Путь к Метрополису

      Пир по случаю коронации подходил к концу. Слуги уносили блюда с недоеденными остатками трапезы.       Навстречу вошедшей в зал Мэрселлин вышел Тимолло.       – Как я рад, что с тобой все в порядке! – воскликнул он, взяв девушку за руку. – Я уже боялся, что случилось какое-нибудь несчастье…       – Со мной все в порядке… Я просто немного заблудилась; но к счастью, кардинала встретила, и он мне дорогу показал.       – Кардинал? А что он там делал?       – Не знаю. Может, ему тоже одному побыть захотелось.       – Ладно. Мне нужно с тобой поговорить… потом, когда вернемся в Люциндо.       После королевского дворца с его величественными залами и бесконечными коридорами, где царило опустошение, Люциндо показался Мэрселлин невыразимо уютным.       Тимолло встретил девушку в дворцовой гостиной. В руках он держал массивный том, переплетенный в кожу и скрепленный медными застежками.       – Это «Описание земель Центрального Севера, государств и народов», – объяснил юноша, – созданное известным путешественником Ферецем Белой. Вот, погляди сюда… – Он открыл книгу и перелистнул несколько страниц.       – А что здесь написано?       – Ты… не можешь читать?.. Ох… Ладно, тогда слушай. – Тимолло развернул книгу к себе. – «Племя, что основало княжество Актравия, издревле почитало зверя рысь, или арысь, каковой и по сей день встречается в тех краях во множестве. Даже когда миссиноеры принесли в те края слово святого Голеана, актравийцы не спешили расставаться со старыми кумирами во имя новой веры… Актравийцы известны, как храбрые и умелые воины; доблесть их внушает даже удаленным народам страх и уважение».       – И что? Хочешь сказать, это… про меня?..       Ответа девушка не слышала. Воспоминания снова захватили ее.       …Воины под знаменами с рысьими мордами… Окруженный бревенчатым забором со рвом городище… Голеанова церковь с деревянными маковками… Широкоплечий детина с волосами рыжевато-пшеничного цвета – «Ай, дочка-то моя как выросла! Ну, подойди, порадуй отца своего!»       – …Мэрселлин! Ты слышишь меня, Мэрселлин?       – Ах… Ничего, прости. Задумалась… Ты что-то сказал, Тимолло?       – Ничего особенного, просто… Бела писал все это сто лет назад, когда Актравия была на пике своей силы. С тех пор все изменилось; силы Актравии оказались подточены враждой с соседями, а нашествие хана Тунгума поставило в ее истории точку. Говорят, ныне остатки актравийцев укрываются от кочевников в лесах, одичав до полузвериной степени… Но наш канцлер полагает, что все может измениться.       – Канцлер Формосса? Это правда, что он против принцессы козни строит?       – Ну, как ты могла такое подумать?! – Бросив «Описание земель» на столик, Тимолло с возмущенным видом принялся ходить по гостиной. – Формосса ничего не имеет против самой принцессы; но он недоволен тем, что на принцессу опираются сторонники усиления влияния Мюкельберга на Талласию. Понимаешь, любовь моя, это политика!       – Он хочет, чтобы я…       – Помоги нам; я прошу тебя об этом как друг, а не как… м-м… Все, что нам нужно на данный момент – это информация. Сообщай мне о всех движениях, что происходят в окружении королевы; и я клянусь, любовь моя – ты будешь вознаграждена.       – А если я откажусь?       – Увы, тогда нам придется раскрыть твое происхождение. Твоя придворная карьера будет закончена. Прости, дорогая, но такова политика. Впрочем, – Тимолло с пылом схватил Мэрселлин за плечи, – зачем тебе отказываться?! Нас ждет большое будущее!       Вот оно что… Здесь от этого не уйти; ты можешь пойти направо, налево, оставаться на месте – все равно ты останешься пешкой в руках очередного игрока.       – Извини… – Веслана не узнала своего голоса. – Мне надо подумать.       Лучи вечернего солнца превращали осеннюю листву в золото. Легкий ветерок шелестел в еще не до конца облетевших кронах деревьев. Сжимая поводья в обтянутой кожей перчатки ладони, Веслана неспешно ехала верхом по лесной дороге.       Что же ей делать?.. Куда идти? Справа – Палинчино, желающий превратить Веслану в приманку для Энцо, вместе с Ганилом; слева – Формосса, через Тимолло втягивающий Мэрселлин в свои политические игры… Что же остается ей? Неужели монастырь?       Да, пожалуй, это было бы не так уж и плохо по сравнению со всем. Отречься от жестокого мира, от всех своих имен и личин, стать безымянной тенью в монашеской рясе, умершей при жизни… Был, правда, и еще один путь – найти Энцо и вновь присоединиться к нему в его скитаниях, как раньше. Но этот вариант Веслана-Мэрселлин даже не рассматривала. Здесь, при королевском дворе, каждый ее шаг контролировался, и даже когда она уходила из-под этого контроля, как, например, сейчас – она знала, что это ненадолго. Если она попытается сбежать – ее будут разыскивать; и, скорее всего, найдут. И хорошо, если найдут ее одну – а если она выведет своих преследователей на Энцо? Ведь именно этого и добивается Палинчино!       Из-за деревьев показались башенки сооружения, похожего на крепость. «Обитель святой Кигилии…» – догадалась Веслана. Это было похоже на судьбу: она подумала о монастыре – и вот путь привел ее к монастырским стенам, хоть она туда и не стремилась.       До слуха девушки донесся стук копыт. Какой-то всадник двигался в сторону монастыря. Движимая любопытством, Веслана направилась через лес туда, откуда доносился звук. Вскоре она увидела его – всадника в доспехах королевской гвардии.       Что он здесь делает? Приехал навестить кого-то из раненых? Но ведь большинство раненых, насколько Веслана-Мэрселлин знала, перевезли из обители в другие места… А что, если это?.. У Весланы захватило дух; пустив коня быстрым шагом, она выехала на дорогу навстречу всаднику.       – Веслана? – Всадник поднял забрало. Судя по голосу, он явно не ожидал встретить здесь свою знакомую. – Что ты здесь делаешь?!       – А ты, Ганил, что делаешь здесь?       – Спешу на встречу со своим давним другом.       – И кто друг этот? Уж не Палинчино ли?       – Ты и впрямь считаешь, что я могу назвать этого старого лиса своим другом? Пропусти меня.       Но Веслана уже не могла сдерживаться. Слишком долго она заставляла себя следовать стезе придворной дамы, скрывать свои мысли и чувства. Она убеждала себя, что так надо, что такова ее судьба; и казалось бы, убедила – но с Ганилом она просто не могла не быть откровенной.       – А ради кого ты согласился Энцо предать? Не-не, я тебя не обвиняю; ведь кто Энцо для тебя? Случайный знакомый; авантюрист; с еретиками якшающийся… Только для меня Энцо – тот человек, благодаря которому я в рабстве не сгинула, не стала игрушкой бессловесной в руках у шейха какого-нибудь! Не понять тебе, каково это – потерять того, кому ты жизнью обязан. Нет, даже больше, чем жизнь!       Ганил ничего на это не ответил. Веслана подумала, что тот потерял дар речи из-за угрызений совести и уже собиралась было припечатать его напоследок какой-нибудь колкостью, чтобы последнее слово осталось за ней – но вдруг осеклась, заглянув в его глаза.       Глаза юноши были полны слез.       – Значит, – произнес Ганил срывающимся тоном, – все-таки ты… должна понять меня…       Шлем Ганил снял возле монастырских врат, как того требовали правила. Веслана шла за ним следом; Ганил сразу предупредил ее, что картина, которая им предстоит, не для слабых духом – на что девушка ответила, сдвинув брови: «Я видела, как нукеры Тунгума за ребра людей вешали; ты считаешь, что дух мой слаб?»       Все-таки она изменилась. Осанка сделалась прямее, величественнее, словно у настоящей высокородной дамы. Лицо посветлело, глаза как будто стали глубже и выразительнее – может быть, дело всего-навсего в косметических снадобьях?.. И самое, на взгляд Ганила, скверное – ее косы оказались безжалостно обрезаны.       – Тебе обрезали волосы? – не оборачиваясь, произнес Ганил       – Да… Нравится тебе?       – Н-неплохо. Тебе идет.       – И мне тоже не нравится… – Похоже, Ганилу не удалось обмануть Веслану.       Возле превращенной в больничную палату кельи Ганила и Веслану встретил врач.       – Он очень плох, – шепотом сообщил он гостям, – и я не могу сказать, дотянет ли он хотя бы до завтра. Я сделал все, что мог; теперь нам остается только молиться…       Единственным источником освещения в келье были два окошка под потолком. Может, это было и к лучшему; того, что Ганил увидел в пробивающемся сквозь них свете, ему было вполне достаточно.       Эствано лежал на постели, укрытый одеялом; его глаза скрывались под окровавленными бинтами. Ганил шагнул к нему – настолько близко, насколько мог решиться.       – Эствано… – произнес он сдавленным голосом. – Прости меня… прости…       Лежащий на постели вздрогнул, запекшиеся губы шевельнулись.       – Г… Гани-ил… – прошептал он. – Т… ты… пришел… С… спасибо… за… – На какое-то время его шепот сделался неразборчивым. – Инквизиторы… избили меня… сломали ребра… перебили ноги… раздробили пальцы на руках… акх… кх!.. – На губах Эствано появилась кровавая пена. – Кх… кхх… прости… Выкололи глаза… раскаленным железом… Но ведь это все пустяки… поверь… икх… кх…       Эствано замолк; в тишине кельи какое-то время было слышно только его дыхание. У Ганила уже появилась страшная мысль, что его друг замолчал навсегда – но тот снова заговорил.       – Поверь… это все пустяки… по сравнению с… другим… укх… хх… Я… больше не вижу… света… Я… видел свет… царства справедливости… я шел… на этот свет… сквозь скверну… и смрад… Теперь его нет… и, наверное… никогда… не было… ох… кхх… Он светил… только в моей голове… я сам… зажег его… а теперь… экх… кхх… хх… Свет… мой драгоценный свет… что мне раны… бренной плоти… когда… я… не вижу… мой свет… не вижу…