Разряд

Моё утро снова начинается не с кофе. Жмусь горячим лбом к бортику ванной, морщусь от очередного приступа тошноты. С трудом нащупываю силы для того, чтобы подняться на ноги, а затем вновь выворачиваю желудок в унитаз. Такими темпами меня ждёт не финал сезона, а больничная капельница. Мозги скручивает спазмами и плавит подскочившей температурой, пока я понемногу прихожу в себя на кафельном полу. Смахиваю входящий от Орлова, плетусь обратно в спальню и падаю головой на подушки. Перестаю узнавать в себе себя. Перестаю вообще понимать что-либо. Всё, что казалось крепким, стабильным и правильным, рассыпалось на части с такой удивительной лёгкостью, что мне становится страшно. Если все мои догматы оказалось так просто разрушить, то, может, никакой силы в них и не было? Что, если всё это было лишь фантазией моего больного разума? Что, если я всегда была такой хрупкой и слабой, раз так быстро разбилась? Я теперь стала какой-то надломленной, нездоровой. Мучаю себя тревожными мыслями, не даю себе ни сна, ни передышки от самокопаний, ни надежды когда-нибудь выбраться из тюрьмы своей головы. Ради чего, спрашивается, всё это? Сколько ещё я выдержу в таком режиме? Меня не отпускает это удушающее чувство пустоты, которое накатывает всякий раз, когда я остаюсь наедине с собой. Моё одиночество, которое раньше было гарантом спокойствия и внутренней тишины, теперь разрывает меня на куски, заставляет болеть и бояться. Мне так страшно вернуться в начало. У меня больше нет сил собирать себя по частям и заново выздоравливать. Я не смогу пройти через это снова. Выныриваю из глубин психоанализа только в кабинете Завадюка, когда серьёзный донельзя продюсер окликает меня не в первый раз. Безразлично пожимаю плечами ему в ответ и не могу перестать гипнотизировать осиротевшим взглядом твой пустой стул. Ни вчера, ни сегодня ты не пришёл на собрание, посвящённое подготовке к финалу. Где же ты? Под конец двухчасового мозгового штурма в моей голове новыми витками закручивается чувство вины. Вспоминаю, какими глазами ты смотрел на меня в нашу последнюю встречу. Вспоминаю, сколько усталости и непонимания плескалось в твоих зрачках, обращённых в меня. Вдруг причина твоего отсутствия во мне? Вдруг ты всеми силами пытаешься держаться от меня подальше после всего, что у нас случилось? Это, вообще-то, было бы даже рационально. Я бы могла это понять. И если бы имела возможность, тоже попыталась бы от себя сбежать. Ты не заслужил всего этого. Ты не сделал ничего плохого, чтобы попасть под каток моей лихорадочной сущности. Ты единственный из всех здесь присутствующих заставлял меня чувствовать себя живой, а теперь я мешаю жить тебе. Выхожу в коридор первая, сглатывая сиюминутный порыв немедленно броситься к тебе и попытаться хоть что-то исправить. Понятия не имею, где ты сейчас, с кем и чем занят, но ощущаю настолько острую необходимость извиниться перед тобой за всё, что натворила, что эта нужда режет меня хуже ножа. Послушно запихиваю свои несвоевременные желания на заднее сидение машины, усилием воли выбрасываю их из головы во время примерки, едва терплю до окончания вечерней репетиции с музыкантами. Стискиваю зубы и пережёвываю горчащее чувство вины. Это же твой первый сезон, незнакомая обстановка, новый коллектив. Ко всему прочему ещё и я обвешала тебя своими истериками и проблемами. Судорожно вздыхаю, объявляя водителю твой адрес. Уже плевать, как это будет выглядеть со стороны, но я точно сойду с ума, если не попытаюсь извиниться. Мне нужно хотя бы попробовать всё исправить, объяснить тебе, поступить правильно. Потому что всё, что ты делал до этого, было для меня. Потому что всё, что до сих пор делала я, тоже было для меня. Чёрт, я грёбаная истеричная эгоистка! Эта мысль набатом отбивается по вискам, пока я медленно поднимаюсь на лифте на твой этаж. Но, когда добираюсь до твоей двери, вся моя смелость мгновенно улетучивается, уступая место панике. В голову опять лезут тысячи вопросов без ответов, холодят мою кожу тревожными сценариями, подводят меня к тому, что заявиться к тебе без приглашения и после всего случившегося было крайне идиотской идеей. Но, по сути, с тех пор, как ты меня знаешь, иных идей за мной замечено не было. По сути, разве я сильно рискую, решившись на этот шаг? В лучшем случае, я просто подежурю перед закрытой дверью и поеду к себе домой для очередной встречи с антидепрессантами, снотворным и унитазом. В худшем — ты выставишь меня вон, даже не дослушав. О третьем варианте, в котором ты окажешься нечеловечески терпелив и всё-таки согласишься потратить на меня время, я даже не думаю. Он не выглядит достаточно правдоподобным, чтобы брать его в расчёт, но я просто не могу не попытаться объясниться перед тобой. После того, что произошло с тобой и с нами по моей вине, ты заслуживаешь как минимум моих извинений. А вот что тебе сказать, если ты всё же впустишь меня, я решить не успеваю. Потому что уже после третьего моего тихого стука дверь медленно распахивается, и твои покрасневшие глаза врезаются в мои. И… чёрт. Ты выглядишь очень плохо. Взъерошенный и уставший, ты пахнешь алкоголем и отчаянием. И я застываю перед тобой с открытым ртом, напрочь позабыв обо всём, что так долго собирала по крупицам в собственных мыслях. Теперь в голове — стерильная пустота и удушающий страх. Я никогда не видела тебя таким. Я даже не представляла, что ты можешь быть таким. — Таня? — произносишь хрипло и пару раз моргаешь, будто бы не веришь, что я действительно пришла к тебе. Я с трудом узнаю в этом звуке нотки твоего привычного тёплого баритона, который обычно завораживал меня и заставлял замереть, вслушиваясь в каждое твоё слово. Теперь же твой голос скребётся по моему нутру, вызывая неприятные покалывания в пальцах. Я совсем не знаю тебя такого. Ты меня пугаешь. Неужели это я сделала тебя таким? — Привет, — шепчу на выдохе, в котором моя пульсирующая тревога перемешивается с запахом алкоголя. Мысль прийти к тебе с повинной кажется мне всё менее удачной, и, наверное, правильнее сейчас было бы оставить тебя в покое и уехать домой, но раз уж я начала творить всякую дичь, разве стоит останавливаться посередине? Втягиваю тяжёлый воздух и выпаливаю на одном дыхании, — можно мне войти?  — Зачем? — я не знаю, что тебе ответить. Твой лоб прорезает озадаченная морщинка, но ты мгновенно отстраняешься от двери и впускаешь меня в квартиру. Тяжёлым взглядом следишь за моими трясущимися пальцами, которым лишь со второй попытки удаётся повесить пальто на крючок, скрещиваешь руки на груди. Снова чувствую себя до жути неуютно, оказавшись под твоими изучающими зрачками. Они препарируют меня медленно и мучительно, слой за слоем вскрывая каждую пульсирующую во мне мысль. Они снова видят меня насквозь. Нетвёрдой походкой устремляешься в гостиную, когда мне всё-таки удаётся справиться с одеждой и обувью. Иду по твоим следам и неловко замираю в арке, на всякий случай прислонив ладошку к стене. Картина передо мной настолько тревожная и удушающая, что мне требуется минута на то, чтобы собраться с мыслями. Растерянным взглядом скольжу по двум пустым бутылкам и твоей мятой рубашке, пока ты наполняешь свой стакан и осушаешь его залпом, не сводя с меня глаз. Прищуриваешься, оценивающе осматриваешь меня с ног до головы и поджимаешь губы, когда молчание между нами начинает затягиваться и тяжелеть. Кажется, что ещё чуть-чуть — и эта давящая тишина окончательно прибьёт меня к полу. — Что-то случилось? — проговариваю тихо и неуверенно, скорее, просто для того, чтобы уже сказать хоть что-нибудь. Дураку понятно, что что-то не так, но я просто не могу больше выносить эту оглушающую тревогу, заполнившую собой всё пространство между нами. — Ничего нового, — жмёшь плечами и присаживаешься на край кресла, по-прежнему не разрывая со мной зрительного контакта. Не знаю, почему ты смотришь на меня так, и даже не знаю, как понять этот твой пронзительно-леденящий кровь взгляд. Ты будто всю меня сканируешь, выискивая что-то в глубине моих интонаций. И мне страшно от того, что я сама не знаю, что ты можешь там найти. — Но ты… — неловко переминаюсь с ноги на ногу в попытке подобрать подходящее слово. Чёрт, как всё это глупо! Не нужно было мне вообще сюда приходить сегодня, не нужно было лишний раз тебя тревожить, потому что любое моё внедрение в твой мир не приносит ничего, кроме новой порции неразберихи. — Пьян, Таня, — подсказываешь, чуть наклонив голову, и я машинально киваю. Осторожно, по шажку, сокращаю дистанцию между нами и приземляюсь на диван на максимальном отдалении от твоего пронизывающего взора. — Есть повод? — принимаюсь мучить свои пальцы, заламывая и отвлекаясь от тянущего чувства надвигающейся опасности. Это была одна из худших моих идей, клянусь! Я должна была развернуться и уйти ещё в тот момент, когда увидела тебя такого в дверях, или ещё раньше, в лифте, или вообще должна была изначально поехать домой, чёрт возьми! Ты снова терпишь моё ненужное присутствие, а я снова теряюсь в лабиринтах собственной головы. Кончится это уже когда-нибудь, или нет? — Можно сказать и так, — слышу твою горькую усмешку и краем глаза замечаю, как ты напряжённо вжимаешься позвоночником в спинку кресла. Несмело поднимаю на тебя глаза, и ты глубоко вздыхаешь, вновь натолкнувшись на мой неловкий интерес. Знаю, что не имею права задавать тебе все эти вопросы и вообще заставлять терпеть себя здесь, но продолжаю ждать твоего ответа с каким-то глубинным отчаянием. Боже, скажи уже хоть что-то конкретное, поговори со мной хоть немножко, пока я окончательно не сошла с ума от чувства вины и глупости всего происходящего! Жуёшь губу, будто бы задумавшись о чём-то гнетущем, надолго замолкаешь, и твой взгляд постепенно теряет остроту, наполняясь грустью. Бессильно наблюдаю за тем, как уголки твоих губ медленно опускаются под давлением мыслей, и уже открываю рот, чтобы разрушить повисшую тишину очередным глупым и никому не нужным вопросом. Но ты вдруг снова упираешься своими зрачками в мои, и твоё немое отчаяние пронзает меня насквозь. — Из всех миллиардов женщин я полюбил именно тебя, — говоришь тихо и уверенно, и твои слова колючим холодом пробираются под мою кожу. Растерянно моргаю, позабыв перестать на тебя пялиться, пока ты снова наполняешь стакан янтарной жидкостью. Наклоняешь голову и вдруг протягиваешь его мне, — будешь? И я, вообще-то, приехала сюда не для того, чтобы напиться с тобой от отчаяния. Я, вообще-то, в принципе не пью ничего крепче бокала вина раз в полгода. И, в конце концов, это всё ничего не решит, а может, даже испортит. Но я поднимаюсь с дивана и на трясущихся ногах шагаю к тебе. Забираю бокал, осушаю его и даже не кашляю от крепости напитка. Ты смотришь на меня тяжело и задумчиво. Молча наблюдаешь за тем, как порция виски прокатывается по моему горлу парой глотков, наливаешь мне вновь. Обессилено плюхаюсь на диван совсем рядом с тобой, и наши колени практически соприкасаются. Я не знаю, что мы делаем сейчас. Не знаю, почему всё так сложно и удушающее непонятно. Не знаю, почему мы не можем поговорить, а только мучаем себя и друг друга. Не знаю, с какого момента искрящаяся откровенность между нами окаменела и превратилась в стену, отрезавшую наши миры. Не знаю, как теперь через эту стену перебраться. Не знаю, сможем ли перебраться. И не знаю, надо ли. Проходит минута, затем ещё одна, и ещё, но становится хуже. Ты только что признался мне в любви, а я даже не могу об этом подумать. Ничего не могу, пока удушливая неловкость сжимает меня в тиски. Ты смотришь на меня и продолжаешь напиваться прямо из горла. Наблюдаешь за тем, как старательно я заламываю собственные пальцы, верчу в руках злосчастный бокал, до побелевшей кожи закусываю губу, но не могу подобрать ни слов, ни мыслей. Внутри оглушающе пусто, тревожно и липко, и эти ощущения поднимаются по моему телу, застревая комом в горле. Мне плохо и непонятно, и я знаю, что тебе тоже. Вдыхаю это вместе с твоим запахом, чувствую каждой клеточкой кожи обуревающее тебя отчаяние и знаю, что причина всего дерьма, которое ты теперь заливаешь здесь в одиночестве, сидит прямо перед тобой. И мне так больно, что я не могу сдержать слёз. Знаю, что от этого будет только хуже. Знаю, что совсем не так должна себя вести. Знаю, что не имею права разводить сырость из-за собственной слабости, когда ты продолжаешь терпеть меня, принимать мои истерические повадки и раскрывать душу. Знаю, что не смогу сказать тебе ни слова, чтобы успокоить или что-то объяснить. И знаю, что всё равно должна попытаться сделать для тебя хоть что-нибудь. Снова встаю, сжимая трясущимися пальцами запотевшее стекло. Твой уставший взгляд растерянно скользит по моему лицу в попытке разгадать мои планы. Уверена, что твой рациональный и разбитый мной рассудок и в страшном сне не мог представить, что я способна на то, что сейчас собираюсь сделать. Подношу стакан к искусанным губам и вталкиваю в себя виски обжигающими глотками, пока голова не начинает кружиться. В заплаканных глазах мутнеет, и я так боюсь не удержаться на ногах, что порывисто сокращаю расстояние между нами и опускаюсь на твои колени. Вздрагиваешь, явно не ожидая от меня такого хода, и отстраняешься настолько, насколько это возможно. Буквально впечатываешься в спинку кресла, рассматривая меня расфокусированным взглядом, стискиваешь руки в кулаки, когда я ёрзаю, устраиваясь поудобнее. — Что ты делаешь? — шепчешь и прокашливаешься, пока я шмыгаю носом и комкаю пальцами твою рубашку ещё сильнее. Тянусь к пуговицам и, едва справляясь с дрожью в теле, расстёгиваю несколько, обнажая кожу на твоей груди. Перехватываешь мои руки своими и щуришься, пока я медленно поднимаю глаза. — Не знаю, — признаюсь тебе совершенно честно, и язык заплетается от выпитого. Опять хватаюсь за помятую ткань, намереваясь завершить свой неловкий манёвр, но ты усиливаешь нажим. Качаешь головой, отодвигая мои ладони от рубашки, стискиваешь их сильнее. Мне почти больно от такого захвата, но эти ощущения не идут ни в какое сравнение с разрывающими моё нутро спазмами. С ощущением болезненной необходимости наклоняюсь, чтобы быть к тебе ближе, и тихо признаюсь, пока ты стискиваешь зубы, — пытаюсь всё исправить. — Это ничего не исправит, — выплёвываешь резко и отбрасываешь мои руки. Хмуро и грозно разглядываешь трясущуюся меня, упираешься ладонями в мои коленки, вынуждая слезть и перестать мучить нас обоих, но я… чёрт. Я, наверное, клиническая идиотка и не умею поступать правильно. Наверное, делаю всё ещё хуже и запутаннее, но тянусь к твоим губам и накрываю их своими с таким отчаянием, что меня всю выворачивает от горечи. — Я знаю, просто позволь мне… я… — сглатываю ком в горле, оставляя дёрганые мольбы шёпотом на твоей коже. Я знаю, что ты должен оставаться мудрым и сильным, что должен оттолкнуть меня и прекратить это безумство. И знаю, что рассыплюсь на части, если сейчас ты сделаешь это. Всхлипываю, так и не получив ответа на свой неловкий поцелуй, и, давясь слезами, протягиваю к тебе последнее неуверенное: — пожалуйста… И это и вправду ничего не решит, и взрослые люди не должны вести себя так по-идиотски, и мне стоило бы либо начать, наконец, говорить с тобой, либо убраться восвояси и не ухудшать и без того дерьмовую ситуацию. Но я не могу ни того, ни другого, и дрожу, безнадёжно прижимаясь к тебе в ожидании твоего вердикта. Наверняка знаю, каким он будет, и знаю, что так лучше и правильнее для нас обоих, но неожиданно ты… чёрт. Ты резко обхватываешь меня ладонями, притягивая к себе так близко, что мы бьёмся грудными клетками и ахаем от боли. Врываешься в мой рот безумным поцелуем, взрывая миры в моей голове, и я стону сквозь слёзы тебе прямо в губы то ли от горечи, то ли от облегчения. Не могу поверить в то, что происходит. И даже когда ты небрежно расправляешься с моим свитером, даже когда порывисто отбрасываешь лифчик куда-то мне за спину, я всё ещё не могу осознать тот факт, что ты не оттолкнул меня. Чёрт возьми, ты, всё-таки, такой же сумасшедший, как я сама. И если это не судьба, то что ещё? Мы оба до одури пьяные и больные, но я не чувствую ни того, ни другого, когда ты осторожно укладываешь меня на диван и расстёгиваешь мои джинсы. Не ощущаю ничего неправильного в том, как нежно ты проводишь обжигающими прикосновениями по моим бёдрам. Не слышу в голове ни одного тревожного звоночка, когда твои расширившиеся зрачки врезаются в мои, выискивая протест. Обхватываю тебя ногами, чтобы ты ни в коем случае не решился прекратить это безумие. И ты не прекращаешь. Вбиваешься в меня мощным толчком, ловишь губами мой несдержанный стон, а я тону в калейдоскопе ощущений. Уже не помню, кто я, где, и как мы дошли до всего этого. Все мысли разбиваются вдребезги с движением наших тел, выталкиваются из меня с каждым новым импульсом. Боль вперемешку с тревогой отступают куда-то на обочину сознания, уступая место болезненной зависимости от тебя. Ничего не исправляется, как ты и сказал. Но ты целуешь меня — неистово, отчаянно и глубоко — и мне больше не больно. И в том, с какой бешеной нуждой ты обнимаешь меня, усиливая толчки, я вижу отражение собственных ощущений. Нам не становится ни легче, ни спокойнее, но то, что происходит между нами — сильнее любых здравых смыслов и правильных выборов. Сильнее всего, что я знала раньше. И я понятия не имею, что мы будем делать, когда это безумство развеется первыми проблесками рассудка, не представляю, как мы справимся с этой удушающей недосказанностью. Знаю только, что ты не оттолкнул меня, когда был до дрожи нужен, и что я тоже тебе нужна. И эта единственная истина связывает нас вместе, заставляет верить в то, что мы ещё сможем всё исправить. И я верю в это, Дан. И когда ты, доведённый до исступления, целуешь мои мокрые от слёз щёки и шепчешь моё имя, разбиваясь от удовольствия, я понимаю, что ты тоже веришь.