Путь к Метрополису

      После побега Энцо прошло почти два года…       Выходя из черного входа собора святого Маркоза, диакон Пармони едва не споткнулся о лежащего на ступеньках юного нищего. Ничего нового в этом не было – благодаря наисправедливейшей политике министра Гаэтани нищих в Арконцце было немало. Однако когда Пармони пригляделся, он понял, что это особый случай.       Юноша был на грани смерти от голодного истощения. Оставлять это дело так было бы равносильно убийству.       Пармони велел служкам перенести нищего в притвор и накормить бульоном, а когда тот придет в себя – отвезти в обитель святой Кигилии.       Придя в себя, юноша поведал монахам обители свою историю. По его собственным словам, его звали Энцо; его родители принадлежали к знатной, но обедневшей семье. Впав при Гаэтани в немилость, они были вынуждены покинуть родину и вместе с малолетним сыном отправиться в изгнание. Спустя время подросший и возмужавший Энцо решил вернуться на родину предков и завербовался на корабль; однако покинуть корабельный борт оказалось не так-то просто – здесь действовал принцип «за вход – монета, за выход – килевание». В конце концов мальчишке удалось бежать с корабля; какое-то время он жил, побираясь и воруя, пока его, совершенно истощенного, не нашел Пармони.       Энцо оказался не по годам смышленым; он быстро научился читать, писать и считать. Молва о талантливом найденыше проникла за стены обители, и вскоре им заинтересовался некий знатный гость…       …Унизанная перстнями рука нависла над доской, точно хищник, выбирающий жертву. Наконец она спикировала с высоты на белого слона, схватила его и, вознеся над черно-белыми полями, опустила напротив вражеских позиций.       – Шах! – уверенно провозгласил мужчина с черными, как смоль, волосами, в годах, но еще не старый. Энцо с ухмылкой посмотрел на доску, затем протянул руку и переместил в сторону черного коня, сняв слона с доски.       Мужчина поморщился – не от неудовольствия, скорее в знак интенсивного размышления. Когда он рассказал Энцо о правилах шахмат и предложил для закрепления сыграть партию, мальчишка вполне ожидаемо проиграл. Он тут же потребовал реванша – и проиграл во второй раз. После этого Энцо и черноволосый мужчина при каждом удобном случае играли партию-другую; и гость святой обители не мог не признать – мастерство мальчишки заметно выросло. Теперь он уже не мог поручиться за исход этой партии…       После нескольких секунд размышлений черноволосый двинул вперед пешку – ход не слабый и не сильный, скорее выжидательный. Ухмылка Энцо превратилась в злорадную улыбку; взяв ферзя, он переместил его прямо к белому королю, сняв с доски ладью.       – Вам мат, сеньор Палинчино! – нахальным тоном заявил он.       – Хм, действительно… – Палинчино сумел не показать своей досады. – Вот только одно меня тревожит: я не припомню, чтобы ты объявлял мне шах…       – Я…       – …А без этого мат считается патом. Почетная ничья! Поздравляю тебя, Энцо, ты делаешь успехи! – Будущий Великий Инквизитор протянул мальчишке руку. – Скажи мне, что ты намереваешься делать вперед?       – Стану монахом. Буду помогать бедным и сирым.       – Что ж, похвально. Но с твоими талантами, возможно, тебя может ждать куда более интересная стезя, чем простой слуга Божий…       …Будучи знатен, красив и богат, Палинчино вполне мог бы сделать карьеру при дворе его величества Маженто, но вместо этого он примкнул к королевскому войску, отправляющемуся на войну с Люцерией. Он вовсе не хотел снискать боевой славы – им двигали другие, высокие мотивы. Господь, Родина и Его Величество король – вот та триада, служение которой, по мнению Палинчино, есть цель, оправдывающая любые средства…       Война закончилась, павших похоронили, выжившие вернулись в казармы. Но Палинчино уже не мог быть прежним – в пышности королевского двора он видел лишь позолоту, скрывавшую вырождение и гниль. Капризы придворных нещадно опустошали казну; ради ее пополнения крестьян и горожан обкладывали налогами. Сборщики податей отбирали буквально последнее; доведенные до отчаяния люди хватались за оружие. Со всех концов Талласии приходили известия о расправах над королевскими сборщиками податей; даже судьи признавали, что у убийц были основания так поступить – но закон оставвался законом. Люди, чья вина, по сути, заключалась только в том, что они не хотели быть ограбленными, умирали в петле, а их родственники и друзья, стоя у эшафотов, шептали: «Нет справедливости в этом мире, нет…»       В отчаянии люди пытались найти справедливость за пределами мира. В беднеющих деревнях немногие оставшиеся жители внимали безумным пророкам, сулившим скорый конец света, когда спустившийся с небес Голеан вынесет всем и каждому единственный приговор, которого они заслуживают: смерть. Люди с надеждой внимали словам, сулившим одним смертную кару, а другим – вечное забвение. Наслушавшись слов пророков-еретиков, они сжигали свои дома и уходили бродяжничать и клянчить подаяние.       Но и это было не самым страшным. К тем, кто не желал искать справедливость ни на земле, ни на небе, приходили люди, сулившие невиданные блага в обмен на служение Темным Силам во главе с королем демонов Бахамейтом. «Не стоит искать справедливость вне себя, – говорили они, – когда ты сам можешь стать этой справедливостью! Все дело в том, что ты, как всякий человек, ничтожен и слаб, и поэтому вынужден преклоняться пред чужой правдой; но если ты поднимешься над человечеством и обретешь силу, заставляющую трепетать даже ангелов – кто посмеет усомниться в том, что ты и есть высшая правда! А если и усомнится – раздави его, как клопа! Ты – Избранный, и твоя правда достойна того, чтобы стать законом Вселеннной! Тебе нужно немного: отдать свое сердце Бахамейту, дабы взамен получить силу сверхчеловека!»       Почитатели бесов умели завлекать людей. Художникам, музыкантам и скульпторам они обещали, что сделка с Бахамейтом позволит им открыть новые грани их таланта. Торговцам – баснословные прибыли. Юношей и дев они завлекали сладострастными картинами дьявольской любви, а стареющих дам и вошедших в года ловеласов – посулами второй молодости, возвращением былой красоты и здоровья. Ходили слухи, что дьяволопоклонники проникли всюду, и даже в рядах патрициата есть их агенты.       Палинчино стал одним из тех, кто бросил вызов культистской гадине. Он снова ушел на войну – войну, о которой большинство даже и не догадывается. Он стал «псом божьим», охотником за еретиками и дьяволопоклонниками.       И теперь он предлагал Энцо стать его спутником в этом незримом крестовом походе.       Столица Гестинамии, Кастеллона, напоминала Энцо лес, где вместо деревьев были островерхие крыши и шпили. Здесь царили темные тона – темные стены, темные кровли, люди в черных одеждах… Все это производило на мальчишку тягостное впечатление – о чем он не преминул рассказать Палинчино.       – Ничего удивительного, – усмехнулся инквизитор, – гестинамцы считают черный цвет цветом воинов. Гестинамия с самого своего начала воевала – сначала с южанами, теперь вот с аквиланцами…       Палинчино остановился в корчме на окраине столицы – не самое презентабельное жилье для человека, приехавшего по личному поручению Его Величества Маженто Четырнадцатого, но инквизитор был вполне доволен. Здесь временами останавливались чужеземцы – в основном торговцы либо паломники – и Палинчино вполне мог сойти за одного из них. Инквизиторский опыт подсказывал ему – не стоит привлекать к себе излишнее внимание.       Энцо поглядел в окно, закрытое пластиной слюды – гестинамские стеклоделы не умели делать большие стеклянные листы. Сквозь слюду частокол городских строений различался только в виде темного силуэта – и, если честно, юношу это вполне устраивало.       – И все-таки, зачем мы здесь? – обратился он к инквизитору. – Вы так мне и не объяснили…       – А ты и не спрашивал. – Сняв сапоги, Палинчино улегся на кровать и вытянул ноги.       – Ну, так вы же говорили, что излишнее любопытство до добра…       – Похвально, что ты это понимаешь… Так вот, король Гестинамии Ренальо Девятый болен; и причина его болезни, по мнению придворных – волшба дьяволопоклонников. Еще в детстве над ним провели ритуалы, должные защитить его от демонов; это как будто помогло – состояние Его Величества несколько улучшилось. Однако в последнее время приступы, которыми он страдал, участились…       – Что за приступы? – Энцо почувствовал необъяснимую тревогу.       – Каталепсия. Временами он замирает неподвижно, теряя сознание, а когда приходит в себя – не помнит ничего, что было непосредственно перед приступом.       – А вас… пригласили в качестве экзорциста, да?..       – Да, своим святошам Его Величество не доверяет. Откровенно говоря, я не сомневаюсь, что королю нужен не экзорцист, а толковый медик, который сможет назначить адекватное лечение. Однако если я скажу это придворным – нас, в лучшем случае, вышвырнут из Гестинамии вон, с запретом приближаться к границам на выстрел арбалета. Впрочем, возможно, мне удастся найти при дворе хоть одного нормального человека и разъяснить ему всю серьезность ситуации.       – Все серьезно, да?..       – Да. Взгляни-ка… – Палинчино протянул Энцо табакерку.       Увидев выполненный на крышке эмалевый портрет Ренальо Девятого, Энцо вздрогнул. Ему показалось, что он уже видел этого человека. И он даже помнил, где…       …Нет, конечно же, это был не король. Это был буйный дурачок из Бедлама, круглые сутки сидевший в тесной клетке, закованный в смирительную рубашку. Говорили, что у него было две бабушки, но один-единственный дедушка. Разумеется, король не был тем самым дурачком, но они походили друг на друга в одном: их глаза были расставлены шире, чем у большинства людей.       – Гестинамская знать, – продолжал Палинчино, – дорожит своей породой настолько, что вступает в брак только с ровней себе. Неудивительно, что короли здесь частенько женятся на собственных кузинах. Похоже, что Ренальо, вдобавок ко всему, еще и бесплоден – наследником он пока так и не обзавелся, несмотря на все усилия королевы…       Голос инквизитора словно бы зазвучал откуда-то издалека; комната подернулась звенящей туманной дымкой. Энцо почувствовал, как по телу разливается какое-то оцепенение. Он попытался сказать Палинчино о происходящем – однако язык его заплетался.       С ним такое уже несколько раз происходило – но он так и не смог к этому привыкнуть.       …Цитадель из черных камней. Пульсирующий в зените луч. Обжигающий холод.       Вибрация луча отзывается в сердце.       Каменный барельеф, изображающий глаз. Сквозь однообразный гул слышится шепот, вкрадчивый шепот тысяч голосов, похожий на шелест песка.       «Метрополис…»       «Метрополис… потерянный…»       «Потерянный… забытый…»       «Средь черных стен Метрополиса… ты обретешь истинного себя…»