Путь к Метрополису

      После приезда Энцо и спутников в столицу Аквилании минуло уже больше недели.       Ганил, Энцо и Эдвиан шли по улице. На Эдвиане был строгий темно-серый сюртук, Энцо же носил приталенное пальто с пелериной, в светло-коричневую клетку – вместе с его широкополой шляпой его костюм смотрелся довольно необычно. В руке Энцо держал трость; Ганил знал, что эта трость была нужна бывалому путешественнику вовсе не для ходьбы. Здесь не полагалось носить при себе оружие (если только вы не состоите на военной службе у Ее Величества), однако трость со скрытым внутри нее клинком была неплохой альтернативой привычной шпаге.       – Слушая ваши рассказы о положении дел на континенте, – говорил Эдвиан, – я ловлю себя на мысли о том, что все это чрезвычайно напоминает мельтешение муравьев в муравьиной куче. Кто-то сражается, размахивая мечом или рапирой; кто-то с жаром проповедует свое учение; кто-то бросает свои дома и нажитое добро и бежит прочь, в поисках лучшей жизни… А я стою над всем этим и отрешенно созерцаю все эти маленькие драмы как что-то, к моему миру не имеющее никакого отношения. Ибо мы давно переросли это мельтешение и теперь действуем уже на ином уровне.       – Возможно, возможно… – ответил Энцо, в такт своим шагам постукивая тростью по мостовой. – Конечно, Аквилания не Талласия или Люцерия – и тем не менее… Люди везде одинаковы; и здесь я вижу все то же, что видел в иных странах.       – Люди не одинаковы, – безапелляционным тоном возразил Горбайерс-младший, – и уж вы-то точно должны были в этом убедиться. Кто-то склонен покоряться природе вещей и явлений; кто-то – пытается восстать против нее, не подозревая, что он по-прежнему ее раб, увы… А кто-то творит свою природу, не покоряясь и не восставая. Мы, аквиланцы – нация инженеров и творцов; мы рождены, чтобы проложить нашей цивилизации дорогу в будущее…       Ганил не вмешивался в этот спор. Не потому, что он был согласен с Эдвианом – совсем наоборот. Юношу коробило от безапелляционных заявлений Горбайерса-младшего о врожденном превосходстве аквиланцев; однако он не мог не признать, что молодой ученый имеет серьезные основания для своей гордыни. Здесь, в Арлонде, Ганрил впервые в жизни увидел книжные лавки – вещь, немыслимую в Талласиии и тем более в Ахатенбурге. В Талласии, как и в Люцерии с Гельвезией, печатать книги дозволялось только с личного разрешения Папы и короля – и то все напечатанное просматривали цензоры. И это еще было ничего; кое-где печатанье вообще было запрещено – как «богопротивное действо».       За некоторые из томов в библиотеке Горбайерса-старшего Альбертин, наверное, дал бы отсечь себе руку. Там были труды Зелона Тиссимского, Аль-Хадзрета, Пачули Нолидж – одним словом, если бы обладателеи такой библиотеки стал профессор Чикконда, ему бы пришлось прятать ее ото всех и просыпаться по ночам в холодном поту при мысли, что кто-то прознает о запретных книгах и донесет в Инквизицию. А Горбайерс собирал и хранил все это абсолютно открыто!       Ганил не сомневался: успехи аквиланцев связаны вовсе не с какими-то их врожденными достоинствами, а всего лишь с тем, что порывы их мысли больше не сдерживаются церковью. Однако спорить с Эдвианом он все равно не хотел – у юноши было чувство, что он играет в карты с заведомым шулером: чувствует, что оппонент мухлюет, но доказать не может.       А кроме того, Ганил вовсе не забыл рассказы Альбертина о страданиях, которые принесла реформа Хенри Четвертого людям, что остались верны папскому престолу. Неужели прогресс стоил их слез и крови? Неужели?.. Вскоре после прибытия в Арлонду Ганил даже пытался спорить с Эдвианом на эту тему (понятно, что про Альбертина он ничего не говорил).       Разумеется, спора не получилось.       – Кажется, ты сочувствуешь этим… м-м, ублюдкам? – Голос Горбайерса-младшего звучал строго. – Странно слышать это от тебя, лично убедившегося в их гнилом нутре.       – Я не говорю об иерархах… Но простые верующие-то в чем провинились?! Почему они должны страдать из-за того, что окормляющие их церковники что-то там затевали?       – Они могли и не страдать. Все, что от них требовалось – показать, что они не имеют отношения к папизму. Отречься от былых заблуждений и войти в лоно единственно истинной Аквиланской церкви. Они этого не сделали…       Ганила даже передернуло от такой уверенности в своей избранности.       – Ты что же, считаешь, что только ваша вера истинна?! – Юноша едва не перешел на крик.       – Тише, тише. Так считаю не я; так оно и есть. Погляди вокруг, узри успехи народа Аквилании. Если это тебя не убеждает, то я не знаю, что тебя еще убедит…       – Но…       – Прекратим этот спор. И не вздумай говорить такое посторонним. У тебя могут быть из-за этого серьезные неприятности…       …Когда портной наконец принес одежду для Ганила, юноша обнаружил в кармане сюртука письмо. Письмо было зашифровано; однако Ганилу был известен этот шифр – в свое время Альбертин раскрыл ему секрет этой тайнописи. Он без труда сумел расшифровать послание, гласившее: «Твой давний друг хочет видеть тебя. Дининг-стрит, папская церковь, вторая слева кабинка для исповеди».       Юноша терялся в догадках – кто же это мог быть? Конечно же, не Альбертин, которого уже не было в живых – но тогда кто? И теперь он, незаметно оторвавшись от своих спутников, отправился искать Дининг-стрит. Он опрашивал прохожих; несколько раз ему казалось, что он безнадежно заблудился – но в итоге он все же нашел эту улицу.       Дининг-стрит явно не относилась к числу процветающих. Почти вся она была застроена одно- и двухэтажными домишками с черепичными крышами; лишь кое-где среди этих домиков высились уродливые безвкусные строения из красного кирпича, уже набившего в глазах юноши оскомину. Фасады этих зданий неизменно украшали медальоны с изображением глаза. Эти глаза, без преувеличений, преследовали Ганила по всей Арлонде – они смотрели со стен домов, они были изображены на вделаных в мостовую плитах. Из-за этого город напоминал живое тысячеглазое чудовище, следившее за каждым шагом юноши. Как-то раз Ганил попытался выяснить у Энцо, что этот глаз означает, но тот сказал что-то невразумительное про некую традицию – похоже, он и сам не знал ответа.       Нигде не было видно ничего похожего на церковь; юноша уже хотел оставить поиски, когда увидел небольшую группу бедно одетых людей, собравшихся у входа в подвальное помещение ничем не примечательного жилого дома. Над входом висел голеанский крест. Неужели здесь сторонники папства вынуждены ютиться в подвале?!       Спустившись по лестнице, Ганил оказался в тесной комнатушке, освещенной лампадкой, висящей над гипсовой статуей Голеана. Где-то рядом слышались звуки музыкального инструмента, похожего на орган. Направившись на эти звуки, юноша вышел в просторное, скудно освещенное помещение, забитое людьми. Похоже, что здесь шло богослужение по папистскому обряду – юноше сразу вспомнились истории о том, как в Латрисии голеанцы справляли свои службы в катакомбах.       – Простите, – шепотом спросил он у одного из прихожан, – где здесь можно исповедоваться?       – Там, – кивнул прихожанин, показывая назад, – налево!       Пришлось вернуться обратно в комнатку с лампадой. Пройдя по абсолютно темному коридору, Ганил попал в исповедальную, где на скамье под подвальным окном сидели две немолодые женщины. Войдя в полутемную кабинку,он преклонил колена и тихо произнес:       – Святой падре, я согрешил…       – В чем же ты согрешил, сын мой? – ответил ему тихий голос. – Может быть, в том, что ты поддался малодушию и бежал, оставив своих друзей?       «Моих друзей сгубили вы…» – подумал юноша. Но вслух сказал иное:       – У меня не было выбора. Я должен был…       – Да, да, конечно. Найти этого еретика Энцо и выведать его планы… Энцо одержим поисками мифического города Древних Сарната, известного также, как Метрополис. Ходят слухи, что там полно несметных сокровищ; что знания, хранящиеся в том городе, способны перевернуть все наши представления о мире. Похоже, эти слухи имеют основания – так считают многие в окружении кардинала… Тебе поручается важная миссия – узнать подробности об этом таинственном городе. Если твоя миссия увенчается успехом, мы закроем глаза на твое бегство и ряд других непозволительных грешков…       …Спустя несколько минут Ганил снова шагал среди краснокирпичных зданий. На сердце у него было неспокойно. Разум снова и снова возвращал его в те жуткие дни, когда юноша навсегда потерял своего друга и учителя…       …Неподалеку от собора святого Маркоза находилась небольшая площадь, огороженная с одной стороны стеной еще латрисских времен. В эту стену была вделана скульптура-горельеф, изображающая уродливую морду то ли льва, то ли дракона. В народе эту скульптуру прозвали «пастью Правды». Во времена Латрисской империи здесь проходили судилища. Считалось, что если преступник вложит руку в пасть чудовищу, оно оживет и откусит виновному руку; если же человек невиновен, то рука его останется целой.       Разумеется, это была легенда, пущенная в незапамятные времена. В действительности все было просто: особые судьи, тщательно рассмотрев спорное дело, приходили к тому или иному выводу о виновности подсудимого, после чего предлагали ему испытание пастью Правды. По ту сторону стены в особом закутке сидел палач с мечом; если подсудимого признавали виновным, то палач отрубал ему руку. Судьи тех времен знали свое дело твердо и ошибались редко. Со временем люди настолько поверили в чудесное свойство пасти Правды, что преступник, когда ему предлагали пройти испытание, начинал всячески увиливать, пока не признавался в страхе – и это зачастую выявляло преступников куда эффективнее, чем обычное дознание, ибо проницательность и честность латрисских судей в то время уже осталась только в легендах.       Именно здесь Ганил, согласно уговору, должен был получить письмо от Альбертина – если, конечно, последний был жив и на свободе. Юноша сунул руку в пасть – больше всего он боялся, что ничего не нащупает. Но нет – пальцы его наткнулись на сверток с привязанным к нему камешком, чтобы не унес ветер. Замирая от волнения, юноша извлек из каменной пасти письмо и освободил его от веревки.       Когда он развернул письмо, то увидел лишь чистый лист. Это не удивило Ганила; он знал, что так и должно быть.       …Поднявшись к себе, Ганил достал из кармана свернутое письмо и лимон. Развернув бумагу на полу, он разрезал плод, выдавил его сок на письмо и затем принялся аккуратно распределять выжатое по листу. На бумаге начали проступать буквы.       «Мой милый друг, мое положение серьезно, но все же не безнадежно. С одной стороны, я серьезно ранен и в ближайшее время вряд ли смогу встать на ноги; с другой – верные соратники укрыли меня в надежном месте. Тем не менее, люди Палинчино продолжают за мной охотиться; есть риск, что они начнут следить за тобой. Будь осторожен и внимателен.       Спустя два дня после того, как ты получишь это письмо, приходи на площадь пасти Правды. Повторю еще раз – будь осторожен, убедись, что слежки за тобой нет. Тебя будет ждать один из моих помощников; ты узнаешь его по синему шарфу. Ты подойдешь к нему, кашлянешь три раза и произнесешь пароль…»       Глаза Ганила пробежали по строчкам, затем переместились в низ письма.       «…Повторю еще раз: ситуация тяжелая, но не безнадежная. Надеюсь, что мы все же увидимся – с Божьей помощью, несмотря ни на что.       Твой друг, легат Инквизиции Альбертин»       Сжав желваки, Ганил прочитал письмо еще раз, теперь уже внимательно вчитываясь и стараясь все запомнить; затем он поднес письмо к пламени свечи, дав бумаге загореться.       Снизу раздались шаги, и на чердак поднялся Скальдик.       – Н-да, вот до чего мы дошли… – задумчиво протянул он. – Нам придется примкнуть к этой своре сумасшедших! Однако Энцо считает, что иначе нельзя… – Вдруг он насторожился, потянул носом воздух. – Ганил… Чуешь, пахнет горелым?       – Нет, не чувствую. – Ганил незаметно бросил на пол остатки письма и растер ногой.       – Должно быть, это с улицы сквозняком принесло…       – М-может быть… Главное, чтобы пожара не случилось.       Ганил глубоко вздохнул. Он отчетливо понимал, что игры закончились, и теперь на кону стояли жизни: Альбертина и самого Ганила.