Ничего хорошего

Тихий писк приборов жизнеобеспечения встретил Рейха. Он сорвался с места, как только по новостям сообщили, в какую больницу повезли тела. Проскочив коридор с испуганными санитарами он ввалился в сверкающую чистотой реанимационную палату и увидел до ужаса исковерканное, обожжённое и скрытое повязками тело мужа своей дочери. Рейх сел на стоящий рядом с кроватью стул и тупо уставился на белый гипс. Ожог в виде отпечатка женской ладони на его груди он разглядел сразу, а когда подошел ближе, сомнений не осталось. Это был след от передачи силы. Россия был большой страной, но положение его было незавидным. Люди, недовольные режимом и властью, постоянно ругали государство. В него никто не верил, все больше людей находили его правление ошибочным и ужасным, все больше сетовали и поминали прошлое. Он вертелся как мог, старался, из кожи вон лез, но внутренне все равно был слаб. А это для действующей страны очень плохо. Ведь регенерация работает именно по этому принципу: чем больше стабильности, чем больше граждан довольны и счастливы, тем лучше ты восстанавливаешься, тем сильнее твое воплощение. Сейчас, когда у России появилась дочь-приемница, его положение стало ещё более шатким. В стране повеяло новой весной и когда он попал в аварию, сил восстановиться у него не хватило. Своих сил. Но тут на помощь пришла Германия, у которой со стабильностью все было в порядке. Есть у стран такая особенность: помимо всех прочих умений, ты можешь передать часть своей силы или всю ее другому. Конечно, тогда ты сильно ослабнешь, может быть, даже сляжешь в постель, но если в этот момент ты будешь физически здоров, то это пройдет в скором времени. Но и Германия, его солнышко, была искалечена в той аварии, значит, когда в труповозке ее тело начало регенерировать и она пришла в себя, то сознательно отдала свои силы России. Можно сказать, пожертвовала своей жизнью ради него. Значит любила... По правде любила и все его сомнения были лишь пустым и злобным ворчанием. Рейх упёр локти в колени и уронил голову на руки, сжимая в кулаках идеально уложенные волосы. В голове промелькнуло воспоминание о том, как РФ, поймав его неодобрительный взгляд, не стал одевать ушанку на голову и поехал без головного убора. Словно посмеявшись над ним, судьба пробила его висок куском стекла, которое, скорее всего не причинило бы вреда, будь русский в ушанке. Могло статься и так, что и Германии не пришлось бы идти на жертву... Получается он, пусть не прямо, но виноват в случившимся. Врачи сейчас бились за жизнь внезапно ожившей мертвой в операционной, а для России уже сделали все, что могли. Дверь в палату приоткрылась и в палату заглянул уставший хирург. Окинув отлично одетого странного мужчину, прибежавшего в больницу босиком и безбожно убившего дорогие брюки, он понял, что это и есть назвавший себя отцом девушки, о котором ему доложили, когда он ещё пытался вырвать ее жизнь из холодных лап смерти. Постучав костяшкой указательного пальца о косяк двери, чтобы привлечь внимание странного человека, он вошёл в палату. Рейх поднял голову и отрешённо посмотрел на него. — Здравствуйте, я... — начал он. — Врач, спасавший мою дочь? —спросил мужчина, встав со стула. Хирург невольно бросил взгляд на его мокрые, в изорванных носках, ноги, покрытые свежими ссадинами, замёрзшие и запачканные. Не укрылось от его внимания и то, что элегантный чудик заговорил о пациентке в прошедшем времени, хотя ещё ничего не знал. Значит, все понял. — Да, - согласился он. — Простите, мы сделали все, что смогли, но повреждения были слишком серьезными. — Я понимаю, — кивнул мужчина. —Спасибо, что попытались. — Мои соболезнования, — врач склонил голову в сочувственно жесте и снова посмотрел на его ноги. — Она знала, на что шла, — прошептал странный и отвернулся он хирурга, снова уставившись на тело лежащего на койке. — Вам бы ноги обработать. — Спасибо, не нужно. Врач окинул мужчину взглядом и вышел из палаты. Рейх сжал кулаки настолько сильно, что почувствовал теплую кровь на своих ладонях. Она умерла. Его дочь умерла. Сама. Ни за что. Этого не могло быть. Но это случилось. Горечь потери была настолько сильной, что ей нельзя было сопротивляться. Она просто убивала. Он многое и многих терял, жил так долго, что научился не бояться потери. Может быть, поэтому за столько лет он ни разу не ощутил душевной пустоты. Конечно, бывало одиночество сдавливало его грудь так сильно, что хотелось рыдать в голос, но к этому он давно привык, научился жить с этим. Жить и не чувствовать... Можно было жить так до конца жизни. Но он слишком хорошо знал, что такое смерть. И для него она не была чем-то абстрактным. Ведь в сорок пятом он фактически умер — понял это уже после войны — все последствия смерти, смерти от ран, смерти в боях, гибели при бомбежке. Гибели его людей. Это было кошмаром, страшным и отвратительным, унизительным до жути, болезненным, но все же это была жизнь — ведь когда знаешь, что после смерти ничего нет, для тебя и жалкое существование —жизнь. Рейх подошёл к России и взял его за руку. Внешне он был спокоен, только глаза покраснели, да губы сжались в тонкую белую полосу. — Verzeih mir. Wenn ich könnte, würde ich dasselbe tun wie meine Tochter. (Прости меня. Если бы я мог, я бы сделал то же самое, что и моя дочь.) — сказал он, чуть сжав чужую ладонь. О, как же хотел он сейчас отдать пусть всю свою силу России, самому умереть, но его спасти. Но не мог. Делиться силой могли только действующие страны, мертвые же становились почти что людьми и их способности определялись тем, сколько людей осталось верно их идеологии. Если же таковых не оставалось совсем, страна просто умирала, рассыпалась в прах и оставалась лишь на страницах истории. В этом плане Третий был парадоксом. Его национальный социализм ненавидели даже в Германии, но, тем не менее после поражения он не умер, при нем даже осталась скудная часть способностей. Конечно, это можно было объяснить тем, что какой-то процент нацистких генералов бежал из поверженной страны и залёг на дно, но это совсем не объясняло того факта, что он существует уже семьдесят лет после своего поражения. Его идеи никуда не делись. Наоборот, они распространилсь по миру и поддерживают его жалкую жизнь на плаву. Даже в стране, победившей режим Рейха, нацисты и фашисты исправно живут и славят кровавых героев войны прошлого. Пульс на мониторе стал замедляться, тревожный писк разнёсся по палате. В комнату влетели медсестры с реанимационным набором, немец отошёл в угол и отрешённо смотрел на них. Вскоре сердце Российской Федерации перестало биться. Палата опустела и Рейх остался один. Молча, словно под гипнозом, он вышел из палаты и столкнулся с Союзом. Тот был в розовом кенгуру, в котором мирно сопела РНФ. Холодный вопросительный взгляд тут же вперился в немца. Меньше всего коммунист ожидал увидеть заклятого врага в палате своего сына. Он даже слегка изогнул бровь, но когда встретился с ним взглядом, мигом посерьёзнел. Рейх опустил голову и, сгорбившись, поплелся к сидениям в коридоре, пропуская его в палату. СССР довольно комично смотрелся в розовом кенгуру поверх полувоенного пальто. В другой раз Третий бы обязательно отпустил бы по этому поводу пару едких замечаний и шуточек, но сейчас, при всем желании он не смог бы и слова оскорбительного в его адрес вымолвить, да что там, любого слова бы не смог сказать. В горле его пересохло, руки слегка дрожали, а в голове словно звенело. Опустившись на лавку, он невидящим взглядом уставился вперед. Проходящий мимо персонал смотрел на него с удивлением, но не трогал. Новый год, как-никак, наркоманы, алкоголики и прочие фрики наполняют улицы, а потом и больницы. Заразы на них обычно больше, чем на иных животных. СПИД, ВИЧ, все виды гепатита, венерические заболевания — подхватить сей изысканный букет от подобных людей очень и очень легко, так что лучше до поры их не трогать, если не буянят. Союз вышел из палаты примерно через полчаса, лицо его было чёрнее тучи. Рейх невольно поежился, когда увидел его. Следов слез или каких-либо намеков на них было не разглядеть. Тихо, словно не он был двухметровой горой мускул, сел он рядом с нацистом и сцепил руки в замок. Рейх глянул на часы: скоро три. За окном ещё гремели салюты, петарды, корсары и хлопушки, бывало, даже долетали в суетливую тишину больницы отдельные выкрики особо весёлых или особо буйных, но в коридоре реанимационного отделения все равно царила гнетущая, давящая на плечи атмосфера. — И что теперь? — тихо спросил Рейх севшим голосом. — Что... Что теперь делать? Русский вздохнул. Ему было паршиво, что-то под ложечкой ныло. Но он знал — сейчас игнорировать врага нельзя. После произошедшей трагедии отдаляться друг от друга было не самым лучшим вариантом. Они оба потеряли близких и дорогих людей, и к тому же, обещали им не ссориться в этот праздник. — Рейх, я не знаю... - выдавил из себя он. — Но... Ты ведь знаешь что нас ждёт дальше? Третий не ответил. Он знал. В случае гибели стран-родителей за воспитание брались предшествовавшие им страны, а если их к тому моменту не было в живых, то Совет стран выбирал двоих регентов, чтобы они вместе управляли государством, пока страна не достигнет совершеннолетия. В случае с Рейхом в этом плане возникала проблема: его к управлению государством не допустят, за дела прошлые. Могут и до простого опекунства не допустить, чтобы избежать возникновения новой нацисткой страны. А теперь для него это значило почти что смерть. — Ты... — ему было сложно и некомфортно просить об этом, но другого выхода не было. — Союз, ты заступишься за меня перед советом, когда они решат запретить мне встречи с внучкой? — Постараюсь, — кивнул русский. — Ты не знаешь этого, но Германия просила меня как раз об этом, когда была беременна и волновалась из-за гормонального фона. Я пообещал ей, что сделаю все, что смогу, единственно для того, чтобы ее успокоить, кто ж знал, — он нервно усмехнулся. — Что все так обернется? А ты ведь знаешь, я даже фальшивое обещание не сдержать не могу. — Вот как, - протянул Рейх. — А мы ведь тогда с ней в ссоре были, я страшно бесился из-за ее свадьбы с твоим сыном и видеть ее не хотел, а она... Он всхлипнул и повел плечами. — Я ее тогда последними словами проклинал, а она все простила, все-все! — Твоя дочь была удивительной доброты человеком и при этом, необычайно стойким, — понимая, что Третий сейчас разрыдается, СССР решил попытаться его успокоить. Он положил свою огромную ладонь ему на плечо. Он хотел сказать ещё что-то, но тут малышка зашевелилась в кенгуру и заплакала протяжным, требовательным голоском. — Черт, — выругался коммунист и дал ей соску. — Бутылочка со смесью осталась дома. Похоже нам пора. Ты же на моей машине сюда приехал? — Да. — Тогда пошли. Ни слова не сказав, Третий встал и пошел в сторону выхода. Союз пошел следом. Босые ноги немца бросились ему в глаза только сейчас. Когда дома Рейх внезапно сорвался с места и стремглав побежал куда-то, он даже не понял сначала, что случилось, а когда до него дошло, нацист уже угнал его машину. Пришлось в экстренном порядке ловить попутку. Сейчас же выяснилось, что он и обувь не одел, не то что ключи не взял. Хорошо ещё, что дверь не выломал. Пиджак на локте у Рейха был порван, из дыры виднелась крупная ссадина. Сморщившись, коммунист понял, что в его авто тот попал, разбив стекло, а завел его, покопавшись в проводке, но говорить ничего не стал, обстоятельства иногда могли позволить многое даже такому мерзавцу, как он. — Тебе стоит попарить ноги, — сказал Союз Рейху, когда они вернулись домой и сытая РНФ снова заснула. — Я хочу подготовить все к похоронам, а не лечить тебя. — Что? — спросил Третий, оторвав взгляд от кружки с чаем, которую крепко сжимал в руках. — Если ты хочешь быть вторым опекуном, тебе придется остаться жить здесь. Нацист, неподвижно сидящий на диване с самого их прихода, чуть распрямил плечи и посмотрел на врага. — К тому же, я обещал Германии что? Правильно, помочь тебе, если вдруг такое случится. У себя в Мюнхене, не равен час, ты перережешь глотку с горя, в мои планы это не входит. Рейх снова всхлипнул. Отложив чай, он закрыл лицо руками и мелко задрожал. Плед, который Советский на него накинул, слетел с плеч. Он уже готов был разрыдаться, когда крепкие руки коммуниста схватили его за плечи, развернули лицом к русскому и сильно встряхнули. Удивленный немец уставился на него припухшими глазами. — Не реви! — хмурясь, приказал ему Союз. — Не баба. Столько всего навалилось, а ты как тряпка раскис! Мне сейчас, как это ни странно, ты нужен, ты! Я не могу один это все разгребать! - он снова встряхнул Третьего, в интонациях его голоса проскальзывало отчаяние. Встряска худо-бедно подействовала. Рейх не заревел, только вжал голову в плечи и весь как-то сжался его руках. Только сейчас коммунист понял, какой же он холодный, холодный и... напуганный. Он никогда не сталкивался с таким и был совершенно сбит с толку. — Спасибо, — вдруг обронил он. — Это помогло. Теперь отпусти. СССР молча выпустил немца и чуть отодвинулся от него. — Я... Наверное мне стоит пойти спать. Где моя комната? — Прямо по коридору. На кровать я положил вещи, которые ты можешь надеть, твой костюм все равно теперь никуда не годится. Когда Рейх ушел, Союз некоторое время сидел молча, потом на цыпочках подобрался к его комнате. Тихие всхлипы доносились из-за двери, немец плакал. Пройдя на кухню, коммунист посмотрел на следы их недавнего застолья. Ну и подарочек под новый год... Ничего не скажешь. Остаётся только мысленно поблагодарить Третьего за то, что он научился переживать смерти близких ему людей, иначе вместе с ним бы сейчас он рыдал, в обнимку. За окном светало. Весь земной шар сейчас пьяно сопел, радуясь предстоящим выходным. И не знает никто, что где-то кто-то сейчас рыдает от горя, потеряв почти все. А он, Союз, теперь должен быть сильным, снова должен справиться с болью сам, иначе старый враг и РНФ совсем пропадут... Чтобы хоть как-то отвлечь мысли, СССР достал из кармана брюк маленький конвертик, подаренный Рейхом. Внутри оказалась небольшая открытка с изображением новогодней ёлки, а на обратной ее стороне было аккуратным каллиграфическим почерком немца было выведено:

Union, wir beide wissen, dass ich dich hasse. Aber meine Tochter hat mich überzeugend gebeten, dich heute nicht zu beschimpfen, also Frohes neues Jahr. PS Hast du wirklich gedacht, ich würde dir etwas schenken? (Союз, мы оба знаем, что я ненавижу тебя. Но дочь убедительно попросила меня не ругаться с тобой сегодня, так что С новым годом. П.С. Ты действительно думал, что я подарю тебе что-нибудь?)

Русский грустно усмехнулся. Совсем недавно они могли спокойно собачиться, отпускать по поводу друг друга колкости и поздравлять такими вот записками. Теперь они должны будут играть семью для внучки, делать вид, что не ненавидят друг друга, носить радостные маски, тогда как внутри все будет ныть от боли. Один раз он уже через это прошел и надеялся, что больше никогда ему не придется испытать такое, но надежды не всегда сбываются. Скомкав открытку, СССР сел на стул. Початая бутылка водки стояла на столе. Не раздумывая, он взял ее, выпил залпом, сморщился, но закусывать не стал. Он всегда пил, когда болела душа, всегда заливал свою боль алкоголем и надеялся, что это поможет и сейчас.