Путь к Метрополису

      Покинув площадь, Ганил скрылся среди узких улочек. Сказать, что он был ошеломлен – значит, ничего не сказать. «Может, Энцо прав, и Бога не существует, – думал он, – но Дьявол точно есть. Ибо только Дьявол мог свести пути трех друзей таким жутким образом: одного сделать жертвой, другого – палачом, а третьего сторонним наблюдателем, бессильным хоть что-то изменить».       Когда юноша остановился, чтобы немного перевести дух, его слух уловил торопливые шаги – кто-то шел следом за Ганилом. Случайный прохожий? Или, может быть, «божьи воины» что-то заподозрили, и послали за ним погоню? Осторожно шагая, Ганил завернул за угол ближайшего дома и притаился там.       Ему не пришлось долго ждать. Вскоре в переулке появился Эствано, в белом сюрко и со шпагой на боку. Капирот он по-прежнему держал в руке. Он был один; впрочем, это еще ничего не значило – другие «божьи воины» могли прятаться в переулке позади него.       – Скажи, ты здесь? – произнес «божий воин». – Я знаю, что ты здесь, Ганил. Выйди, нам многое нужно друг другу объяснить…       Держась за рукоять кинжала и приготовившись при первых же признаках опасности дать стрекача, Ганил вышел из-за угла.       – Ну, вот мы и встретились… – сказал он подчеркнуто недружелюбным тоном. – Никогда бы не подумал, что мой бывший друг станет палачом и будет бить другого моего друга по зубам, прежде чем отправить его на костер!       – Друг? Ты сам говорил, что он тебе не приятель, просто вы были когда-то знакомы! И разве не ты намекал, что Дитер был инквизиторским шпионом? Вот что я нашел у него… – Эствано что-то достал из-под сюрко. Ганил подошел поближе, чтобы рассмотреть это «что-то».       Эствано держал в руке медальон аколита Инквизиции; Ганилу уже доводилось видеть такой же.       – Сказать по правде, если бы… – Эствано ухмыльнулся, – …наш палач не поленился выдрать им языки – да, я так и сказал, что он поленился, хех… – так вот, если бы не это, все было бы иначе. Я просто дождался бы, когда ты уйдешь, потом под каким-нибудь предлогом отпросился бы, переоделся и поговорил бы с тобой в менее напряженной обстановке.       – А зачем? Только для того, чтобы сообщить,что Дитер шпион? Между прочим, в свое время я тебе об этом намекал, помнишь?       – Не только в Дитере дело… У тебя бывало так, что ты теряешь веру?       – У меня такое постоянно… Один мой знакомый говорил, что убежденный верующий не тот, кто не сомневается, а тот, кто сомневается, но выдерживает это испытание. А ты, видать, только сейчас заподозрил пророка Эвролу и его священников во лжи?       – Ложь… Ложь бывает разной, знаешь ли. Кто-то говорит – и слова его ложь от первого до последнего слова; и только глупцы верят его проповеди. А другой говорит вроде и правду – обличает лжецов, кровопийц и порочных; вот сам он не очень-то и верит в то, что говорит. И слова его оказываются отравлены ложью. Я верю в то, чему учит пророк Джулио Эврола; но я… не верю в то, что они верят…       – И что я должен для тебя сделать?       – Не знаю… Возвращаться в лоно Святой Западной Церкви мне уже поздно. Эврола сковал нас всех единой цепью; с ним мы пойдем в Царство Господне – а может быть, в ад. Но в одном я пока свободен – никто не помешает мне самому выбирать друзей. И если тебе понадобится помощь – я всегда готов…       У Ганила уже не осталось сомнений – его друг не лгал. Запутавшийся в своих верах и неверии Эствано действительно нуждался в поддержке давнего друга…       Чердак харчевни, ставший приютом для Скальдика и его товарищей, был невероятно тесен – впрочем, его обитатели вполне с этим мирились. Спали Скальдик и Энцо на полу, вповалку; места едва-едва хватало на троих. Под самой крышей висела клетка с голубем – тем самым, которого Альбертин передал на прощание Ганилу.       – Скальдик? – Голова Ганила показалась из чердачного люка. – А Энцо нет?       – Энцо нет. – Скальдик сидел, привалившись спиной к сваленным на чердаке ящикам. – Сказал, будет только к вечеру. Если бы не твоя девушка, мы бы сейчас уже плыли в Аквиланию…       – В Аквиланию? Но зачем?       – У Энцо там какие-то дела с местными… Он говорит, что они обещали ему помочь с экспедицией. Скажи, зачем тебе эта чертова птица?!       «Урмм-уррм» – донеслось в ответ из клетки.       – Зря ты так… – Достав из кармана полотняный мешочек с пшеном, Ганил насыпал его в клетку. – Голубь – птица священная; голуби, говорят, носят вести для самого Господа.       – Глупости, – поморщился Скальдик. – Твой Бог – выдумка попов, которые призывали порабощенных склониться и не бунтовать, ибо они уже и так рабы Господни. А меня Вороний Ярл рабом не звал.       – Вороний Ярл? Кто это?       – Давным-давно, когда империя Древних уже пришла к закату, а люди еще не стали хозяевами мира – в те далекие времена Север был совсем не таким, как сейчас – повсюду росли гигантские каменные деревья, настолько огромные, что Арконцца могла свободно поместиться на одной их ветке. Говорят, некоторые нынешние горы – пеньки от тех деревьев… Люди не чувствовали себя хозяевами – прятались в пещерах меж корней каменных деревьев. Кругом бродили хищники один другого ужаснее; и самыми страшными были созданные Древними великаны-ытуны. Кожа их была из серебра, а в жилах текла холодная кровь. Ытуны были жестоки и воинственны; они воевали не ради новых земель, а просто ради убийств.       Так вот, однажды ытуны похитили десяток мальчиков и девочек, и затем перелили им свою холодную кровь, надеясь превратить их в ытунов. Почти у всех у них кровь ытуна победила человеческую – но ытунами они не стали, просто превратились в глыбы льда. Только двое – мальчик и девочка – смогли выжить и победить в себе ытунскую кровь. Ытунами они так и не стали – но и простыми людьми перестали быть. Мальчик стал понимать язык зверей и птиц, а девочка – язык растений. Когда мальчик вырос, его прозвали Ярлом Воронов – ибо эти птицы служили ему вестниками. Девочка же стала зваться Сестрой Древ; она могла говорить с травами и деревьями, и те ее слушались. Спустя время Вороний Ярл и Сестра Древ вернулись к людям; Вороний Ярл женился на простой девушке, и та в скором времени родила ему сына, что стал зваться Громовержцем. Сестра Древ вышла замуж, родив своему мужу многих дочерей и сыновей; и старшая из дочерей ее стала известна, как Жизнедательница. Но только сама Сестра Древ знала, что по-настоящему она любила только Ярла Воронов; и она так и не смогла простить ему то, что он предпочел ей какую-то смертную.       В назначенный час началась Великая Война Рагнарок. Люди и ытуны сошлись в беспощадной схватке. Громовержец шел впереди, вооруженный молотом Сокрушителем Тверди, что выковали специально для него. От ударов Разрушителя Тверди трескалась сама земля, и каменные деревья падали на землю, точно срубленные могучим лесорубом. Волки и рыси по приказу Вороньего Ярла бросались на ытунов, грызли их металлическую плоть, а бессчетные стаи птиц выклевывали холоднокровым великанам глаза. Падая наземь, великаны уже не могли подняться – призванные Сестрой Древ травы оплетали их, засыпали землей, хороня заживо. Говорят, некоторые из погребенных тогда великанов все еще ворочаются под землей, временами сотрясая ее; и тогда люди говорячт, что произошло землетрясение.       Ытуны, видя, что они проигрывают, пошли на отчаянный шаг: выпустили из пещер чудовищного зверя – полуволка-полудракона Фенриза, что способен пожрать весь мир. И в самом деле, Фенриз съел Солнце и готов был съесть землю; и тогда Вороний Ярл принял решение…       – Болтаете? – Из чердачного люка вылез Энцо. – Скальдик, ты, видать, решил пересказать нашему юному спутнику всю историю нортских богов?       – Не, не, мне интересно, – сказал Ганил, – пусть рассказывает, я с удовольствием послушаю. Я люблю красивые сказки…       – Молоко необсохшее… – Скальдик закатил глаза. – Это для тебя сказки; а для наших предков… Э-эххх, что мы потеряли, что мы все потеряли…       – Например, «кровавого орла»… – На губах Энцо появилась хитрая ухмылка.       – Ты вообще-то в курсе, что ложь о «кровавом орле» придумали голеанские миссионеры? И, если уж на то пошло, принявшие веру в Голеана ярлы любили эту казнь ничуть не меньше, чем язычники…       – Так это ложь, или правда?       – Как бы сказать… Сначала, конечно, была ложь. А потом – к тому времени культ Голеана уже распространился средь нортов – многие для устрашения стали применять к пленным эту казнь. Ярл Водульф, мой дядя, говорил мне, что особенно усердствовали в этом именно почитатели Голеана. «Где вера в Голеана, – говаривал он, – там горе, смерть и предательство». Ныне он пьет из чистого источника в Вархалланге, стране, где встречаются все разлученные… Он мог бы выбрать отречение от веры отцов и дедов – и «легкую», но позорную смерть от топора или петли. Но он выбрал пламя…       – Твой дядя был ярлом?       – Да, так что я, по сути, вполне мог бы звать себя принцем… Может быть, даже с куда большим основанием, чем этот плешивый Монте!.. – Скальдик горько усмехнулся.       Арконцца на глазах утрачивала былую беззаботность. Почувствовав себя настоящим правителем города, Эврола принялся издавать законы – один другого безумнее. Он запретил любые изображения Бога, Голеана и святых, как проявление идолопоклонства; но этого ему показалось мало, и он запретил всяческое изображение, будь то изображение человека, животного или предмета. Под запретом оказались поэзия, музыка, песни – все, что содержало хотя бы намек на возвышение над миром грешной плоти. «Это не взлет, – говорил Джулио, – это лишь видимость взлета! Видимость для грешников! Так вы никогда не покинете оковы плоти, если будете лишь порхать на крылышках так называемого искусства, что исписаны золочеными письменами греха! Заставьте вашу плоть кричать! Вопить от невыносимой боли! Пусть она, содрогаясь в конвульсиях, исторгнет из себя вашу душонку, словно пустула гной!!!»       На улицах Арконццы появились безумцы. Конечно же, они были и раньше; однако стража не пускала их на чистые и светлые улицы, обрекая на прозябание на задворках церквей и в трущобных норах. Теперь же они вышли на улицы, своим видом вызывая жалость и отвращение. Они кричали, рычали, лаяли по-собачьи, мочились на прохожих и кидали в них калом, бряцали веригами и размахивали плетьми, нанося удары себе и другим. Странное дело – многие стали воспринимать это, как нечто нормальное. К бессвязным воплям помешаных прислушивались, их трактовали, как пророчества; у безумцев спрашивали совета в жизни.       Еще недавно чистый и светлый, город стал напоминать грязный и смрадный Ахатенбург…       Выбравшись на крышу, Ганил вдохнул вечерний воздух. Откуда-то снизу доносились вопли, будто резали человека (возможно, и вправду резали). Юноша достал из-за пазухи голубя; убедившись, что птица перенесла путешествие благополучно, и что написанное им письмо для Альбертина закреплено надежно, он подбросил крылатого вестника вверх и разжал руки.       Теперь, если с Альбертином все в порядке – он обязательно получит письмо. А если нет… Если оно попадет не в те руки…       Ладно. Не стоит заранее думать о неудаче.       …Шаг. Еще шаг. Верблюжьи лапы мягко ступают на раскаленный песок.       Вот их и стало на одного меньше. Больше нет с ними сурового норта. Больше никто не расскажет про северных богов, про великанов ледяных и огненных, про скальных и лесных духов… «Можешь считать его мертвым – не ошибешься».       Эх, какая страшная смерть… А впрочем, смерть ли? Интересно, что происходит с душой человека, которого взломали здешние духи?       «Никто не умирает… Не смерть… не смерть… рождение… Новое рождение…»       Интересно, это ему кажется – или джинны уже нашептывают ему в разум свои лукавые речи? Поди пойми…       Энцо молчит, и спутники его тоже – потому что не слышат, или же просто крепятся, делают вид, что ничего особенного нет? Пойди разбери, что в этой пустыне правда, а что порождение воспаленного рассудка, изнуренного жарой и жаждой. Жара. Жажда. Пить хочется…       Ганил облизывает пересохшие губы. Надо терпеть. Если потворствовать своей жажде, запасы воды иссякнут еще до вечера. А так – воды им должно хватить надолго; тем более, что их самих стало меньше. Скальдик стал той ценой, которую им пришлось заплатить, чтобы суметь пройти дальше – в неизвестность.       Черная Игла маячит позади, причудливо дрожа в колышущемся воздухе, отражаясь в озерах-миражах. Ни дать ни взять – цитадель пустынных духов, сторожащих тайны Древних. Отметка границы, из-за которой пока еще никто не возвращался.