Путь к Метрополису

      Черные монолиты возвышаются вокруг; он карабкается по ним, силясь удержаться на поверхности, скользкой, словно лед, и, кажется, такой же холодной. Дыхание превращается в облачка пара. Внизу – пропасть, дна которой не разглядеть в полумраке.       Ползя по мосту, сложенному из держащихся вместе каким-то неведомым чудом глыб, он остановился. Ему показалось, что в толще камня проступают неведомые письмена. Он пригляделся внимательнее – но письмена, словно не желая, чтобы их прочитал недостойный профан, переливались, менялись и, наконец, совсем исчезли. Он немного переместился в сторону – и письмена на несколько мгновений проявились вновь. Как будто они проявлялись только тогда, когда на них не смотрели…       Вдруг он почувствовал, что теряет равновесие. Пытаясь остановить свое падение, он вцепился в поверхность каменной плиты. Тщетно! Он сползал все ближе и ближе к краю, и все его усилия остановить это движение, казалось, только ускоряли его.       Нет! Нет!! Неееет!!!       Онемевшие пальцы соскользнули с плиты, и он полетел в бездну…       – …Нет! Нет!..       – Тебе опять снился кошмар, милый?       – Да-а… охх… – Энцо открыл глаза. Он лежал на постели; вместо плиты с иллюзорными письменами перед собой он увидел молодую женщину в батистовой рубашке (кроме этой рубашки, на ней ничего не было). Женщину звали Энриэтта, и она была содержательницей таверны на окраине Оризии, столицы Люцерии. Понятно, что таверна эта была, что называется, «с двойным дном» – одновременно она служила притоном для всякого рода темных личностей. Здесь скупщики краденого прятали свой товар; здесь собирались на тайные встречи мошенники, воры и убийцы.       – Кошма-ар… Если хочешь, я помогу тебе забыть о нем… – Привстав на постели, Энриэтта поправила рубашку, как бы невзначай приоткрыв вид на ложбину между грудями.       – Не сейчас, моя дорогая. – Энцо встал и принялся одеваться. Ужас падения в пропасть постепенно уходил.       – Прости, я давно хотела спросить… Кто такая Камелла, которую ты то и дело зовешь во сне? – Энриэтта тоже поднялась, собирая разбросанные по постели предметы туалета.       – А я вправду ее зову?.. Значит, она все еще мне снится, хоть я и не помню этого…       – Это та, которая была с тобой раньше?       – Да, давно… Ее уже нет в живых; ее убили.       – Убили? Кто?!       – Неизвестно. Один мой знакомый говорил, что может это выяснить… – Застегнув рубаху и натянув штаны, Энцо подошел к окну. Утреннее солнце светило сквозь листву растущего у таверны граба. Где-то в листве щебетала невидимая птаха. На соседней улице двое пьяных забулдыг горланили какую-то песню.       Энриэтта тем временем застегивала корсет. В отличие от талласиек и гестиманок, люцерийки не утягивали грудь корсетом, а наоборот, поддерживали ее снизу, чтобы она выглядела пышнее и соблазнительней. И, надо сказать, у Энриэтты было, что поддерживать…       – Можешь мне… помочь?       – А?.. – Энцо отвернулся от окна. – Конечно; а в чем дело?       – Вот… – Энриэтта повернулась к авантюристу спиной. – Ты не можешь мне… зашнуровать?       – Могу, конечно… – Энцо смутился. – Но, может быть, лучше позвать горничную?       – Не, зачем ее беспокоить? – Оглянувшись, Энриэтта провела язычком по нижней губке. – Ты ведь можешь помочь мне, да?..       …С тех пор, как Энцо вступил в тройную игру с Палинчино, Манезиньей и «неспящими», прошло уже немало времени. Бывшего пациента Бедлама, объект эксперимента №25, носило по Старой Земле от Тайердама на севере до острова Кальто на юге. Он крал драгоценности и торговал фальшивыми бриллиантами, водился с ворами, разбойниками, отравителями, делателями поддельной монеты… Он и сам не заметил, как сам стал одним из полноправных обитателей темной стороны жизни. Что поделать – именно здесь проходило существование тех, кто интересовал его хозяев.       Простые обыватели даже не подозревают о целом мире, мрачном и жестоком, существующем по соседству с ними. Возможно, это и к лучшему. Зачем знать, например, что в подвале соседнего дома по ночам в жертву Бахамейту и супруге его демонице Аллафеме приносят в жертву новорожденных младенцев? Или что мрачный тип, которого ты встречаешь каждый божий день, по ночам ест убитых им людей, желая обрести сверхчеловеческую силу?..       Разумеется, поначалу мысли о человеческих жертвоприношениях и прочих мерзостях коробили Энцо. Но, с другой стороны, что лучше – быть зарезанным на алтаре, или умереть от голода, потому что все средства и все имущество у семьи забрали сборщики податей? Да и, говорят, не все принесенные в жертву умирали – некоторые становились «чем-то большим», чем просто человек, и вроде бы как сами превращались в объект поклонения. Подробности скрывались даже внутри сект; до тех, с кем контактировал Энцо, информация доходила в виде смутных слухов. Энцо полагал, что за этими слухами кроется правда – в конце концов, когда-то и с ним сделали нечто подобное.       – …Дорогу! Дорогу королю!       Глашатаи были одеты в широкополые шляпы с плюмажами и лазоревые плащи с вышитыми белым изображениями ладьи под парусом – герба Люцерии. В руках они держали алебарды. Заслышав крики глашатаев, люди разбегались в стороны, будто от стихийного бедствия; один скромно одетый мужчина замешкался, пытаясь подобрать что-то оброненное. Подъехав к замешкавшемуся сзади, глашатай с силой толкнул его концом древка алебарды; тот растянулся на брусчатке мостовой. Вскочив, мужчина бросился бежать, точно от намеревавшегося расправиться с ним бандита, и в страхе прижался к стене, рядом с человеком в плаще и шляпе.       Тем временем глашатаи, продолжая кричать «Король едет! Дорогу королю!», проследовали по улице далее. На улице появился королевский кортеж. Впереди скакали четверо мушкетеров в лазоревых плащах, вооруженные шпагами; следом за ними шли королевские гвардейцы в красных плащах, расшитых золотом.       – Слава королю! – закричал кто-то среди столпившегося у стен народа. И сейчас же десятки голосов подхватили:       – Да здравствует король! Слава королю!       – Слава Его Величеству Лодвику Двадцать Первому!       – Ура-а-а!       – Слава! Сла-аава! – зашелся в крике мужчина, тот самый, которого прогнал с дороги кортежа глашатай. – Король-Солнце! Долгих лет королю! Да здравствуе-ет!.. кхе-кхе… – Крикун замолк; похоже, он сорвал голос.       Стоявший рядом с ним мужчина в плаще молчал. Он смотрел на проезжающую мимо карету с королевским вензелем. В окошке мелькнуло лицо мужчины тридцати-сорока лет.       Короля Лодвика никто не назвал бы уродливым; он имел красивое, с правильными чертами лицо – вот только красота эта была какой-то… вырожденной, неестественной. И застывшее на нем брезгливо-скучающее выражение лица было свойственно скорее пресытившемуся радостями жизни старику, нежели человеку средних лет. И еще – в чертах королевского лица Энцо виделось нечто знакомое. Очертания губ, ушей, подбородка – все это напоминало авантюристу коронованного урода, дурачка на гестинамском троне. Удивляться этому не приходилось – Лодвик и Ренальо Девятый были хоть и довольно дальними, но родственниками.       Карета Его Величества прошла мимо авантюриста. Энцо поглядел ей вслед, затем перевел взгляд на своего соседа. Тот тоже глядел вслед карете, потирая ушибленную древком алебарды спину.       – Слава Его величеству! – выдохнул он. И негромко добавил: – У-у, проклятый… Когда ты уже лопнешь от крови, что ты и твои приспешники-откупщики тянете из нас?..       И тут же, осекшись, он испуганно покосился на Энцо – видно, всерьез испугался, что тот сдаст его страже. Напустив на себя безразличный вид, Энцо отвернулся и отошел в сторону.       Дома, мимо которых шел Энцо, выглядели чистыми и ухоженными; магистрат не скупился на отделку стоящих на главных улицах зданий, дабы не смущать взор короля и вельмож видом тлена и нищеты. Однако если сойти с главных городских улиц – от аккуратности и чистоты не оставалось и следа. Известка, которой белили стены, давно облезла; кое-где отлетела и штукатурка, словно мясо на разлагающемся трупе. Из подвальных окон тянуло кислым фекальным душком. Тут и там виднелись груды хлама, который никто не убирал.       «Если бы Его Величество увидел это, – подумал Энцо, – у него точно случилась бы истерика».       Здесь было далеко не безлюдно: на скамейках сидели старушки и старики, греющие свои старые кости; время от времени мимо Энцо проходили мужчины и женщины, спешащие по своим делам. Один раз Энцо услышал из раскрытого окна детский гомон. Однако чем дальше он шел по своему маршруту, тем меньше людей встречалось ему.       Дома выглядели все более ветхими; некоторые вообще были необитаемыми. Даже королевские жандармы посещали эти районы только группами и в светлое время суток.       Энцо подошел к мрачному двухэтажному дому. Окна нижнего этажа были заложены кирпичом; на верхнем этаже окна закрывали решетки. Подойдя к тяжелой, окованной железом двери, Энцо постучался в нее, причем особым образом: одиночный удар, два сдвоенных, два одиночных…       Защелкали многочисленные замки, и дверь отворилась. На пороге стоял немолодой мужчина с седой шевелюрой и бакенбардами, одетый в потрепанный фланелевый халат.       – Что вам надо?.. – Его голос звучал настороженно.       – Я принес вам весточку, – ответил Энцо, – от вашего троюродного племянника Ардея.       – От Ардея? Хм, можно взглянуть?       – Вот. – Энцо вытащил из-за пазухи половинку керамической плиточки (эту плиточку дала ему Энриэтта). Пристально поглядев на нее, мужчина издал протяжное «хмммм…» и достал из кармана халата вторую половинку. Когда он сложил ее вместе с половинкой от Энцо, линия разлома сошлась идеально.       – Ахх, вот как… Заходите, чего стоять.       Энцо вошел внутрь дома, и хозяин закрыл за ним дверь.