросить эти мысли, словно избавиться от нереалистичного, глупого сна. — Какое тебе дело? — Просто скажи, и я выбью из него всю эту дурь. — Вот уж не надо. Обойдусь. Блэк закатил глаза, выдохнув в прохладный воздух терпкое раздражение. Посмотрел на неё устало, мол, ну какого черта? Алекс одарила его точно таким же взглядом. Какого, черт возьми, черта? Приподняла брови, пожав плечами. Это он тут объясняться в чем-то пришел. Пусть он и говорит. Он видимо и сам это понял. Вдруг вздохнул глубоко и протер устало затуманенные глаза. Долго не открывал их, думая о чем-то, погрузился в вязкую трясину собственных мыслей. Переключился на максимальную серьезность, будто по щелчку, по заклинанию. — Ты же правда классная, — выдыхает он, снова переводя взгляд к ней. У Алекс каким-то боком мурашки пробежали по коже от этого взгляда; а чувствительной она себя назвать не могла. — Стервозная до ужаса, но ведь и я не святой. — Вот это признание, — язвит она, стараясь спрятать под этой каменной саркастичной маской тот факт, что её внутренности по швам уже идут от происходящего. Ещё немного, и её начнёт трясти, как при лихорадке. — Жаль, нет колдо-аппарата, чтобы запечатлеть сей прекрасный момент. — Вот. Говорю же. Стерва… — Тебе нужно проспаться. Завтра поговорим. Это звучало, как окончание разговора, и это должно было стать окончанием. Потому что её всё достало. Это сплошной цирк, и она хочет в гостиную, а не болтать с пьяным однокурсником, которого даже своим другом назвать не может. Который несет непонятно что и явно будет уже завтра жалеть о своих словах. Достало, что она сама не понимает, что чувствует. А тут он ворвался в ее жизнь, понимающий её меньше неё, и начинает творить непонятно что. Её жизнь и так идёт под откос, а он тут ещё со своими внезапными эмоциональными всплесками. Заколебал. Пусть он оставит её в покое уже. Она уже почти даже повернулась к гостиной, но неожиданно — не вышло. Сама не поняла, как оказалась прижата к стене. Банально, и уже не в первый раз. А эмоции захлестнули, как в первый. Паника, злость, растерянность — всё смешалось в кучу, сдавливая легкие и выключая мозг. Лопатки ударились о камень, выбивая весь кислород напрочь, а сильное тело моментально превратилось в преграду к свободе. От него повеяло тем самым запахом одеколона, перемешанного теперь с запахом алкоголя от его дыхания. Захотелось задержать дыхание к чертям, только чтобы не вдыхать, не впускать этот губительный запах себе в легкие. Казалось бы, он должен шататься, иметь проблемы с координацией, но то, как ловко и быстро он припечатал её к стене — не каждый трезвый способен. Почти как зверь, загнавший в угол никчемную жалкую добычу. Алекс даже не сразу поняла, что ей, в общем-то, стоит вырываться. Стояла неподвижной статуей, растерянно смотря на него, даже не моргала, а после словно ожила. Пальцы сами вцепились ему в эти широкие плечи, которые служили идеальной преградой для хрупкой и маленькой девчонки, которая без палочки и кровать не подвинет. Предприняла попытку оттолкнуть. Тщетно. — Пусти, придурок. Брыкалась, толкала его, вцеплялась ногтями — плевать. Ему плевать. Стоит, как каменная глыба, как статуя, почти долбаный Аполлон. Только если тот — бог света, то этот — определенно бог безумной тьмы, в которую он беспрестанно пытается её затянуть. — Можешь считать, как угодно, но я недостаточно пьян, чтобы не соображать вообще, — говорит он, склонившись над ней, и его шепот теплом касался её виска. По телу пробежалась легкая неправильно приятная судорога. — Я говорю правду. Будь серьезнее. — И это говоришь мне ты, — едва она находит силы, чтобы что-то ответить пересохшими губами. Во рту тут же пересохло, и каждое слово приходилось будто пропихивать через эту пустыню в глотке. — Мистер Серьезность. Блэк ничего не ответил, только раздраженно скривил губы. Его взгляд изучал её лицо, а рука, отнявшись от стены, коснулась её лица, убирая пряди волос подальше от глаз. Прекрати, прекрати. Черт возьми, просто уже прекрати это! Она не выдержит. Не выдерживает. Рассмеяться бы истерически, да тело будто парализовано. Лицо онемело. Могла только стоять, тяжело дыша, и смотреть на него, ожидая развязки этой дикой кульминации. Оцепенение крепко прошлось по всему телу, сковывая, а ведь она могла бы использовать эту возможность. Идеальная возможность, чтобы попытаться вырваться из этой ловушки, но она только смотрела на него, тряслась всем телом, и ненавидела. Его, себя, происходящее. И больше всего — эту гребаную руку, что касалась её лица и заставляла дышать чаще. Обратиться бы в кошку и сбежать, только вот она сама не знала, хочет ли этого побега. — Ты бы хотела быть моей девушкой, Белобрысая? — Ещё чего. Он потянулся к ней, и она окончательно осознала, что в ловушке. В ловушке от его тела — прижатая к стене — и в ловушке из собственных мыслей. Всё разлетелось на осколки, весь её правильный мирок и правильные принципы посыпались к чертям, подальше от здравого смысла. Когда он губами накрыл её губы, она всё же засопротивлялась. Насобирала крупицы не опьяненного эмоциями рассудка, сжала свои губы в полоску, в очередной раз толкнула ладонями его грудь. Омерзительно осознавать, но толкнула она его не так сильно, как должна была. Далеко не так сильно, как могла. Блэк не отступал. Брал, что хотел, без угрызения совести, без задних мыслей. Выжимал из ситуации весь сок, до последней капли — потому что мог. Потому что привык делать то, что взбредет в его безумную, сумасбродную голову. Положил ладонь на её затылок, притягивая к себе ещё больше, словно желая раствориться в поцелуе и растворить её. Стать одним несвязным целым. Дыхание сбилось так сильно, что она уже будто бы задыхалась, предпринимая недостаточные попытки отстраниться. Безумие. Сплошное безумие, и она уже не понимала, пытается ли вырваться из этих цепких уз очевидного сумасшествия. Приоткрыла рот, глотая воздух, и почувствовала на языке его дыхание. На его губах вкус ликера, и один лишь Мерлин знает, откуда она могла знать этот вкус, но в этот момент она подумала почему-то, что это определенно должен был быть именно ликер. И в этом вкусе, вкусе его губ, весь Блэк. В его уверенных движениях, в его прикосновениях его горячей кожи к её холодной, к её дрожащему телу. В обволакивающем запахе его одеколона и его дыхании. Повсюду. Он был повсюду, заполнял воздух, пространство, её легкие. Заполнял всю её, и она определенно сходила с ума — окончательно. Сходила с ума, осознавая, что отвечает на этот поцелуй. Трудно, невозможно понять, действительно ли отвечает. Всё перемешалось, скомкалось, взрывало голову. Руки в жалкой попытке отстранить лежали на его грудной клетке, чувствуя, как она вздымается от частого дыхания, но губы — губы были податливыми. Даже больше — сама пыталась взять инициативу, этот чертов поцелуй напоминал дуэль, в которой никто не хотел быть пассивной стороной. Каждый хотел взять своё. Больные. Оба. Ненормальные. Зачем?.. не жилось спокойно совсем? За-чем? Казалось, поцелуй не закончится никогда, но он оборвался также резко, как и закончился. В какой-то момент Блэк просто отстранился. Сам. Все еще находясь непозволительно близко, смотрел на неё блестящим, слегка опьяненным взглядом. Темным, горячим взглядом, продолжающим выжигать на её коже дыры, оставляя ожоги — невидимые, но она чувствовала. Ощущала. Дышал он тяжело, и она тоже — их дыхание соединялось в воздухе между ними. Безумие. Повторит ещё миллион раз — просто бе-зу-ми-е. — Хочешь знать, чем пахнет моя амортенция? — Прекрати… — прозвучало почти как скулеж. Тихо, надломанно, разбито. Одним лишь поцелуем он разбил всё её самообладание, всю её саркастичность. — Тебе это не нужно. Ей это не нужно. Вот главная проблема. Нужно думать только о себе, ни о ком-то другом, — о себе. И только. Ведь именно она не хочет. Он ей прямо показывает, без намеков, что она ему интересна, и пусть это напоминает нереалистичный сон, но ей это к чертям не сдалось. Он утолит свой интерес, насытится дозой внимания от нового человека, и выбросит её к ногам, затоптанную и никчемную. Разотрет пальцами в пыль и пойдет к следующей жертве. Казалось бы, всего лишь самовлюбленный подросток, а был в её глазах самым настоящим злодеем. Антагонистом её собственной истории. Тем, кого стоит бояться, ненавидеть, ведь сближаться с ним — опасно. Стоит повесить табличку: осторожно, радиация. Осторожно, вас здесь уничтожат. Он не изменится ради нее. Она не наивна. Такие, как он, не меняются ради великой любви. Это даже не любовь. Долбанное подростковое влечение, всего-то. Если Снейп узнает, что Блэку не плевать на неё, это будет крах. Если Трис узнает, это будет крах. Для нее. Трис это разобьет окончательно. Она никому не хотела зла. — Твой шампунь. Шоколад, горький, и… цитрус. Да, цитрус, — задумчиво он коснулся снова её волос, пальцами проводя по темным прядям, и она злилась до ужаса, и она практически улетела куда-то сознанием от этого простого прикосновения. Улетела уже давно, в невесомость, и возвращаться на твердую землю будет больно. — Я схожу с ума, Белобрысая. Она заметила. Вместе — катятся прямиком в пропасть вместе. — Пожалуйста, хватит, — выдыхает она, закрыв глаза. Голос дрогнул, как у плаксивой маленькой девочки. Сердце уже ноет от происходящего. Всё внутри щемило, сжалось, скомкалось, как жалкий листок пергамента. Выкинут её в мусорку так же, как она кинула ту дурацкую записку в самом начале. В начале этого сплошного конца. Блэк, на удивление, послушал. Помедлил немного, просверлил в ней очередную дыру своим пронзительным темным взглядом серых глаз и, скользнув напоследок рукой по её талии, расслабленно отошел назад. И дышать словно стало легче. Глубоко вздохнув, точно вынырнув только что из-под толщи воды, она тут же сделала шаг, от стены подальше, чтобы снова не оказаться заключенной в ловушку. Губы будто бы онемели, практически пульсируют. Перед глазами всё плывет, будто только что слезла с американских горок. Всё перед глазами расплывается, крутится. Такое яркое, четкое, резкое. Неужели так выглядит сумасшествие? Так оно ощущается? — Ты нравишься мне, — с легкой хрипотцой произносит он, заставляя Алекс вздрогнуть, будто на неё замахнулись. Уставилась на него растерянно, не зная, что сказать и что делать. — И я нравлюсь тебе. Почему ты так противишься… А внутри будто сорвали какой-то клапан, напрочь. Смятение исчезло, как по щелчку, и осталась только стальная уверенность в своей правоте. Вернулась та Алекс, которая не расплывается лужицей от каких-то там прикосновений. Дожили. — Да потому что с тобой невозможно иначе! — срывается она на полукрик. Тело напряжено, как струна, мышцы почти ноют, словно их сковало тугой проволокой. — Как ты не поймешь? То ты добр, то ненавидишь меня. То презираешь, то симпатизируешь. Мне это не нужно, черт тебя дери. А что ей нужно? Спокойная мирная жизнь? Это не для неё. Но и этот сплошной бред сумасшедшего — точно не про неё, никак не вписывается в уже привычную для неё жизнь. Блэк усмехнулся, кивнув. Продолжал смотреть на неё, и, боже, любой другой человек во время разговора отводит взгляд, смотрит в пол, в стены, куда угодно, и лишь изредка — на собеседника. Блэк рушит все рамки приличия. Так разглядывать — неприлично. — И я не собираюсь быть очередной дурой, запавшей на милое личико, которая потом окажется выкинутой, как мусор, — намного тише произносит она, чуть ли не цедя с языка увесистую долю яда и презрения. Потому что ей тошно от такой перспективы. Тошно от одной лишь мысли. Даже просто мерзко осознавать, что те губы, которые только что были прижаты к её губам, целовали совсем недавно другую. Целовали дуру-Бёрд, целовали ещё десяток девушек. Как она могла, хоть и на несколько секунд, отдаться этому чувству? Забыть, как много побывало на её месте перед ней? Унизительно. — Ты не такая, как другие. — И сколько раз ты говорил это другим? — с истерическим смешком спрашивает она. — Какая это фраза из твоих уст по счету? Не сработает, Блэк. Это не глупая мелодрама, как бы сильно ты в неё ни пытался превратить жизнь. — Да послушай же ты меня наконец, — не выдерживает Блэк, и Алекс чувствует, как его пальцы смыкаются у нее на плечах. Снова сжалась, попытавшись отстраниться, но он держал крепко, не выпуская. — Только и можешь, что капать ядом? Выслушай. С тобой иначе всё. Их я видел просто как девушек. А ты… ты я не знаю что. Спасибо за комплимент, — сказала бы она, если бы фраза про яд не оказала на нее оглушающее воздействие. Заставляющее молчать и слушать. Как под проклятьем империуса. Стояла, сжатая в этих тисках его пальцев, и смотрела на его разозленное лицо, глаза на которых сочились чем-то неведомым ранее — чувствами. Не скукой, не надменностью. Восхищение. Восхищение она видела его в глазах, вперемешку с раздражением и отчаянием. И ощутимой долей спиртного. У Алекс всё под ребрами разрывалось по швам и собиралось воедино. Раз за разом. А прошло всего пару секунд. — Ты как друг. Нормальный, классный друг, с которым я бы хоть вечность на мосту просидел, но только меня ещё и влечет к тебе, понимаешь? — сделал паузу, смотря ей прямо в глаза. Она не знала, как ей реагировать и стоит ли вообще. Смотрела в ответ, чувствуя, как снова будто парализовано всё тело, сковано невидимыми плетями. — А ещё ты бесишь меня до ужаса. И я уже с ума схожу от этой неразберихи, а ты ни черта не помогаешь, все только хуже и хуже. — Ну и как я могу тебе помочь? — со скептицизмом, с очевидной иронией спрашивает она, наконец воспряв из-под очередного будто бы гипноза. Он отпустил её, и она едва ли вспомнила, как стоять самой. Как дышать. Как жить, находясь не в такой нужной, катастрофически близкой близости от него, которая пьянила разум и растворяла все тревожные мысли. Покачал головой, думая о чем-то своем. Сделал несколько шагов назад. — Я сам не хочу никого «выкидывать». Никогда не хотел. Я поступаю паршиво, но я не могу иначе. Это сложно. — Так объясни. — Нет, нет, точно не сейчас… мысли путаются. Но, Белобрысая, я поэтому и отказал тебе. Помнишь? Когда ты подошла и призналась. Алекс снова никак не отреагировала, хотя хотелось закрыть лицо руками. Заткнуть уши. Не слушать, не слушать. Не вспоминать. — Я в такой осадок выпал, ты бы знала. Не знал, как поступить. Как себя вести. Но не мог же я ответить взаимностью, правда? Потому что я знаю сценарий, — он усмехнулся. Не весело, а с ноткой горечи и какой-то странной, едва ощутимой тьмы в его голосе, в его светлых глазах. — Знаю, что случается потом. Взаимность — отношения — разрыв — игнор. Тотальный игнор друг друга, будто и не встречались вовсе. И что? На это? Отвечать? Алекс стояла, растерянная. Вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, чего он ждет от нее. Хотелось уже упасть на пол, вжаться в угол, обнять себя руками и рыдать. Просто рыдать, потому что ей уже так всё осточертело. Сплошная полоса препятствий, и жестокая, беспощадная жизнь все никак не оставит ее в покое. — А я… — продолжает он, шумно вдыхая. Опустил взгляд, вдруг улыбнувшись. Улыбка легкая, едва заметная, но в ней больше чувств, чем в любой другой. Больше отчаяния и тоски. — А я не хочу тебя терять. Эти слова так больно и глубоко впились когтями в сердце, что задача «не разрыдаться» стала ещё невыполнимее. Остановите это. Закончите спектакль — актриса устала. Актриса не понимает, по какому сценарию они играют и каким будет итог пьесы. Очевидно, она просто выпрыгнет в окно, если ей позволят. Закончит, как большинство женских «сильных» персонажей в мировой классике. Не справится с этим комом, с этой огромной глыбой из путаных чувств, мыслей, событий. Проломится, превратится в жалкий прах. В таких ситуациях говорят «слушай свое сердце», но сейчас оно притаилось, жалобно скуля и жавшись в уголок, точно испугавшись. Поэтому приходилось думать головой. Как и всегда. Я не хочу тебя терять. Хотелось бы верить, что эти слова фальшивы и продиктованы опьянением. Тогда это имело бы хоть какой-то смысл. Ведь они никто друг другу. Их и друзьями назвать нельзя. Всё их общение — странные всплески. От приятелей до неприятелей, и обратно. От знакомых до несуществования друг друга. И обратно. Блэк неожиданно приподнял голову, и его черные брови нахмурились в безмолвном непонимании. Алекс посмотрела следом. Нет. Нет, нет и нет. Выключайте всё. Завязывайте. Это уже несмешно. Несмешно. Они все-таки в гребаной мелодраме. Распуская свои цветы, вниз струились стебли знакомого всем растения — появляющегося всегда так не вовремя. Девушку, оказавшуюся под омелой, может поцеловать любой, и та не вправе отказаться. Какой дискриминационный обычай, на самом-то деле. Блэк воспользуется этим. Он пьян. Видимо, влюблен. И у него есть возможность снова коснуться её губ. В животе закрутился тугой узел, и она не знала, как это воспринимать. Не знала, что чувствовать и как себя вести. Она уже практически смирилась с положением, когда неожиданно: — Я могу тебя поцеловать? Вопрос. Просьба. Он спросил разрешения. Блэк. Тот, кто всегда берет всё, что хочет, не спрашивая разрешения, бунтуя и повинуясь сумасбродным идеям. Он. Спросил. У неё есть возможность отказаться. Она откажется. Потому что уже неоднократно она обдумывала все возможные причины, почему им попросту нельзя. Нельзя этого делать. Толпа его фанаток, благодаря чему есть вероятность стать просто очередной; Снейп, который может повернуть ситуацию против неё; Трис, которой это разобьет сердце. Фанатки, Снейп, Трис. Фанатки, Снейп, Трис… повторяла, как мантру, в голове, пока смотрела ему прямо в глаза, в эти серые глаза, слегка блестящие от выпитого алкоголя, но в которых читалось то самое едва заметное восхищение. Влюбленность. Нет, он не может быть влюблен в неё. Фальшь. Игра. Всё это — игра, определенно… А в голове один вопрос. Почему она должна думать о других? Позволь себе не думать. Словно Серая Дама была где-то рядом, настолько отчетливо прозвучало эхо ее голоса в голове, это воспоминание. Стоит просто отдаться чувствам. И жизнь станет проще. Она не может просто отдаться чувствам, это неразумно, нерационально. Это приведет к последствиям. К боли. К руинам. К пустым обломкам. Но Елена говорила, что боль стоит того. Что люди ее слишком не ценят. Что она позволяет чувствовать себя живыми. Ей это нужно. — Да, — отвечает она через несколько секунд, хотя казалось, что прошла вечность, пока в голове крутились шестеренки. Блэк не стал больше медлить. Его горячая рука оказалась у неё на талии, притягивая к себе. Сильно, плотно, крепко. Так, будто хотел впустить её внутрь себя, в вены, как тяжелый, невыносимый наркотик. Губы впечатались в губы. Привкус ликера уже не казался таким горьким. Его дыхание опаляло её, заставляя рассудок уноситься всё дальше и дальше. Руки исследовали её тело, касаясь талии, спины, шеи, лица. Казалось, он повсюду, жар его тела исходил повсюду, заставляя её растворяться в моменте полностью. Он нравится ей. Она нравится ему. Зачем нужен этот гребаный рассудок в такие моменты. Её руки оказались сперва на его плечах, а после тонкие, слегка дрожащие от волнения пальцы впутались в его черные мягкие волосы, лежащие так притягательно небрежно. Он сводит её с ума. Определенно. Никаких сомнений уже не оставалось. Растворяться в моменте, не думать, наслаждаться его теплом, его силой и этой страстью, которая способна её уничтожить, но это будет того стоить. Чувства обжигали, выматывали, уничтожали, наполняли тело жизнью. Прижимал всё ближе и ближе, но дальше уже было некуда. Как одно целое, как цельный механизм. Проникали друг другу под кожу, в легкие, куда-то к сердцу. Отравляли друг друга и вместе с тем равносильно притягивали. — Лекса… — практически простонал он ей прямо в губы, и всё будто остановилось. Момент, мир, нескончаемый поток времени. Всё замерло, взорвалось, рассыпалось. Лекса. Не Белобрысая. Не Бланк, не Алексия и не Алекс. Он катастрофически пьян, и эта небрежно брошенное им сокращение, брошенное им имя окончательно разрушило её. Проломило и без того надтреснутый стержень. Её словно накрыло ударной волной. Оглушило воспоминаниями. Единственный человек, который называл её так, по-особенному, а не по общепринятому, сейчас лежит в земле, и она так тоскует по нему, по этому единственному близкому когда-то человеку, что хочется скулить, выть, кричать и разодрать в этом крике глотку. Ком как-то сам возник в этой самой глотке, и глаза обожгло подступающими слезами. Блэк продолжал её целовать, и она не сопротивлялась. Отвечала, но не с таким нажимом. Позволяла себя целовать, сжимать себя в сильных руках, притягивать к себе. Он не сразу понял, что происходит, и только когда она негромко — едва слышно — всхлипнула, моментально отстранился, всё ещё не выпуская её из своих рук, словно это было бы преступлением — прекратить касаться её и чувствовать её тепло. Без всяких вопросов он смотрел на неё, вглядывался в её лицо, пытаясь понять причину слез. Заключил её лицо в свои ладони, длинными пальцами касался её щек, аккуратно, даже слишком нежно — словно боясь причинить боль — вытирая слезы. Алекс, чувствуя, как подгибаются ноги от нахлынувших разом чувств, уткнулась ему лицом в плечо. Блэк не отстранился. Прижал её снова к себе, крепко, успокаивающе, и она растворилась в этом объятии полностью, не видя и не слыша ничего. Просто плакала в его объятиях, пока он гладил её по волосам, спине, в искренней попытке успокоить. Он не задал ни единого вопроса. Она бы и не смогла ответить. Сама не понимала, что происходит, и почему чувства высвободились только сейчас, топя её разом в этом тягучем месиве. Вероятно, она будет жалеть. Уже завтра — будет катастрофически жалеть, что позволила ему целовать её. Жалеть, что позволила ему стать для нее опорой в тот момент, когда стержень внутри неё, вечно стойкий и непоколебимый, стерся в унизительную пыль, сделав её снова той самой маленькой девочкой, которая просто нуждается в чьем-то плече. Нуждается в заботе и нежности. Нуждается в чувствах, в этой любви, которая обладает разрушительной силой, которая может ударить её впоследствии непреодолимой болью, но которая определенно стоит того.