Путь к Метрополису

      В воздухе стоял запах хвои, смолы и петрихора. Всю ночь над лесом бушевала гроза; и только теперь, с наступлением утра, тучи рассеялись, открыв небо с полоской утренней зари. Какая-то ранняя птаха защебетала в ветвях – вначале робко, а затем все смелее – и вдруг, резко оборвавшись, вспорхнула и улетела.       Вскоре появился и тот, кто ее спугнул. Крупный зверь рыжей масти, с темно-коричневыми пятнами, спрыгнул с ветки, где он пережидал непогожую ночь. Его глаза вглядывались в лесной сумрак. Его нос вздрагивал, втягивая влажный утренний воздух. Его увенчанные кисточками уши вздрагивали, ловя едва слышимые звуки.       Рысь была настороже – она чувствовала чужое присутствие.       Вскоре она заметила движение. Из-за кустов показался волк – судя по проседи в шерсти, уже приблизившийся к пределу своего существования. Он хромал – должно быть, с кем-то недавно подрался. Волк явно проголодался и был готов охотиться где угодно и на что угодно – лишь бы он мог с этим справиться. Он был уверен – в этом лесу мало кто сможет с ним справиться. Вот только ему было невдомек, что одно из этих «кое-кого» стоит в десятке шагов и смотрит прямо на него.       Рысь собралась было, чтобы броситься на врага… но передумала. Вместо этого она издала угрожающее «бур-бур-бур…», давая вторженцу понять, что для них обоих будет лучше, если волк уйдет прочь. Однако волк не уходил – только издал короткий злобный рык. Может, голод заглушил в нем благоразумие?..       Неожиданно рысь поняла, что здесь присутствует еще одно существо. Прямо под деревом, прислонившись к стволу и уткнувшись лицом в колени, сидела девочка. Должно быть, это ее волк наметил себе в добычу…       На этот раз рысь не раздумывала. Рыжей молнией она ринулась к волку. Два звериных тела, сплетшись в клубок, с рыком и мявом покатились в сторону.       Девочка открыла испуганные глаза…       …Мэрселлин открыла глаза.       Ее собственная жизнь началась два дня назад. Все, что она помнила – паника, хаос, бегущая прочь толпа и чей-то истошный крик: «Мэрселлин! Мэрселли-ин!» Девушка не была уверена, что кричавший обращался к ней; тем не менее, когда Ланедо спросил ее: «Как твое имя, сеньорита?» – она, не раздумывая, сказала: «Мэрселлин». Так это имя стало ее именем.       Ланедо велел отвезти Мэрселлин в свой замок. Впрочем, «замок» – это было так, одно название. По сути, это был двухэтажный особняк, в котором к тому же только половина комнат была пригодна для жизни.       Спустив босые ноги с постели, Мэрселлин коснулась ими пола. После теплой постели пол показался ей ледяным.       В спальню вошла служанка.       – Сеньорина уже проснулась? – спросила она.       – Да… Холодно у вас тут очень… Где Ланедо?       – С ним все в порядке. Сеньорине опять снились эти сны?       – Снились, да. Снилось, будто я в лесу заблудилась, во время грозы; спряталась под дерево и задремала. Когда проснулась, то увидела, что рядом со мной рысь с волком дерутся. Я испугалась… – Мэрселлин наморщила лобик. – В конце концов рысь волка победила и в лес пошла; я за ней – а там…       Тут Мэрселлин испуганно осеклась. Сон ее обрывался на том моменте, когда она, сидя под деревом, очнулась от полудремы – после чего проснулась уже по-настоящему. Но ведь после этого еще что-то было! И она это «что-то» едва не вспомнила!       – Опять… – прошептала она. – Вот опять показалось, что я вот-вот все вспомню!       Когда Мэрселлин спустилась вниз, в обеденную залу, она увидела, что здесь ее уже ждут. Женщина в черном, расшитом серебряной нитью платье и причудливом головном уборе, похожем на легший рожками вверх полумесяц, сидела за столом. В затянутой в черную шелковую перчатку руке она держала сложенный веер.       – Здравствуй, Мэрселлин, – произнесла она низким грудным голосом. – Ты ведь дочь Ланедо, не так ли?       – Дочь… – Мэрселлин смутилась. – Приемная, – торопливо уточнила она.       «Неужели с дядей Ланедо что-то случилось?..»       – Твой отец, Мэрселлин – верный слуга принца… Тот, что служит не ради льгот и благ, но во имя рыцарского долга. Такое ныне редко увидишь…       – Что с ним?       – Тебя…       – Что с моим отцом?!       «Я назвала отцом… дядю Ланедо?..»       – Он жив; с ним все будет в порядке… Ланедо просил Его Высочество…       – Так что же с ним случилось?       – Он ранен, однако ранения его не опасны. Его вместе с другими ранеными разместили в монастыре святой Кигилии; мессир Палинчино распорядился приставить к ним лучших лекарей. Ты единственная родственница Ланедо, поэтому принцесса послала меня за тобой. Ах да, – женщина приложила руку с веером к голове, – я не представилась. Придворная дама Ее Высочества Ардитты, леди Эргильда. И если ты думаешь, что ты одна здесь чужачка – ты ошибаешься. – С этими словами женщина раскрыла веер, спрятав за ним нижнюю часть лица. – И я, и Ее Высочество здесь точно такие же чужаки…       Карета с гербом принцессы, запряженная четверкой серых рысаков, катилась по дороге ко дворцу Люциндо – временной резиденции принца Монте. Дворец этот был выстроен по приказу Гаэтани; злые языки говорили, что стены его построены из пшеницы, отнятой министром у людей в пору неурожая, а фундамент стоит на костях тех самых людей, которых эта пшеница могла бы спасти от голодной смерти. Патриции даже собирались снести его, но в итоге так и не пришли к единству – кто этим будет заниматься.       Несмотря на столь мрачную репутацию, Люциндо был очень красив. Мэрселлин с восхищением взирала на белоснежную башенку, словно принесенную сюда из мира сказок и прекрасных снов. Затем она повернулась в другою сторону – там за темной зубчатой стеной леса виднелись стены и башни чего-то похожего на крепость.       – А что это за крепость вон там? – обратилась она к Эргильде.       – Это монастырь святой Кигилии. – Леди Эргильда понизила голос. – Мессир Палинчино милостиво разрешил разместить раненых воинов-ополченцев в стенах монастыря.       – И дя… мой отец там?       – Да, там. И никогда не показывай на что-то или, тем более, кого-то пальцем. Для этого есть веер…       – У меня же нет веера…       – Ох, пресвятой Голеан, да что у тебя вообще есть… Даже платье у тебя, словно у замарашки – неужели ты собираешься предстать перед четой Их Высочеств в этом рванье?..       – Но что ж делать-то?..       – У нас в Мюкельберге народ бережливый. Посмотрим, что у нас есть – возможно, что-то подойдет тебе.       …Служанки, общим числом то ли четыре, то ли пять – Мэрселлин никак не могла сосчитать их, поскольку они постоянно перемещались по гардеробной, появляясь в ее поле зрения и снова уходя – трудились над облаченной в жемчужно-серое платье с кринолином девушкой, утягивая по фигуре, закалывая, подшивая. Сама Мэрселлин боялась пошевелиться после того, как она чуть повернулась, пытаясь уследить взглядом за Эргильдой, и получила весьма болезненный укол булавкой.       – Значит, тебе видятся кошмары… – с задумчивым видом произнесла Эргильда. – Это важно, очень важно… Прости, но, возможно, в этих кошмарах скрыт ключ к тайне твоего происхождения.       …Поначалу сон Мэрселлин не предвещал ничего жуткого. Снились ей воины, возвращающиеся из похода. Лица их были усталы, но радостны. Над ними реяли знамена с ликами святых; однако со знамени, что несли во главе шествия, вместо святого скалилась рысья морда.       Потом что-то изменилось – на смену ясному дню пришла ночь. В ночи вставало зарево над пылающими домами; истошно голося, бежали прочь люди, а следом за ними с саблями наголо мчались черные всадники.       Что это было – отображение того, что Мэрселлин пережила совсем недавно? Или же кошмар охваченной бойней Арконццы лишь разбудил память об ином кошмаре наяву, давнем и, казалось бы, почти забытом?       – …А потом… потом… просто сон… был. Скорее тревожный…       – Да, ты говорила. Волк, дерущийся с рысью? Это, похоже, что-то означает. Я с ходу могу вспомнить с десяток родов, на гербе которых изображен волк; однако гербы, где присутствует рысь… М-м, таких я могу вспомнить только три-четыре; и ты явно не из них.       – А если это лишь то означает, что я это видела действительно?       – В Талассии рыси перевелись еще четыреста лет назад. В северо-восточных землях они, говорят, еще водятся… в самой глуши, на границе с землями диких рутов. Ты же не думаешь, что ты из рутов?       – Но…       – Руты – поганые дикари, до сих пор приносящие человеческие жертвы языческим богам. Они уродливы, грубы и даже говорить по-человечески едва умеют. Говорят, они ближе к зверям, нежели к людям. Ты точно не из них.       – Но я же помню, что видела!.. – упрямым тоном повторила Мэрселлин.       – Когда видела? Так значит, ты что-то помнишь?       – Н-нет… – Мэрселлин опустила взгляд.       Тем временем служанки наконец закончили свою работу. Мэрселлин осталась стоять спиной к Эргильде.       – Ну, – леди Эргильда с треском сложила веер, – теперь повернись, чтобы я смогла увидеть, как тебе идет это платье!       Мэрселлин начала разворачиваться… и вдруг, запнувшись, потеряла равновесие и едва не упала. Служанки едва успели поддержать ее.       – П… простите… – На испуганном лице Мэрселлин появилась неловкая улыбка. – Я… просто… ног своих не увидела…       – Ну, надо как-то осторожнее. Ногу не повредила? Не болит?       – Нет, нет… – На самом деле подвернутая нога немного болела, но все же с этим можно было как-то совладать. Осторожно, словно босиком по колючим камням, девушка подошла к придворной даме.       – Вот, возьми… – Эргильда открыла ларец. Внутри лежали берет и пара перчаток из черного бархата, веер, сумочка и металлическое зеркальце.       – С-спасибо… – Достав берет, Мэрселлин надела его, осмотрела себя в зеркальце. Результат ей вполне понравился. – А перчатки зачем? Там же не холодно…       Эргильда ничего не ответила, но посмотрела так, словно девушка сморозила несусветную глупость, так что Мэрселлин смутилась и принялась торопливо натягивать перчатки.