Путь к Метрополису

      День летел за днем, и октябрь уже перевалил за середину. По утрам Арлонду окутывал стылый туман, превращающий здания в подобие мистических руин, а бредущих по делам прохожих – в призраков, появляющихся ниоткуда и уходящих в никуда.       Узнав, что Веслана почти неграмотна, Эймелин и Памелла решили научить ее читать и писать. Вскоре девушка уже могла читать по слогам вывески; с письмом, правда, все обстояло не так радужно – почерк у Весланы оказался жутко корявый. Что до Ганила, то он просто запоем читал книжки из библиотеки Горбайерса – на самом деле, не столько ради тяги к знаниям, сколько чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний.       С Эдвианом Ганил по-прежнему не мог поладить. Общались они редко, и каждый их разговор заканчивался спором на повышенных тонах. Зато Ганил неожиданно для себя подружился с его кузинами.       Эймелин была обычной девушкой, каких много и в Арлонде, и в Арконцце, да и в Ахатенбурге тоже немало. Милое личико, изящный стан и мечта о красивом и богатом женихе. Излюбленным чтивом Эймелин были романы о любви; как правило, они начинались с того, что главные герои – мужчина и женщина – встречались и бесповоротно влюблялись друг в друга. Далее на их пути вставали разные невзгоды, нехорошие люди пытались помешать их совместному счастью; но результат почти всегда был одинаков – герои воссоединялись, а их недруги терпели поражение. Подобные сюжеты вызывали у Ганила легкую неприязнь – уж очень они напоминали ему слащавые пасторали, где даже пролитая кровь смахивала на вишневый сироп, а страдания выглядели кривляниями балаганного актера.       Памелла не была похожа на свою сестру. Ее привлекали мрачные и загадочные вещи; она мечтала когда-нибудь сама писать романы, а пока читала то, что написали другие. В романах этих кровь уже не производила впечатления вишневого сиропа, героиня вполне могла торговать собственным телом, а герой – грабить и убивать, пускай даже его жертвы сами не очень-то вызывали сочувствие. Некоторые места даже Ганил вынужден был пропускать – слишком уж явно они напоминали ему о том, что он предпочел бы забыть.       И все же спустя какое-то время Ганила эти истории стали тяготить. Нет, не потому, что жизнь их героев выглядела уж слишком темной и беспросветной (хотя отчасти и поэтому тоже). Дело было в другом – эта самая беспросветность со временем начала восприниматься юношей как черный задник в театре. Автор подразумевает бездну страданий – однако зритель уже давно знает, что все это лишь бархатная ткань, натянутая на ширму. Ужас реальной жизни заключается вовсе не в непрекращающейся череде несчастий и бедствий – в ней есть и светлые моменты; однако память о пережитом горе и лишениях отравляет даже их.       В один прекрасный день Энцо вошел в гостиную в приподнятом настроении. В руке он держал письмо.       – Мой друг! – обратился он к Ганилу, читающему книгу. – Отвлекись на минуту, послушай меня! Саймер, президент Королевского ученого общества и мой давний знакомый, узнал, что я приехал в Аквиланию. Он предлагает нам погостить в его поместье. Я убежден, что смена обстановки пойдет на пользу и тебе и всем нам. Что ты думаешь?       – Я, в общем-то, не против. – Ганил поднял голову. – А Веслана, она тоже поедет?       Веслана тоже была не против поездки, но при условии, что ее новые подруги отправятся вместе с ними. Узнав о предстоящей поездке, Памела и Эймелин пришли в восторг. Миссис Горбайерс, правда, заметила, что молодым девушкам не очень-то прилично ехать одним в какую-то глушь, на что Энцо ответил: «Они будут не одни – с ними будем я, Скальдик, Ганил… Да и поместье Саймера – это отнюдь не глухомань».       В назначенный день к воротам особняка Горбайерсов подъехала повозка. Пока Эдвиан договаривался с возницей, Энцо и Скальдик вместе с Бамарой и Ганилом сносили в повозку багаж. Немного позже к ним присоединились девушки в пальто с пелеринами и в шляпах-капорах, оживленно болтающие о чем-то веселом, судя по их поведению.       Выбрав момент, когда Веслана отошла от подруг, Ганил подозвал ее.       – Веслана, – произнес он, – ты говорила, что отвезла раненого Тимолло в обитель святой Кигилии и там оставила на попечение братии?       – Да… А в чем дело?       – Просто я подумал… Если ты видела Палинчино, то возможно, ты одна из последних, кто видел Великого инквизитора живым.       – А что ты сказать-то хочешь?       – Он умер именно в тот самый день. Скорее всего, уже после того, как ты покинула монастырь – иначе бы ты знала об этом.       – Если честно, я Палинчино и не видела толком… Вроде непохоже было, чтобы он при смерти находился. Но ты знаешь ведь, такое часто бывает – утром человек, как лось, здоров; а потом приступ, и…       – Приступ, да… Или яд. Или удар кинжалом.       – Хочешь сказать, Палинчино… убили?       – Не исключено. И если так – тебя будут подозревать.       – Вряд ли. Я в твоих доспехах была, забрала не открывала. Говорила мало, голос старалась изменять. Они там, наверное, до сих пор думают, что к ним ты приходил… – При этих словах Ганил нервно сглотнул.       – Эй! – окликнул их Энцо. – Вы там долго будете секретничать? Залезайте, иначе без вас уедем!       Дорога в поместье Саймера пролегала через поросшие вереском пустоши, где единственными сооружениями были телеграфные башни, да каменные столбы, стоящие здесь с глубокой древности. Ганил даже несколько раз успел задремать под стук лошадиных копыт.       Солнце уже заходило, когда повозка наконец достигла Силлпит-Хауса, поместья Саймера. Навстречу гостям вышел полноватый мужчина с бакенбардами, одетый в поношенную, но чистую ливрею.       – Добро пожаловать в Силлпит-Хаус, господа! – произнес он. – Я Дрюммер, дворецкий; если вам что-нибудь понадобится – обращайтесь!       Сэр Саймер был высоким худым брюнетом с резкими чертами лица. Как и многие аквиланские мужчины, он носил бакенбарды, коротко подстриженные. Одет он был по аквиланской моде: брюки; сюртук особого покроя, укороченный спереди и удлиненный сзади (немного позднее Ганил узнал, что такой сюртук называется «фрак»); плюс белоснежная сорочка с накрахмаленным воротником.       – Ах, мистер Энцо! – воскликнул он, идя навстречу своему гостю. – Я рад, что вы выбрались невредимым из этой истории с мятежом в Талласии.       – И не только выбрался сам, – улыбнулся авантюрист, – но и помог выбраться своим друзьям. Позвольте представить их вам: Ганил, Веслана, Скальдик… Простите их внешний вид, мы только с дороги.       – Ничего, ничего. Я все хорошо понимаю…       Ганил слушал его вполуха. Его внимание оказалось приковано к украшающему средний палец Саймера кольцу. На кольце было выполнено изображение глаза, такое же, как и на домах в Арлонде.       – Сэр Саймер! – набравшись храбрости, громко произнес юноша. – А что означает это кольцо?       – Какое кольцо? – Саймер недоуменно поднял брови.       – Которое у вас на пальце. Я этот знак уже видел много раз; и вот у вас он тоже…       – Нууу… это старый символ… пришедший еще из страны Анум-Ахен… Там он назывался «глаз шакала»…       – Да, я слышал об этом. А почему он стал здесь так популярен?       – Как бы тебе объяснить… Это долгая история; давай как-нибудь в другой раз.       Однако Саймер в тот день так и не вернулся к разговору о кольце с глазом. Возможно, он просто забыл об этом – Ганил же, в свою очередь, забыл напомнить Саймеру об этом разговоре. Однако вскоре юноша и без Саймера узнал, что означает таинственный знак – от совсем другого человека…       Обеденный зал в Силлпит-Хаусе был просторный, с высоким потолком; застекленные стрельчатые окна должны были давать хорошее освещение. Впрочем, сейчас, когда за окнами все равно стояли осенние сумерки, основными источниками света служили две массивные люстры, подвешенные на спускавшихся с потолочных балок цепях. За длинным столом, покрытым белой скатертью, сидели люди; среди них Ганил заметил и своих спутников. Подсев к Веслане и ее подругам, он тихо сказал:       – Я не ожидал, что здесь будет так много народу…       – Ничего удивительного, – пожала плечами Эймелин. – Осенью сюда приезжают любители охоты со всего графства. Вон тот лысый мужчина – граф Оверли, а рядом с ним – его жена. Мужчина с бакенбардами, тот, что беседует с Саймером – майор Лонгботорн, а рядом с ним – лорд Маттереус. Говорят, он очень богат…       – Да, – добавила Памелла, – и мог бы быть еще богаче, если бы не скачки. Я слышала, что он спустил на ипподроме немалое состояние…       – А вон там, поодаль? – Ганил кивнул головой, показывая в дальний конец стола, где сидели двое.       – Тот, что ближе к нам – лорд Далиан, поэт. Про него ходит немало скандальных слухов… – Эймелин смущенно замолчала.       – …Но он талантлив, – добавила Памелла, воспользовавшись замешательством сестры, – и этого у него не отнять. А рядом с ним – Маргетт Клэос, известная писатель… мм… ница… Я давно мечтала увидеть ее…       – Сестра, не стоит. – Эймелин положила ладонь на руку Памеллы. – Она явно не из того общества, с которым следует соприкасаться…       – Они что, тоже решили поохотиться?       – Да, – Памелла кивнула, – только не за дичью. Они ищут вдохновения…       В это время Ганил увидел, что Веслана направляется к Далиану и Маргетт.       – Постой! – негромко окликнул он ее, протянув к ней руку. Однако Веслана, не обратив на Ганила внимание, подошла к поэту и писательнице.       – Здравствуйте, – произнесла она. Далиан, хмурый мужчина возрастом за тридцать, покосился на девушку и уставился в опустевшую чашку. Что до Маргетт, то та, похоже, была поглощена своим занятием – беря с тарелочки нарезанные ветчину и сыр, она аккуратно раскладывала их на ломтиках хлеба, следя за тем, чтобы кусочки не находили друг на друга и по возможности покрывали весь ломтик без просветов.       – Веслана! – Ганил взял свою подругу за руку. – Тебе же сказали, что истинной леди не стоит говорить с…       – Я не леди, мне можно!       – Как-как ее имя? Веслана? – Маргетт оторвалась от сэндвичей. У нее был красивый низкий голос. – Иностранка?       – Ну да! Как и я… – Тут Ганил вспомнил, что не представился. – Эмм… разрешите представиться: меня зовут Ганил, а это моя подруга, Веслана…       – Очень приятно. Меня зовут Маргетта Клэос…       – Маргетта?! Не Маргетт?       – Я подписываю свои романы именем Маргетт, на мужской лад; так они лучше продаются. Не всякий читатель купит роман, который написала женщина…       – Ну, я бы купил… Я слышал, женщины писали и книги, и трактаты; и у них получалось…       – Ха! Скажи это напыщенным идиотам-обывателям! – Голос у Далиана был неприятный, каркающий; Ганил аж вздрогнул, когда тот заговорил. – Они убеждены, что место женщины на кухне, либо рядом с детьми и мужем; что она ничего, кроме книги по домоводству, написать не способна! Да-да! И ладно бы только с женщинами так… Жизнь каждого аквиланца, от колыбели и до могилы, опутана тысячью тысяч условностей, правил, запретов! И вместо того, чтобы порвать эти условности к черту, мы блюдем их, точно паписты – ритуал мессы, да-да!       – Далиан, успокойся. – Закончив раскладывать ветчину и сыр на хлеб, Маргетт сложила два куска вместе и откусила кусочек.       – Как тебя зовут-то?.. – обратился Далиан к Ганилу. – Да-да… Так вот, Ганил, ты видел здешние болота? Мшистая зеленая равнина, по которой так и тянет рвануть галопом… Но упаси вас святой Голеан ступить на нее! Ибо под зеленью мха скрывается хлюпающая холодная бездна грязи… которая станет глупцу могилой! Наша страна… напоминает мне эту трясину… Снаружи все поваплено; но под цветущим фасадом кроется гниение и распад! Да-да, вы посмотрите, кто здесь: транжира-мот; поставщик пирогов с человечиной к дням рождения Ее Величества; куколд и его шлюха…       – Перестань. – Маргетт строго посмотрела на Далиана. – Хоть нам и неприятно это общество, но мы все же вынуждены жить в нем – другого варианта у нас нет. Перестань. На тебя уже смотрят…       – Прости… – Даллиан потупился и снова принялся рассматривать свою чашку.       – Далиан много наблюдал за неприглядными сторонами нашего общества, – извиняющимся тоном пояснила Маргетт. – Увы, в словах его есть доля правды… – Она снова откусила от сэндвича и отпила из чашки.       – Позвольте!.. – Ганил шагнул вперед. – А что за кольцо носит сэр Саймер? Такое, с глазом?..