Путь к Метрополису

      Ганил не помнил, сколько времени он шагал по пустыне – время словно бы исчезло, превратившись в жаркое безвременье. В какой-то момент он понял, что уже никуда не идет, а просто сидит на остывающем песке и бесцельно смотрит вдаль, на закат. Пронзительный вопль вывел юношу из оцепенения.       В десятке шагов от Ганила на песке бился, истекая кровью, один из верблюдов. Над агонизирующим животным стоял Мардуф с ножом в руке.       – Этот ослаб! – произнес пустыноходец, словно бы ни к кому не обращаясь. – Дальше он не выдержит…       Ганил относился к верблюдам, что сопровождали путешественников, как к обычным средствам передвижения. Но в этот момент он вдруг отчетливо почувствовал, что они еще и живые. Да, верблюд может многое вынести; однако и у него есть предел.       Кто-то подошел к Ганилу сзади. Юноша почувствовал на плече руку.       – Веслана, ты? – спросил он, не оборачиваясь.       – Ганил… Скажи, ты веришь, что мы дойдем?       – Дойдем… Должны дойти.       – Дойти-то мы сможем… а вот вернуться…       – Надеюсь, нам хватит припасов.       – Не про это я совсем. Кажется мне… Энцо… он и не собирается возвращаться.       – Что значит – «не собирается возвращаться»? Хочет умереть здесь, в центре пустыни?       – Может быть. Только… кажется мне так… словно Энцо хочет туда вернуться.       – Вернуться?!       – Он как-то связан с этим Метрополисом. Помнишь тот чужой сон, о котором Скальдик говорил? Думается мне, то был сон Энцо.       – Хочешь сказать, он и есть шпион Инквизиции, которого мы все ищем?       – Почти не сомневаюсь. Думала я, думала… Я даже тебя подозревала.       – Меня?       – Да. Но теперь… я почти уверена: Энцо – шпион. Вот только думаю я – он не ради хозяев своих шпионит! Может быть… что, если Энцо и есть святой Голеан?       – Что-о?? Веслана, да разве такое может быть? Голеан же умер…       – А что, где-то говорится, что он умер?       Ничего не скажешь – Веслана права. Ни в одной книге, включая апокрифы, не было написано о том, как закончился земной путь великого святого и закончился ли он вообще. Разве что известный в свое время архиеретик Апказий писал, что Голеан умер; но скорее всего, он имел в виду смерть справедливости, принесенной святым в этот мир. Как бы то ни было – осудив Апказия и его учения, церковь, среди прочего, поставила ему в вину и то, что он утверждал смертность великого святого. Однако при этом церковь считала ересью и утверждение о бессмертии Голеана – с одной стороны, чтобы всякие эвролы не могли, прикрываясь святым именем, распространять всякие лжеучения, а с другой… С другой стороны, что, если святой Голеан и вправду жив? И что, если ему не понравится то, что сделали в итоге с его учением?..       На мгновение у Ганила захватило дух. Ему представился человек с тысячами лиц, бессмертный и бесприютный. Вокруг него меняются эпохи, города вырастают и разрушаются, становясь песком и пылью. Он идет сквозь расстояния и времена, меняя образы и личины, порой забывая, кто он… Но вновь и вновь ему приходится расставаться со ставшей уже привычной средой, с близкими… и со своей прежней жизнью. Кем бы он ни был сегодня – ему не изменить судьбы вечного бродяги.       Ганил замер. На миг он испытал знакомое чувство – словно ветер от крыльев улетающей истины. Словно частица ответа на вопрос, который еще им не задан. Ведь он думал вовсе не о святом Голеане! Он думал совсем о другом – о том, что, возможно, гораздо ближе к нему…       – А ты слышала историю о карине?       – Конечно. Ты в это веришь?       – Я… сам не знаю, чему верить. Помнишь тот безымянный город? В том городе мне приснился сон…       И Ганил начал свой сбивчивый рассказ о том, что произошло в затерянном средь песков городе. Кое о чем он предпочел не говорить; кое о чем – рассказал, но с оговорками. Некоторые вещи он так и не решился рассказать Веслане – он и для себя-то желал бы их забыть навсегда. Он всячески избегал говорить о событиях той ночи как о реальных, всячески подчеркивая, что это был всего лишь сон.       – …Я положил… приснилось, что я положил твое тело в яму и… засыпал песком, и завалил каменной плитой. После я вернулся к остальным; никто меня не заметил… мне приснилось, что не заметил. Я заснул, а когда проснулся – узнал, что ты пропала. Я… испугался – вдруг это был вовсе не сон?.. И по правде говоря… я до сих пор не вполне уверен… что это сон…       – То есть как? Раз я живая – значит, это все во сне было, верно?       – Я и в этом не уверен.       – Считаешь, я не живая?       – Я… боюсь… что ты не Веслана…       – Кто же я?!       – Может быть, ты… демон… карина…       – С чего тебе в башку такая глупость взбрела?! – Веслана посмотрела на юношу, словно на сумасшедшего.       Словно на сумасшедшего? Или, может быть, в ее взгляде было еще нечто непонятное?.. Возможно, страх перед разоблачением?.. Или…       – Почему бы и нет? Предположим, все это мне не приснилось. Я убил Веслану, спрятал ее тело и вернулся в лагерь. Наутро наши товарищи хватились Весланы, пытались ее разыскивать, но так и не нашли. Началась буря, и поиски пришлось прекратить. Но я все не мог прийти в себя. Я пытался убедить себя, что это был сон… и почти убедил… Но все же сомнения не давали мне покоя; я не выдержал и бросился искать могилу Весланы прямо во время бури…       – И чуть было сам не пропал ни за грош!       – Да; но все же… Скальдик и Бамара нашли тебя и меня… вот только… что, если ты не Веслана?       – А кто же я? Не хочешь же ты сказать, что… умм…       – Да. Возможно, ты демон-карина, как я и сказал. А настоящая Веслана лежит под каменной плитой в безымянном городе…       Веслана ничего на это не сказала, только отвернулась – с обиженным, как показалось Ганилу, видом. Солнце уже почти зашло, небо у горизонта окрасилось в пронзительный пурпур. Из лагеря доносилось негромкое постукивание – Энцо отбивал разделанное верблюжье мясо, в то время как Мардуф посыпал отбитые куски солью. В свое время Мардуф объяснял, что в пустыне соль так же важна, как и вода. «Если у человека нет воды, – говорил бывалый пустыноходец, – он умрет; но если нет соли, то человек и с водой умрет. Главное – мера: много соли убьет человека так же верно, как и ее отсутствие».       – Прости, Веслана… Я, кажется, глупость сморозил…       – Не, не за это я обиделась… – Веслана даже не оглянулась. – Скажи, зачем ты хотел меня убить?       Ну вот, теперь ему опять придется рыться в неприятных воспоминаниях…       – В приюте, где меня… где я жил, был мальчишка, Марри. У нас таких называют «послы на тот свет» – дескать, они и рождаются-то только для того, чтобы скорее умереть. Все его считали дурачком; он на это сильно обижался и всячески старался доказать, что он нормален – но все равно он получал за свои старания только насмешки и зуботычины. Даже я сам… тоже… – Ганил тяжко выдохнул. – Да… А потом на него положил глаз субдиакон Грюльхан – вонючка и любитель мальчиков…       Юноша замолчал. Копаться в прошлом по-прежнему было неприятно.       – Ну… так вот… – продолжил он после короткой, но тягостной паузы. – Однажды Грюльхан нашел Марри в либрариуме, где тот укрывался от него, и попытался…       – Я поняла. – Веслана кивнула. – Марри сопротивлялся; и тогда этот Грюльхан убил его…       – Хуже. Грюльхан убил бы Марри в любом случае. Просто он… получал удовольствие от мучений… чужих и своих… Но самое мерзкое то, что это я виноват в смерти несчастного Марри! Это я сказал Грюльхану, что Марри прячется в либрариуме! Если бы я не сказал ему об этом… Грюльхан убил бы меня, а Марри остался бы жив…       – Жив, да… с половиной сердца, как ты сейчас…       – По крайней мере, он был бы жив… – Голос Ганила слегка дрожал от сдерживаемой внутренней боли.       – В то время как ты был бы мертв? Не страдал бы, не мучился от выбора? Какие мы красавцы, право… Точь-в-точь жители княжества Кириничского: мол, если к нам вторглись кочевники и городище сожгли – это беда-беда; а если они Актравию разрушили, то так этим актравийцам и надо! Ты вот мне скажи: то, что ты живой – это хорошо?       – Если бы я тогда погиб, Марри остался…       – Оставь Марри в покое уже, забудь! Если Марри в расчет не брать – то, что ты живой, это хорошо, или нет? Допустим, предложат тебе выбор – жить или не жить – ты что выберешь?       Ганил уже открыл было рот, чтобы ответить, но в последний момент осекся.       Надо ли жить, если жизнь есть череда испытаний и мук?       Надо ли умирать, если в жизни бывают радость и счастье?       Надо ли радоваться жизни, если за радостью неизменно приходит горе?       Надо ли?..       – Ну? Что ты выбрал? Я жду!       – Я… не…       – Не надо отвечать. Ты убийца – даже если убил во сне. Я бы могла тебя в песок закопать и так оставить. Но я тебя по-другому накажу… – На мгновение Веслана замерла, а затем выпалила: – Живи! Живи и помни всех, кто за тебя умер! Пусть их тени за тобой следуют, словно стража, что тебе сбежать не даст! И даже если… – она запнулась, но продолжила, – …если я в пустыне погибну, ты обязан выжить! И даже тогда я буду стоять за спиной твоей, со всеми вместе, и напоминать тебе, ради чего ты жить должен!       – Секретничаете все? – Энцо обернулся к подходящим к палаткам Ганилу и Веслане.       – А что, нельзя? – Веслана улыбнулась. Сейчас это снова была прежняя Веслана, которую Ганил так хорошо знал.       – Нет, почему же?..       – Энцо… – Ганил присел на корточки радом с палаткой. – Скажи, а зачем ты так стремишься в Метрополис?       – Мне интересно.       – Это не ответ! Разве жизнь обитателей Дальнего Юга не интересна? А жизнь племен Новой Земли? А Восток, где наследие Древних, у нас проклятое и забытое, по-прежнему играет важную роль? Но ты туда почему-то не стремишься…       – Ты говоришь таким тоном, будто меня в чем-то подозреваешь… – Голос Энцо по-прежнему звучал непринужденно, однако Ганил насторожился.       – Кое-кто высказал мне предположение, что ты – святой Голеан.       Услышав это, Энцо от души расхохотался.       – Не знаю, кто это тебе сказал, – произнес он сквозь смех, – но у него явно все в порядке с юмором! Ахаха, надо же такое придумать – я святой Голеан!       – Я понимаю – это предположение достаточно бредово… Но в этом бреде есть нечто. Ты хорошо знаешь языки, в том числе и древние, мертвые; ты разбираешься в химии; ты отлично владеешь шпагой…       – По-твоему, этого достаточно, чтобы быть святым?       – Часто мне кажется, что ты знаешь больше, чем говоришь…       – Тебе не кажется, это так и есть. Как и в твоем случае. Что-то еще?       – А… как же ты смог справиться тогда, в подземелье, с ваджрой?       – Ах, вот оно что… Плохо я справился, если честно. Мне были известны кое-какие практики, пришедшие с Востока; я попробовал, и… Ты сам видел, что у меня вышло. И то мне не удалось повторить прежний успех… Смотри! – Энцо залез в палатку и принялся рыться в вещах. Вскоре он снова вылез наружу, сжимая в руке хорошо знакомый Ганилу предмет. – Следи внимательно!       Закрыв глаза, Энцо вытянул вперед руку с зажатой в ней ваджрой. На некоторое время он застыл в таком положении; Ганил, помня его слова, пристально смотрел на древнее оружие.       – Ну что? – произнес наконец юноша.       – Ничего. Именно, что ничего! – Энцо опустил руку с ваджрой. – Боюсь, что второй раз повторить прежний фокус у меня не получится. Чтобы управляться с ваджрой, нужно, наверное, быть… как минимум, настоящим святым.       В это время из сгустившейся вокруг лагеря темноты раздались шаги.       – Энцо! – Ганил узнал голос Весланы. – Ты кинжал не видел? Маленький такой, мизерикорд. С крестовинкой, рукоять кожей ската обтянута…       – А, это тот, который тебе сеньор Ланедо подарил?       – Да, да, он самый. Я сейчас в вещах рылась, гляжу – а его нет!..       – А ты помнишь, где его последний раз видела?       – Не-е… нет, не помню… – Голос девушки подозрительно дрогнул.       Ганил был готов поклясться – Веслана лжет. Наверняка она хорошо помнила, где видела подарок Ланедо последний раз – но не хотела, чтобы об этом знали другие.