Иней!

Милейшая розовая кружка, купленная специально для мальчишки, наполнилась ароматным заварным чаем и была втиснута в короткие ладошки. Глеб задёрнул шторы и вернулся на диван. Он поцеловал младшего в лоб, обняв холодными руками. Федя ему ничего не объяснил, мол «мне не объяснили, и ты страдай». И Глеб справлялся с наставлением, вполне себе страдал, глядя на заплаканного Славу, который так и не смог успокоиться. Понятно было только то, что это опять из-за Гриши, и хотелось волком выть от того, что Михайлова это никак не отпускает. Глеб делал всё, чтобы влюбить в себя Славу, а он продолжал пускать слюни на жалкое зрелище под именем Гриша Ляхов. Словами не передать, как это выводило из себя в любой момент, когда парень во время очередной прогулки отводил задумчивый взгляд в сторону, опять думая о нём. Что уж говорить о том, насколько сильно Глеб злился, когда этот козёл доводил его мальчика.  — может быть расскажешь, что случилось? — уговаривал Голубин, поглаживая мягкие волосы уже доведённым до автоматизма движением ладони.  — нет… — покачал головой младший, более или менее переведя дух. — ты тогда меня убьёшь.  — интересно… — он заметно заволновался, во взгляде карих глаз прочитав, что эти слова не были гиперболой. — живо рассказывай, что произошло, иначе я убью тебя ещё раньше.  — я… — Слава запнулся на полуслове, будто язык узлом завязался, и в страхе метнул взгляд в сторону, испугавшись, что Голубин по глазам прочитает всю правду. — не надо.  — тогда не зли меня, — Глеб прижал ладонь к щеке русоволосого, тем самым заставив смотреть никуда иначе, как ему в глаза. — что он сделал?  — не то что бы только он… — вокруг да около петлял парень, избегая прямого ответа, ещё даже не решив, стоит ли Глебу об этом знать. — мы…вдвоём сделали это.  — что «это»? — подозрительно прищурился Голубин. Отклика не последовало, и он стал искать ответ на свой вопрос в мимике младшего. Глебу хватило всего одного взгляда, всего несколько секунд, чтобы сделать вывод, что он понял всё правильно.  — блять, я тебя предупреждал! — разгорелся блондин, схватив Славу за плечи.  — если ты собираешься мне ёбнуть, то я сделаю это первый! — закричал Михайлов, защищаясь, и вцепился в тонкие запястья в попытке скинуть их со своих плеч.  — ты больной? Думаешь, я смогу поднять на тебя руку? — даже как-то оскорблённо хмыкнул Глеб и в доказательство своих слов отпустил малого вовсе. Слава уже через секунду был на другом конце комнаты. Несмотря на белый флаг, фигурально изображаемый Голубиным, он всё ещё не верил, что находится в безопасности.  — шлюха. — пробормотал мужчина, нырнув пальцами в свои соломенные волосы и опустив голову.  — он также сказал… — надломлено продрожал Слава и забрался в кресло, утерев пальцем побежавшую по щеке слезу. — я правда шлюха?  — забудь то, что он тебе говорил, — подал усталый возглас Глеб и поднял тяжёлый взгляд на младшего. — как попадётся мне на глаза, за всё ответит, нечем больше будет трахать чужих сучек.  — уже не собираешься его сажать? — своего рода издёвкой ответил Славик.  — нет, лучше лично пизды дам, — усмехнулся Глеб почти весело, хотя, приглядевшись, в его зелёных глазах можно было заметить замес злости и печали. — тебе бы как следует ебануть за то, что ты тварь гулящая, но я себе не прощу, если это сделаю.  — разве я виноват? — уронил Михайлов, колени к себе прижимая. — я ничего тебе не обещал и даже не соглашался толком с тем, что мы вместе, а его…я ведь просто хотел быть счастливым с человеком, которого люблю, я ведь спал только с ним, разве это называется «шлюха»? Слава захныкал, шмыгая носом, и закрыл лицо руками.  — это ты виноват! — через ладони донёс он. — из-за тебя он считает, что я блядь последняя, из-за тебя мы не вместе! Ты мне жизнь испортил! Ненавижу вас всех! Глеб поднял на него чёткий взгляд с неопознанной эмоцией. Его будто бы молнией прошибло резко, и этот разряд беспокойства передался Славе.  — я устал, — откровенно обронил блондин, сделавшись совсем беззащитным. — я слишком много взял на себя, видимо. Я всё ещё уверен, что тебе со мной будет лучше, чем с ним, но если ты так не считаешь, то…блять, не знаю, будьте счастливы нахуй? Можешь идти к нему, обещаю, что не буду вас трогать. Русоволосый недоверчиво смотрел сквозь пальцы. Понадобилась примерно минута, чтобы полностью осознать, что Глеб был как никогда серьёзен в своих выражениях. Слава рывком сглотнул все свои причитания, перестал хлюпать носом, утерев сопли рукавом рубашки, которую так и не переодел с работы.  — спасибо… — мяукнул он едва различимо. — прости, что накричал…ты не представляешь, насколько эти слова…освободили от ненависти к тебе, что ли? Только это всё уже не имеет значения, я ни за что не прощу Грише того, что он сделал, да и он сам уже…не будет со мной. В голосе мальчишки отчетливо прослеживалось сожаление об упущенной возможности. Он сам чувствовал это слишком сильно, и ощущение потерянности и одиночества заставило посеменить в направлении дивана и напроситься в объятия Глеба. Совершенно невинные объятия, в которых Голубин не отказал. Слова младшего подтвердились в прикосновениях, теперь он действительно обнимал как-то иначе. Будто бы начал доверять.  — я так понимаю, я услышал ещё не всё, что должен был? — сам догадался Глеб. — страшно подумать, что он сделал такого, чтобы ты его не простил.  — воспользовался моим доверием, чтобы унизить меня, — вымолвил Михайлов слезливо, ткнувшись носом в плечо блондина. — во-первых, многое из того, что я услышал в свой адрес после того, как дал спустить себе на лицо, я никогда в жизни не забуду. Во-вторых, он снял видео и обещал никому не показывать, но уже через десять минут оно было у Феди, хотя Федя вообще не должен был знать о том, что что-то было.  — и после этого ты говоришь, что я тебе жизнь сломал? — не выдержал старший. — если он позволяет себе вытворять такую хуйню, ты с ним априори не можешь быть счастлив. Не создай я ситуацию, в которой он мог спокойно повести себя как козёл, эта ситуация случилась бы чуть позже при любых других обстоятельствах. В юную голову словно ударом тока пробралось осознание. Слава сам себя вводил в заблуждение всё это время. Он винил в ссоре с Гришей что угодно; себя, Глеба, обстоятельства. И всё это имело место быть. Были и обстоятельства, была и вина Глеба, решившего плести интриги, и самого Славы, который испугался и сдал назад, но разве было всё это актуально уже после того, как он осознал свою ошибку и обо всём рассказал Грише? И никто кроме самого Гриши уже не был виноват в его поведении, сколько бы Слава не выдумывал оправдания. По крайней мере то, что он сделал сегодня, уже точно нельзя было оправдать обстоятельствами. Слава чувствовал, как изнутри его выжигает отвращением к человеку, который казался самым близким и любимым. Это омерзительное, липкое чувство, от которого никак нельзя было избавиться. Всё последнее время он бегал за Гришей хвостиком и искал предлог, чтобы помириться, но нужно ли было в самом деле? Как выяснилось, одной только любви недостаточно, чтобы сломя голову бежать за человеком. Да, это был основной двигатель, не имевший тормозов на старте, но даже при этом нельзя было отключать голову. Слава и подумать не мог, что нужно смотреть глубже, что нужно что-то ещё, и это был слишком болезненный опыт. Самое главное — Слава не представлял, как ему жить дальше, ведь Гришу он любил так сильно, так сильно привык к нему, будто провёл с ним последние несколько лет своей жизни. И до сегодняшнего момента парень слепо надеялся, что всё ещё наладится. А как говорить с Федей? Что говорить? Как оправдать все свои действия перед ним?

***

 — сколько возьмёшь? — спросил Святковский, выковав голосом пародию на деловой тон.  — три, с нами будет Настя. — не задумываясь, осведомил Лёша.  — я гляжу, вы неплохо общаетесь? — вооружившись ножницами, Никита вытянул пластину с марками из ранее захваченного по пути в квартиру конверта.  — даже лучше, чем ты думаешь. — гордо согласился Узенюк и засмотрелся на разрисованные бумажные квадратики в руках блондина.  — нам в детском саду такие же выдавали за хорошее поведение, — заметив голодный желанием обдолбаться взгляд друга, вспомнил он. — может, их тоже стоило класть на язык?  — кошерный детский сад у тебя был. — усмехнулся мужчина и забрал из рук горе-продавца пластину, на которой оставалось семь марок.  — так, ты берега-то не путай, — возмутился Никита в шутку и поменял товар местами. — или плати за семь.  — ну нет, у меня в руках уже три. — пригрозил указательным пальцем Лёша.  — так ты и за них ещё не заплатил, — напомнил зеленоглазый. — с тебя три пятьсот.  — так мне ещё и за опт скидка, кайфарики, — возрадовался покупатель и полез в Сбербанк-онлайн. — всё, перевёл.  — отлично, и напоминаю: если Дима вдруг узнает, то ты взял это где угодно, но точно не у меня. — перестраховался Святковский и кинул взгляд на завибрировавший от уведомления телефон.  — да ты заебал, я понял это ещё тогда, когда ты в четвёртый раз сказал. — закатив глаза, Лёша стал похож на свой собственный призрак из времён, когда он ещё носил белые линзы, да, и такой момент в его жизни был.  — слушай, в прошлый раз… — начал он с упрёком.  — в прошлый раз надо было предупредить всего один раз, а не сейчас все пять. — пресёк его возмущения старший и спрятал марки в бумажник.  — слушай, умник, может у тебя есть ещё желающие купить? — сразу перевёл тему Никита, потому что его тут по фактам разнесли. — у меня совсем не получается никого найти, кому ни предложу, все такие: «ой, ты продаёшь марки? Не, не интересует, чел, может, у тебя есть трава?».  — да потому что марки юзают только отбитые, — заявил Лёша с намёком на себя и своего закадычного друга Алишера. — но, факт, много кто пробовал хотя бы раз или хотел бы попробовать, Никит, оживи свои предпринимательские жилки и рекламируй это дерьмо так, будто тот, кто не купит у тебя кислоту, будет опозорен перед всеми друзьями и родными до конца своих дней.  — и как предложишь это делать? — фыркнул Никита, как-то не вдохновившись этой воодушевляющей тирадой. — «кто не купит марку, тот — лох?».  — бля, вот я бы тебе показал как надо, но толкать — не мой уровень, меня чисто пацаны не поймут, — досадливо заявил Элджей. — ну ты бывай, почекай про действие лсд побольше и рассказывай людям об этом так красиво и сладко, чтоб подумали, что ты сам под маркой.  — слушай, а может ты эту хуйню купишь? — отчаянно попытался Святковский, понимая, насколько же это провальная идея. — я за пару тысяч отдам.  — не, чел, мне так много не надо, — отмахнулся он сразу же, не обратив внимания на критически низкую цену. — я не так часто взъёбываюсь, чтобы покупать такими количествами.  — будет про запас. — уговаривал младший с мольбой.  — я чё, белка, чтобы запасы делать? Тем более, марки требуют больших перерывов в употреблении, нахуй оно мне надо, чтоб год дома лежало? — продолжил идти в отказ Узенюк и взглядом своим ясно дал понять, что покупка больше не обсуждается. Этот маленький кладезь галлюцинаций уже не казался несметным сокровищем, скорее тяжкой ношей. Никите уже тоже не хотелось держать у себя дома что-то подобного плана. И если в случае Лёши это была осторожность и нежелание, в случае чего, себя компрометировать, то в случае Никиты это уже была паранойя по поводу того, что Дима узнает. Он уже знатно потрепал Никите нервы, когда понял, что точно нигде у себя не найдёт пропажу. Святковский даже сам удивился, как не раскололся и не разрыдался, настолько младший давил на него с вопросом «а не ты ли, мой яхонтовый, спиздил марки?». Дима от него отстал и даже сквозь зубы извинился, когда понял, что его допрос и мини-обыск не дали никаких результатов, но Никита по-прежнему был убеждён в том, что в какой-то момент он совершенно случайно спалит себя. Острее стояла проблема того, что он чувствовал полный упадок сил. Его накрыло депрессивное состояние, и каждый день начинался с желания получить дозу, но денег было недостаточно. Сейчас у Никиты на карте буквально было четыре с небольшим тысячи, этого не хватало и на полграмма. Даже все, у кого можно было бы взять с рук, были сейчас пустыми и не могли отсыпать на имеющуюся у него сумму. Всем друзьям он уже был должен, так что попросить денег в долг тоже не рассматривалось как вариант. Получалась какая-то безвыходная ситуация, а навязчивое желание занюхать дорогу-другую только усиливалось. В голове уже даже мелькала мысль разрыдаться в ногах у Димы и выпросить хотя бы немного или опять стащить у него вес — совсем немного, из каждого зиплока по дорожке или из брикета, который лежал у него дома, да Королёв бы даже не заметил, если бы от огромного камня откололся граммчик. Вот только идея Никиты нажиться на марках его же и погубила, потому что сейчас Дима в три раза жёстче следил за всем своим весом, и лезть к нему в зипы было бы равноценно идее выйти и сказать «Дима, всё нормально, это я спиздил». Все варианты от более-менее адекватных до совсем сумасшедших были лишь бесполезной суетой, а Никита изнывал от желания снова ощутить этот прилив энергии и уверенности. Хотел снова упасть в поток метафорически красивых идей. Он всей душой обожал кокаин, этот морозящий холод в лице, это обилие умных, граничащих с гениальностью мыслей, которые разрывали голову вперемешку с потрясающе хорошим настроением. Обожал кокаин, но ненавидел отхода, ломку и толер, который заставлял каждый раз увеличивать дозу, чтобы почувствовать себя также, как и раньше. Сейчас это состояние было невыносимым, было нестерпимо вспоминать, как хорошо становилось после очередной пары дорожек. Никита отлично понимал, что это до страшного порочный круг: он вспоминал неземное счастье и кайф, хотел испытать это снова, да, но также понимал, что всего за пару часов грамм растворится в сожженной слизистой, оставив за собой только апатию, истерическое вожделение получить новую дозу, на которую нет денег, и кровь из носа. Всё сильнее колотилось сердце, в горле застревал тянущий желанием комок, и Никита готов был бить стены от безысходности, от осознания того, что у него нет возможности попасть в это состояние прямо сейчас. Да он уже готов был к любой степени отходам, готов был сутки провести в постели, рыдая от жалкости своего существования и невозможности получить ещё кайфа. Он готов был пройти девять кругов ада, лишь бы получить хоть одну дорогу, лишь бы улететь хоть на двадцать минуток. В какой-то момент Никита поймал себя на мысли о том, что он готов занюхать дорогу, даже если его не вставит так, как хочется, лишь бы стало полегче, лишь бы прийти в нормальное состояние. Нет, ему уже давно не было хорошо, уже и не нужно было хорошо, нужно было хотя бы нормально, а не вот так. День прошёл в мучениях и отчаянных попытках найти хоть кого-то, кому можно будет толкнуть. Вечером за ним должен был приехать Дима, чтобы они прогулялись перед работой, но Никита сослался на выдуманные дела и отказался от встречи. Сказал, что до клуба доберётся сам, попросил только скинуть пару соток на дорогу и не уточнил, что пойдёт пешком. Дима, правда, блядь такая, не скинул — пообещал вызвать такси, чтобы лично проконтролировать, что эти самые пару соток пойдут на ту самую дорогу, на которую должны. Никита ещё раз недовольно фыркнул — жалкое зрелище, он не может выцепить даже двести рублей в свой накопительный кокаиновый фонд. Всю ночь он ещё и старался никак не контактировать с Королёвым, что неплохо получалось, благодаря тому, что сегодня Никита замещал Михайлова, не вышедшего на работу. Он тоже хотел отпроситься, но из-за этого малолетнего страдальца Назар отказал в отгуле, и обрамив сообщение грозными смайликами, сообщил, что ждёт сегодня на смене. Под утро, уже вернувшись домой, Никита-таки умудрился повздорить с Королёвым. Слава богу, это произошло по переписке и целиком по вине Димы, у которого настроение менялось от «люблю» до «убью» просто так, безо всякой ломки и в целом вразумительной причины. Состояние ухудшилось настолько, что посуду, которую Артём на удивление вежливо попросил помыть, пришлось с пола собирать по кусочкам. Никита уже находился на грани неизбежной истерики, по окончанию которой очнулся с маркой на языке.