Путь к Метрополису

      Дни текли один за другим, складываясь в недели. Ганил с головой погрузился в пряную жизнь студентов Академии. Он даже подружился с неким Эствано – отпрыском знатной, но бедной гестинамской семьи, признанным мастером фехтования, забиякой и бретером.       Королевство Гестинамия выковалось в непрерывном противостоянии с лезущими на север южанами. Южане придерживались учения Южной церкви; неудивительно поэтому, что жезл священника был такой же активной опорой государства, как и меч дворянина. Однако со временем все поменялось: конфликты с южанами сначала сошли на нет, а потом и вовсе сменились союзом с султаном Драгоменом Четвертым, против хана Кубнака. На помощь султану королем Мигелем было отправлено войско в двести человек; после победы Кубнака из этих двухсот на родину вернулись лишь единицы.       Среди этих вернувшихся был и дед Эствано. Родина встретила его неласково: родовой замок пришлось заложить за долги. Здоровье старого рыцаря, и так подорванное на войне, от лишений и обид расстроилось окончательно; будучи на смертном одре, он заповедовал детям и внукам: «Никогда не воюйте за кого бы то ни было, ибо правители всегда при первой возможности предают тех, кто за них сражается. Забудьте все эти россказни о рыцарской доблести и чести; ныне в почете не те, у кого рука крепка, а те, у кого хребет гибок, чтобы кланяться тому, кому выгодно… Будьте гибкими, дети мои, и обрящете вы успех!..»       Братья Эствано пошли по пути духовного служения; сам же он отказалсяя и от военной карьеры, и от церковной, предпочтя, как он сам сказал, «занятия наукой». Впрочем, на деле Эствано посвящал больше времени гуляниям в сомнительных заведениях и фехтованию, нежели действительно изучению наук. Надо сказать, во владении шпагой и рапирой этот молодой человек преуспел изрядно; если бы он с тем же пылом изучал научные дисциплины, то наверняка уже стал бы знаменитым и уважаемым среди философов.       Инквизитор Альбертин время от времени навещал Ганила; они обсуждали учеников и учебу, новости города и королевства… Одна лишь тема была для обоих табуированной – Инквизиция и ее деятельность. Альбертин, как верное «оружие» Церкви, не собирался посвящать посторонних в дела, к которым был причастен. Ганил понимал его; в свою очередь он сам не очень-то желал стать таким же оружием. Хоть он и дал согласие, но сделал это с единственной целью – убраться из приюта, ставшего для него невыносимым, точно тюрьма-ублиет. И похоже, Альбертин тоже об этом догадывался, но не подавал виду.       Так шло время; дни складывались в недели, а недели в месяцы. С прибытия Ганила в Арконццу минуло уже три года; все уже забыли историю с поимкой культистов, тем более, что ее уже давно затмили другие животрепещущие новости. В тавернах и на приемах знати обсуждали одну из таких новостей – вскочивший на глазу герцогини Эрлинии ячмень – когда вестовые принесли в город действительно важное известие.       В десятке лиг от Арконццы, в своем родовом замке в возрасте семидесяти шести лет испустил последний вздох король Талласии Маженто Четырнадцатый. Королем, надо сказать, он в течение последних двадцати с лишним лет был только номинально. После мятежа, направленного против первого королевского министра Гаэтани, король был фактически низложен. Тем не менее, патрициат Талласии согласился оставить за ним корону, а также все его имущество и большую часть привилегий – при условии, что тот откажется от любых попыток влиять на решения, выносимые патрициями по государственным делам. Ни для кого не было секретом, что короля на самом деле оставили исключительно как гарантию, что трон не достанется его племяннику, принцу Монте. Этого малого в Талласии ненавидели не меньше, чем министра Гаэтани, за то, что тот заключил союз с лежащим к северо-востоку от Талласии княжеством Мюкельберг и в знак нерушимости этого союза женился на дочери тамошнего курфюрста. С Мюкельбергом и его соседями у талласийцев давно уже шла вражда, в прошлом неоднократно перераставшая в войну; самих мюкельбергцев талласийцы презрительно называли не иначе, как «потато» – за их привязанность к картофелю.       Теперь старый король умер, и ничто не мешало ненавидимому всеми племяннику занять талласийский престол…       – …Боюсь, скоро здесь будет жарко! – разглагольствовал Эствано, потягивая из кружки дешевое вино. – Большинство патрициев выступают против Монте; они до того его ненавидят, что готовы провозгласить республику – лишь бы не отдать ему корону! – В голосе потомственного гестинамского дворянина звучало явное презрение в адрес талласийских патрициев, готовых променять власть аристократии крови на власть вчерашних торгашей, купивших себе дворянские грамоты.       – Думаешь, принц отступит? – Ганил, скептически нахмурясь, посмотрел на собеседника. Ему, если честно, было все равно, добьются ли патриции изгнания принца или нет.       – Ты бы отступил? – Эствано пригнулся к Ганилу. – Тем более, что он далеко не беззащитен и не безоружен. Сто пятьдесят «потато» из Мюкельберга, плюс сто из Ундервольда, плюс сто двадцать из Геренгена, плюс рейтары-наемники со всех концов… Э, да вот же и один из них!       В таверну вошел молодой человек в костюме из ткани темно-янтарного цвета, с лазоревой подкладкой, выглядывающей из многочисленных разрезов. На поясе его болтался кацбальгер в ножнах, которым он то и дело задевал ноги прохожих (Ганил был готов поклясться, что он делал это намеренно). Похоже, этот рейтар нацепил на себя все свое жалование, да еще и задолжал немало.       – Эй, тавернщик! – Взмахнув рукой, рейтар плюхнулся на скамью. – Пива и копченого мяса мне! – Сорвав с пояса кожаный кошель, он потряс им, как бы демонстрируя, что тот полон. Затем, развязав завязки, он заглянул внутрь, покопался в кошеле пальцами и наконец, выудив два дуката, эффектным жестом бросил их на стол.       Еще когда наемник вошел в таверну, Ганилу показалось, что он уже где-то видел этого человека. Теперь же это подозрение превратилось в уверенность.       – Эй, – негромко окликнул юноша рейтара, – ты, случайно, не Дитер?       – А? – вздрогнул тот, оборачиваясь. – Да, я Дитер. А ты…       – Я Ганил из приюта святой Гернессы. Узнал меня?       – Ты?! – Дитер искренне удивился. – Вот уж не ожидал увидеть тебя здесь! Как же тебя сюда занесло?       – Я студент Академии Кошкоглазых. Наверное, ты слышал о ней?       – Конечно, слышал… Но туда, наверное, без связей лучше не идти. Куда мне, приютскому выкормышу… Вот в наемники – это совсем другое дело! Принц Монте щедро платит тем, кто готов ему служить. Кстати… может, ну ее, эту Академию? Корпеть над книжками, наживая горб и портя зрение? То ли дело на службе у принца своей шпагой добыть себе славу и богатство! Приходите, честное слово, вам будут рады! Хозяин окажет вам великую честь…       – А ты знаешь, как меня зовут? – Эствано вышел из-за стола. – Меня зовут Хабриелло Мари Эствано де ла Гарсиа Мармороло, мой предок был правой рукой Безеда Доблестного, первого гестинамского короля и победителя язычников-южан! Кровь моего рода течет в жилах королей – и твоего хозяина тоже, между прочим! Так что это не Монте окажет нам честь, это мы окажем ему честь взять над нами командование! Или не окажем…       От этой произнесенной на одном дыхании тирады Дитер на несколько секунд застыл с ошеломленным видом.       – Вот как?.. – промолвил он, когда дар речи вернулся к нему. – Что ж… столь высокородный… Я думаю, Монте будет очень рад… если вы придете к нему…       – Неизвестно, будем ли этому рады мы, – отрезал Эствано. – Мы довольны той жизнью, которой живем. Утром – занятия в либрариуме, либо лекции профессоров; днем – упражнения в фехтовании; вечером можно посетить храм любви, или просто гульнуть в кабаке… Лично я такой жизнью вполне доволен! Надеюсь, что и мой друг того же мнения…       Ганил промолчал. Не то, чтобы он не был согласен с Эствано – но, с другой стороны, за спиной Эствано не стояла Инквизиция. Он свободен в выборе, может стать наемником или кем-то еще; а вот Ганилу придется сделаться клинком Церкви, гончим псом святого Голеана. Когда-то он согласился на эту участь – ибо у него не было выбора. Но теперь-то выбор был?..       – Ну, как знаете… – Дитер хотел было встать, но тут трактирная служанка поднесла заказанные им пиво и мясо. – Послушайте, а может, нам выпить вместе? За знакомство, а?       – Это будет неплохо! – Запустив руку в кошелек, Эствано, не глядя, вытащил оттуда несколько монет и кинул их служанке. – Вина на все деньги! Сдачи не надо!..       …Смеркалось. Небо затянуло тучами – погода обещала быть ненастной.       От выпитого вина у Ганила кружилась голова. К счастью, он вовремя остановился, а то, наверное, некому было бы довести его до замка, где располагалась академия. Дитер едва держался на ногах и норовил заснуть прямо на ходу; что же до Хабриелло Мари Эствано де ла Гарсиа Мармороло, то он, что называется, и вовсе лыка не вязал.       – Э… слышь, Дитер… – произнес Ганил, поддерживая Эствано, – как там нынче… в Ахатенбурге… ты не в курсе?..       – Пло… плохо там… – сонным голосом ответил Дитер. – Спустя год после того… как ты… ну это… в общщщ… мнмм… Да, вот… через год разразилась… это… эпи… э-пи-демия… Чума… треть города… амм… на кладбище…       Ганил поморщился. Все-таки память бывает иногда той еще сукой… Ему жутко не хотелось тревожить собственное прошлое, которое он когда-то постарался схоронить в своей памяти; однако он понимал, что это самое прошлое могут потревожить и без него.       – А что… как там этот… вонючка?.. Ну помнишь, старый козел… Грюльхан?..       – Все… помер Грюльхан… от чумы… Ну, туда… ему… и дорога… амм…       – Дитер, не спи…       Вопреки ожиданию, известие о том, что Грюльхана нет в живых, не принесло Ганилу облегчения. Словно из души вынули старую ржавую иглу, и затем смазали рану скипидаром. Нет, встреча с прошлым – явно не к добру, не к добру… Юноша не мог отделаться от чувства, что это не первое его свидание с тем, что он с радостью бы забыл. Наверное, и впрямь лучше будет послушаться предложения Дитера и уйти в наемники…       Ганил плохо помнил, как он добрался до академии, как пришел в свою личную спальню и заснул на неразобранной постели, прямо в одежде.       – Господин, проснитесь! Господин…       – А?.. – Ганил приоткрыл глаза. У его постели стоял привратник академии.       – Господин, – обратился он к Ганилу, – вас хочет видеть один человек… Он не представился, но сказал, что вы должны знать его, и что это очень важно.       «Кто же хочет видеть меня? – размышлял Ганил, ополаскивая лицо холодной водой. – Неужели… неужели это опять он?.. Ладно, скажу ему, что я бросаю академию и ухожу в рейтары.»