Путь к Метрополису

      Огонь разгорался все сильнее, скрыв еретиков по пояс. Кто-то из них плакал, кто-то отчаянно мычал сквозь заткнувший его рот кляп, кто-то уже потерял сознание. Не выдержав пламени любопытства, Ганил загородился веером и осторожно приподнял вуаль.       Он увидел Эвролу среди осужденных.       Бывший предводитель еретиков потерял маску и капирот, санбенито на нем тлело. Он дергался так отчаянно, что, казалось, вот-вот порвет стянувшие его цепи. Вздрогнув, Ганил опустил вуаль – ему вспомнился вонючка Грюльхан.       Вдруг Эврола, тряхнув головой, выплюнул окровавленный изжёванный кляп – и завизжал так пронзительно и жутко, что толпа зрителей взволновалась.       – Дьявол! – послышались возгласы. – Он одержимый! Одержимый!..       – Я… не виновааааат!.. – заорал Эврола срывающимся фальцетом. – Кхе… кхе… все Великий инквизитоооор!.. Он!.. все!.. подстроооиил!.. кхе-кхе-кхе… Па-лин-чииииноо!.. Он все… кх-кх-кх!..       – Что несет этот еретик? – шепотом обратился Формосса к кардиналу.       – Должно быть, помешался рассудком перед смертью. Не стоит обращать на эти вопли внимания…       Запустив руку в подобие кармана в юбке, Ганил коснулся спрятанного там хрустального шара Древних. Шар был горяч, словно растопленная печь.       Пора!       С трудом воздерживаясь от того, чтобы кинуться бегом, Ганил направился к лестнице.       – С вами все в порядке, синьорина? – услышал он прямо за спиной голос Формоссы. – Вас тошнит? Прошу вас…       С этими словами канцлер протянул «фрейлине» стеклянный флакончик. Сердце Ганила ушло в пятки.       – Не-не-не, все хорошо-о… – Заслонившись веером, он спустился с лестницы, оставив канцлера стоять с недоумевающим видом.       Заскочив в карету, закрыв дверь и задернув шторки, Ганил наконец сорвал тиару с вуалью – не хватало еще, чтобы она загорелась у него на голове! После этого он достал хрустальный шар и положил его на сидение напротив – тот был уже так горяч, что обжигал даже через перчатку. Как только шар коснулся обивки – ткань начала темнеть и тлеть. Внутри шара сияли багряные сполохи – точно отсвет пламени инквизиторского костра, пожиравшего плоть Джулио Эвролы.       Похоже, кто-то уже заподозрил неладное – в дверь кареты постучали, сначала осторожно, потом более настойчиво. Ганил старался не обращать на это внимание – взор его был прикован к пламенеющей ауре, росшей над шаром. Сидение уже полыхало, огонь расползался по обивке. Дышать в карете было невозможно из-за гари и едкого дыма.       Хлоп! Играющая багрецом аура над шаром резко разрослась, образовав пылающий овал с темной сердцевиной. Ганил был готов поклясться, что видит на той стороне знакомые лица.       Ну? Вперед!..       Всадник в латах, с висящим на поясе бастардом, подъехал к воротам монастыря святой Кигилии. На коне он сидел не один – сзади сидел какой-то юноша, привязанный к седлу ремнями. Юноша был ранен – ногу его стягивал холщовый бинт, сквозь который пробивалась кровь.       – Эй, кто такой? – окликнул его один из стражников.       – Ганил, сержант гвардии короля Монте! Сообщите Великому инквизитору, что… приехала пешка черная, окончательно решившая белой стать.       – Эй, что происходит?       – Горит!.. Карета загорелась!..       Из щелей кареты с королевским гербом шел дым. Зеваки, забыв о догорающих еретиках, столпились вокруг и оживленно обсуждали, есть ли там кто-то внутри.       – Пропустите! Канцлера пропустите! – кричали гвардейцы, прокладывая коридор через толпу.       Канцлер Формосса подобрался к карете так близко, насколько позволял идущий от нее жар, заглянул в окно, но ничего, кроме огня, не увидел.       – Нужно сломать дверь! – властным тоном распорядился он. – Если фрейлина королевы еще там – возможно, ее можно спасти! Несите воду! Много воды! Скорее!       Взмахнув тростью, он ударил в стекло в двери кареты. Стекло со звоном разбилось, и огонь вырвался наружу – канцлер аж отшатнулся от неожиданности.       …Лишь через два часа карету наконец удалось потушить – к тому моменту от нее остался один обгорелый остов. Прибывшие на место происшествия королевский дознаватель и лейб-медик тщательно осмотрели то, что осталось от кареты, но никаких следов фрейлины не нашли. Дознаватель полагал, что Мэрселлин каким-то образом незаметно для остальных успела покинуть карету; лейб-медик же склонялся к трагической развязке, объясняя исчезновение останков фрейлины тем, что при сильном жаре кости могут рассыпаться в пыль без остатка. Дознаватель заявил, что это полная ерунда; в ответ лейб-медик сослался на Сенона Мирсийского и Кириколу. Дознаватель Сенона не читал, а потому согласился признать правоту оппонента.       Останков Мэрселлин в сгоревшей карете не нашли – зато нашли кое-что другое: оплавленные и растрескавшиеся от жара осколки стекла. Это не могло быть стекло из дверей кареты – оно было слишком тонким. Когда эти стекляшки увидел кардинал Манезинья, он велел немедля послать вестовых в обитель святой Кигилии и поставить Великого инквизитора в известность о случившемся.       Посланные к Палинчино вестовые вскоре вернулись вместе с раненым на дуэли королевским пажом Тимолло. Они привезли во дворец печальную весть: Великий инквизитор Палинчино скоропостижно скончался…       – Вот так! – Скальдик вылил ведро воды на Ганила, плюхнувшегося на четвереньки на пол каюты.       Раскаленный хрустальный шар издал пронзительный хрустящий звук – и раскололся на куски. Пылающий портал, из которого выскочил Ганил, схлопнулся. Энцо, взяв второе ведро с водой, вылил его содержимое на горящую подставку.       – Мы сделали это… – выдохнул Ганил, вставая. – Фуух… – Он попытался оправиться – и только тут вспомнил, что все еще одет в женское платье.       – Ох, Ганил, Ганил… – вымолвил Энцо. – Ну и вид у тебя!.. Ты бы себя со стороны видел, ха-ха!..       Ганил и впрямь выглядел смешно – растрепанный, в женском платье, когда-то богато отделанном, а ныне изодранном, грязном и обгоревшем; с лицом, перемазанным смешавшейся с белилами и румянами сажей (перед выходом Ликилия накрасила Ганила так, что тот и без вуали напоминал девочку)… Впрочем, самому юноше было не до смеха – в горле у него все еще першило от дыма; в бок что-то кололо – должно быть, одна из многочисленных булавок, скреплявших платье.       – Кхе-кхе… – закашлялся юноша. – Вы бы мне хоть… гхе… переодеться дали!..       Энцо с силой налегал на весла. Шлюпка скользила по водной глади навстречу горящему в темноте костру.       – Не нравится мне все это… – говорил Скальдик. – Слишком уж гладко все проходит; вот помяните мои слова – в итоге окажется, что на Пондафеа нас ждет ловушка!       – Мы готовы к такому повороту! – ответил Энцо. – В шлюпке, что плывет за нами, сидит с десяток вооруженных до зубов аквиланских каперов. Если будет надо – эти ребята самого Бахамейта свяжут, отлупят и… сделают что-нибудь нехорошее!       Вскоре шлюпка коснулась днищем грунта. Взяв в руки фонарь, Энцо вышел на прибрежный песок; Скальдик и Энцо (уже, понятное дело, сменивший одежду на более подходящую) последовали за ним.       Из темноты появился человек в доспехах королевского рыцаря.       – Не бойтесь, это я! – сказал «рыцарь» голосом Весланы, поднимая забрало. – Видите, я это сумела сделать! А ты, Ганил… хорошо, что и у тебя получилось все!..       – Все в порядке, Веслана? – спросил Энцо девушку. – За тобой никто не следил?       – Следили, было дело…       – Кто? – встрепенулся Ганил.       – Тимолло, королевский паж. Ну помнишь, он еще стихи какого-то Гераджи за свои выдавал? Так вот, он меня за тебя принял и на поединок вызвал!       – И что? С тобой все в порядке?       – Со мной-то все в порядке, а вот с ним – не очень… Но жить будет, хоть и хромым!.. Эй, что это?! – С встревоженным видом Веслана схватилась за бастард.       – Ничего страшного, – успокоил ее Скальдик, – это свои!       – Свои, свои! – раздалось из темноты. Стоявший на носу шлюпки матрос открыл потайной фонарь. – Добро пожаловать на борт «Морского орла», корабля флота Ее Величества!..       – …А ты решил уже, – обратилась Веслана к Ганилу, – что делать будешь, когда из Метрополиса вернешься?       – Нет еще… – ответил юноша с рассеянным видом. На душе его было тяжко.       – А я решила уже! Снаряжение закажем и в путешествие отправимся, по Старому Свету, под видом рыцарей странствующих. Как там в клятве говорилось? За невинных заступаться, сирот и вдов защищать…       Ганил промолчал. В самом деле, что ему говорить?.. Те, кто был ему еще совсем недавно близок – его друзья, его учителя – теперь уже были там, по ту сторону жизни. Его планы, его надежды, его вера в лучшее – все превратилось в пепел и осталось там, на земле Талласии, покидаемой им – может быть – навсегда.       Вокруг словно сомкнулась непроглядная ночь – но в этой ночи брезжил идущий издалека свет. Ганил не сомневался, что свет горит не в его голове. То светили башни древнего города, затерянного в песках.