***
— А вы дельные ребята. Нам такие нужны — сказал усатый очкарик подозрительного вида. Иван, глава "Станции по борьбе с бытом" гордо приосанился. Союз, попавший сюда случайно, непонимающе вскинул брови. — С идеями товарища Ленина знакомы? Нет? Как же так! Ведь именно он координировал революцию пятого года...***
— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась! — прокричал с трибуны низкий лысый человечишко. Ему тут же завторили радостные крики. Полетели вверх шапки, кепки, шляпки... Союз стоял в дверях, сжимая в кармане окровавленный револьвер. — Какое значение имеет эта рабочая и крестьянская революция? Прежде всего, значение этого переворота состоит в том, что у нас будет... СССР слушал хмуро, но сердце тревожно замирало. Кровь. Вся его гимнастёрка и шинель были забрызганы алым. Только недавно он расстреливал... Таких же людей, крестьян, рабочих, дворян... Отличающихся только тем, что были против. Этого ли он хотел? —... Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своём конечном итоге привести к победе социализма... Новая полоса, конечно. Красная. Союз смотрел прямо на Ленина, ища ответов на тревожащие его вопросы. Он всё делал правильно, тогда почему на душе так тяжко? Наверно, из-за отца... "Буржуи — не люди, от них до́лжно избавится безжалостно и быстро, как от заразы." — повторил СССР давно ставшую личной мантрой фразу одного агитатора в голове. Стало лучше. Он всё делал правильно. Буржуи — не люди. Жалеть их не нужно. Союз улыбнулся широко, пугающе. — Да здравствует всемирная социалистическая революция! Он хлопал и улыбался со всеми, чувствуя вдруг разом усталость и голод последних недель, горечь и радость, торжество.... Прилагая усилия, чтобы держать плечи ровно. По замызганным щекам даже полились слезы. Он был рад. Как там говорил Питер?Революция все спишет
Союз вздрогнул. Поморщился. Воспоминания оставили в голове горький осадок. Взорвались в голове подобно гранате и так же быстро исчезли, оставив после себя неприятный звон. Он скатал из обрывка бинта шарик, стал катать его пальцем по столу. Н-да, ситуация дерьмовая складывается, как ни посмотри. Жаль сейчас рядом нет какого-нибудь Ленина или Маркса, чтобы было за чьи идеи ухватится, чтобы не упасть... Придется решать самому. Но позже. Он ещё злился. На себя, на Рейха — на все. А во второй раз Питера рядом может не оказаться... Русский вздохнул, поднялся со стула и направился в кладовку. Там у него лежали различные инструменты. Он собирался их перебрать, отвлечься. Но инструменты лежали в идеальном порядке. Пришлось искать другое занятие. Тогда русский выпустил Реферанса из переноски, пустив его изучать новую местность, вернулся на кухню, достал из недр шкафа под раковиной пару мисок, оставшихся от питомцев детей. В одну налил воды, в другую выдавил из пакетика Вискас, положенный предусмотрительным городом в боковой карман переноски. Потом старательно убрал все следы драки, с сожалением выбросив в мусорное ведро остатки когда-то подаренной Китаем вазы. Когда все было сделано, русский решил приступить к самому сложному: к лечению Рейха. Взяв аптечку, он направился в комнату Третьего. В коридоре почему-то перешёл на цыпочки, тихонько приоткрыл дверь. Заглянул. Рейх сидел к нему полубоком и развлекал РНФ погремушкой. Девочка сидела на простынях и радостно гукала, протягивая руки к цветной игрушке. Немец улыбался и представлял собой с виду очаровательную картину: любящий дед занимается с внучкой. Если не присмотрется. На шее немца красовалось огромное лиловое пятно в форме ладоней русского, грозящее перерасти в страшный синяк. Русский видел только его часть, выглядывающую из-за воротника свитера, но в величине не сомневался, лапищи-то у него хоть куда, как у медведя почти. Рейх улыбался через силу, глаза болезненно блестели, выдавая сдерживаемые слезы. Спину и плечи он даже не трогал: осколки так и торчали из дыр в свитере, причиняя с каждым движением все больше боли. Выглядело это странно: Рейх — ублюдок нацисткий! — в таком образе. Русский вошёл в комнату, специально громко топая, чтобы сразу обратить на себя внимание. — Чего пришел? — оскалился на него Третий. Лицо его выглядело не лучше спины: все в ссадинах и синяках. Один глаз так вообще заплыл. Союз от удивления даже замер. Этого он не ожидал, пообвыкшись за несколько дней с податливостью немчуры. Но быстро взял себя в руки и холодно произнес: — А сам как думаешь, гад? Лечить тебя надо или нет? Рейх недоверчиво посмотрел на него, напрягшись. Питер был прав, взбучка заставила что-то внутри него коротнуть, и он сделался прежним. Правда, непонятно, надолго ли. — Не подходи ко мне. — Не шипи мне тут. Дурак совсем? Тебе самому не справится. СССР чувствовал облегчение. Перед ним был привычный Рейх, упрямый до чёртиков. Этого Рейха он хотя бы знает, для него не надо подбирать новых слов, можно обойтись неприязнью. Он уже даже начинал его злить, как раньше. — Это не тебе решать, тупица! — Не выводи меня из себя. — Союз сверкнул глазами и уже собирался сделать все по-старинке: быстрым движением оглушить немца и подлатать, пока тот будет валяться без сознания, когда позвонили во входную дверь. Мужчины замерли. — Кого это, чёрт возьми, принесло?! — выругался Советский и, бросив аптечку Рейху, пошел открывать. Русский имел привычку, вернее, это была грань характера, влияющая на его поведение: когда дело касалось безопасности близких, он всегда старался проверить все по максимуму. И сейчас он, прежде чем открыть, машинально глянул в глазок, чтобы оценить потенциального противника. — О нет... — застонал он. — Как же не вовремя вы приехали. На лестничной площадке стояла Беларусь, а за ее спиной толклись ещё миминум двое. И уходить явно не собирались. Русский опрометью кинулся в рейхову комнату, подстегиваемый трелью звонка. — Заткнись и слушай! — оборвал он не успевшего и рта раскрыть немца. — Ко мне приехали дети. Если хочешь и дальше опекать РНФ сиди тише воды ниже травы, понял? Ждать ответа не стал, подхватил внучку на руки и быстрым шагом вышел из комнаты, выключив свет и плотно закрыв дверь, оставляя сбитого с толку немца в полумраке. — Да иду, я, иду! — прокричал через весь коридор, чтобы звонить в дверь перестали. РНФ это забавляло. Она весело махала ручками и смеялась. Союз открыл замок не с первого раза. С ребенком на руках было сложновато, да и повреждённые пальцы напомнили о себе. В конце концов он повернул ключ в личинке замка и, чувствуя, что часть ранок вновь закровила, открыл дверь. — Папа! Беларусь тут же бросилась к нему, обняла. В лицо Союзу пахнуло запахом полевых цветов. Дочь зарылась носом в его плечо, всхлипнула. — Я до сих пор не верю в случившееся. Если бы я только узнала до похорон... Она никогда не плакала. Как все его дети, как и сам Союз. Война выжала из них все слезы, оставила неизгладимые отпечатки на душах. Изменила навсегда. Они все у СССР сильные выросли, стойкие. Вернее... Коммунист вздрогнул. Снова эти мысли. От постарался отогнать их, но фраза уже промелькнула в голове. Его детям помогли стать такими. Так! Этого ему здесь не надо. Знает он эти штуки воспалённого горем сознания. Не сейчас. — Отец, мы виноваты, — сказал стоящий за спиной Беларуси Казахстан, виновато смотревший ему в ноги, за ним нервно переминающиймя с ноги на ногу Украина кивнул, соглашаясь. — Прости. — Да что вы! — воскликнул коммунист, вмиг забывая, какими словами обзывал детей накануне. — Главное, что приехали! Он улыбнулся. Получилось даже радостно. Беларусь отстранилась от него, переводя взгляд на малышку. — Как ты? — спросила она, раздеваясь. — Да так, держусь помаленьку, справляюсь... Вот перед вашим приходом думал, кого Совет назначит вторым опекуном и смогу ли я как-то уладить этот вопрос в свою пользу. Это был бросок в будущее. Союз решил, что так будет проще впоследствии объяснить им, почему Рейх стал вторым опекуном РНФ. Дескать, решение Совета, ничего не смог сделать. А то не поймут его дети правды, не поверят, что он по собственной воле за немца в Совете просил. Сейчас не время бередить старые раны. Беларусь фыркнула, расстегивая молнию на ботинках. От негодования она чуть не сорвала собачку с нее, тихо выругалась: молнию заело. — В Совете те ещё гады, специально шпиона к нам отправят. Казахстан рассматривал притихшую РНФ, тоже изучающую новых людей голубыми глазками. Украина, несмотря на прощение отца, смущённо ютился в самом углу и молчал. — Что ты собираешься делать? Мы можем помочь? Казах говорил то ли за всех, то ли за себя и Украину. — Пока нет, я сам найду выход из положения. — Точно, пап? — Точно. — Ф-фух, — разогнулась справившаяся с ботинками Беларусь. Девушка окинула отца более внимательным взглядом, стараясь углядеть перемены в его лице. В последний раз она видела СССР на крестинах РНФ. Тогда он улыбался, был счастлив, хотя брак этот не одобрял. Сейчас же она не смогла понять, что изменилось в отце, зато окровавленные бинты заметила сразу. — Боже мой, что случилось?! — воскликнула она. — А, — отмахнулся Союз. — Сорвался на кое-кого недавно. Подрались. — Тебе наверное больно, дай малышку мне. После того, как РНФ перекочевала на руки к Белке, и она, закружив девочку на руках, ушла в гостиную, Казахстан наконец подошёл к Союзу, обнял его крепко-крепко. — Прости, что не пришел на похороны. Я узнал вовремя, не как Беларусь, просто... Я не мог поверить! Опомнился, наверно, только сейчас. Ну не могла страна погибнуть так нелепо! Только когда мне позвонила сестра, сказала, что похороны состоялись, я понял — правда. Тогда и рванул сюда сразу же. Коммунист замер, стискиваемвый руками сына. Неуверенно погладил его по спине, ободряюще взъерошил волосы. Он мучительно хотел, чтобы все его дети вновь стали маленькими, стали детьми. Потому что с ними он ладить умел и хорошо знал, как успокоить. Со взрослыми это получалось хуже. — Я тебя понимаю. Когда близкие уходят, это всегда удар. На войне справится, принять проще. Там смерть всегда рядом, перестает быть чем-то неожиданным. На войне понятно, что делать: мстить, убивать, забирать жизнь за жизнь. А в мирное время смерть всегда выбивает из колеи. У человека множество путей, он сам должен решить, как поступить Нет приказов, нет долга. Но знаешь, все пути можно разделить на идущие вниз и идущие прямо. Ты можешь либо сдаться и плыть по течению, либо бороться ради ушедшего, жить как раньше ради него. Понимаешь? Союз гладил Казахстана, обнимая его одной рукой, но смотрел на Украину, сжавшего кулаки и прикусившего губу. Он по-прежнему смотрел в пол, не давая отцу полностью разглядеть лицо, но тот и так понимал по дрожащим губам, что и как. Он говорил больше для него, говорил с ним, желая помочь хотя бы словами. — Понимаю, — Казахстан наконец отстранился. — Ты прав, папа. — Что же ты не раздеваешься? — Прости, но я не могу остаться. Сегодня я должен вернуться к себе, а перед этим хотел бы ещё проведать могилу брата. — Ох, понимаю. Все это время Украина не сдвинулся с места. В его душе бушевал пожар. С Россией у него не ладилось. Гражданская война эта проклятая, Донбасс, Крым... В детстве они были не разлей вода, а потом погрязли в раздорах. Украинец ненавидел брата, они постоянно цапались. Теперь за это ему было невероятно стыдно. Россия. При звуке его голоса он всегда на толику расслаблялся, даже во время ссор, подсознательно дожидался встреч, зная, что ничем хорошим они не кончатся. Брат взывал у него какие-то странные чувства, но теперь они так и останутся непонятыми и неозвученными. Это терзало сильней всего. Казахстан попрощался и вышел. — А ты, Украина? — спросил Союз. — Останешься? — Прости... Парень хотел провалиться сквозь землю. Он быстро развернулся, желая скрыться, но мощная отцовская ладонь легла ему на плечо. — Береги себя. Ладонь несильно сжалась на его плече. В жесте ощущалась забота. — Хорошо, пап и... Спасибо. — Тоже к России пойдешь? — Да. — Удачи. СССР закрыл за Украиной дверь, вздохнул. — И всё же мои дети не такие мрази. По крайней мере не все.***
— Знаешь, Совет можно и перехитрить, притом, опираясь на законы. Беларусь сидела на диване, держа РНФ на коленях, играла с ней руками, смотря при этом на Союза и поддерживая конструктивный диалог. Детство в большой семье давало плоды. — О чём ты? — Я могу стать вторым опекуном. Я же страна, ещё и родственница России. Родственникам дают приоритет при выборе второго наставника. — Беларусь, не стоит. Союз посмотрел на дочь с удивлённо. Он не ожидал, что она зайдет так далеко. — Ты не подумала, что вторым опекуном может стать родственник Германии. К примеру... — Кто? — хмыкнула Беларусь. — Австрия что ли? Да этой слабохарактерный диве ни в жизнь не видать опекунства! А если ее и назначат — сама откажется. Опекуны ведь должны изображать семью. Не думаю, что эта, — девушка презрительно выделила последнее слово. Австрию она недолюбливала за добровольный аншлюс. Она считала, что это отчасти привело к войне: Третьему Рейху вскружило голову, и безумец слетел с катушек. — никогда не согласится жить с "огромным страшным СССР". Коммунист улыбнулся. Дочь как всегда говорила правильные вещи. Но он не был готов — и дело даже не в Рейхе — изображать семью для РНФ с собственным ребенком. Это казалось ему кощунством. Так он и сказал Беларуси. — Понимаю, — девушка сникла. — Но просто не вижу иного выхода. Россия хотел бы, чтобы его дитя было счастливо, а как ты собираешься строить счастье с врагами? Дочь, сама того не зная, уколола Союза. И правда, как? Он не знал. — Я обещал им обоим, постараюсь справится. — правда. Он не знал, что еще можно сказать в такой ситуации. — Я боюсь за тебя. — Ну что ты, солнышко... Беларусь долго говорила с ним, сидя на диване в гостиной, но в конце концов и она ушла, отдав убаюканную, уставшую от новых лиц и игр РНФ. Тоже срочные дела. У нее на руках засыпали абсолютно все дети, а она их ну просто обожала. Девушка могла стать отличной матерью, но, к сожалению, была бесплодна: в первые дни войны, ещё в Бресте, её едва не перерубило надвое огромным осколком противотанковой мины. Половины тела соединялись только жалким лоскутом кожи и мяса со спины. Перерубило, словно специально, с тазовыми костями, превратив матку в кровавую кашу. Она восстановливалась несколько месяцев, лёжа в лучшем госпитале Москвы. Но стоило ей только встать на ноги, девчушка вместе с братьями ускоренно обучилась, истощив себя до предела. Это стало для нее роковым решением: энергия ушла не на восстановление всех функций внутренних органов, а на обучение. Потом же было поздно. Беларусь была полностью здорова, но детей иметь не могла. Возможно поэтому к ним тянулась. Проводив всех и уложив РНФ в люльку, СССР отправился к Рейху. Он тихо, осторожно вошёл в комнату. Третий сидел, на полу перед зеркалом в двери шкафа. Свитер лежал, аккуратно сложенный, на кровати. Спина бывшего экс-диктатора так и осталась усеянной стеклянными осколками. Кое-где раны кровоточили с новой силой. Видо, немец все же пытался самостоятельно помочь себе, но только ухудшил положение. Упрямый. Помощи попросить и не подумал бы, несмотря на то, что вся недавняя дерзость уже улетучилась, и на полу снова сидел сломленный человек. Он не обратил внимания на Союза, продолжив изучать тусклым взором свое отражение. "А он очень даже похож на Санкт-Петербург." — подумал русский и сам едва не подпрыгнул. Раньше ему в голову никогда не приходила такая мысль. А ведь и правда. Похожи. В некоторых вещах — даже очень. Только Питер чудовищем был недолго и вследствии сильнейших душевных потрясений. А Рейх... Он ведь тоже не просуществовал долго. Чёрт возьми, почему он не думал об этом раньше?! СССР сел рядом с немцем, тот вздрогнул, но не отодвинулся. Тогда коммунист, взяв из аптечки пинцет, принялся за лечение. В комнате было темно, но Союз привык оказывать помощь во мраке. Пока он возился, все время думал о странном немце. На ощупь он был таким хрупким, а жуткие шрамы по всему телу могли несведущего заставить подумать, что он жертва садиста. Бледная бархатная кожа, холодная, чувствительная (Рейх постоянно вздрагивал, когда он касался его)... Он совершенно не похож на расчтеливого убийцу. Да-да, внешность обманчива, но... Откуда всё это? Неужели он всегда был таким? Закончив, русский хотел уйти, но неожиданно Третий сказал: — Спасибо. Сердце Советского пропустило удар. Вспомнилось, как он волновался за него недавно, как касался его губ своими... — Прости. — только и сказал он, пугаясь проскользнувших в мгновение ока непонятных ощущений и чувств. А потом быстрым шагом вышел из комнаты. Что это было?