Ничего хорошего

      Ночь в Питере — вещь особенная. Не только потому, что она зимой чернее смоли, а летом бела, как день. Питерская ночь может тянуться сколько угодно долго. Может промелькнуть в мгновение ока, а может с неохотой сползти с небосвода, когда на часах время будет близко к обеденному. Зависит все от погоды, здесь особенно непредсказуемой. Именно стихия, когда-то загнанная Петром Великим в гранитные набережные, управляет городом, что бы не говорили его жители. Раньше Союз любил такие ночи: в них особенно уютно коротать одиночество за чашкой чая и книгой. И дети в такие ночи засыпают быстрее, а встают позже. Но в эту ночь русский никак не мог заснуть. Он лежал в кровати, стараясь не шевелиться: под боком сопела внучка, переложить которую в люльку-переноску не хватило духу, уж слишком сладко спала. Кажется, он начинает в каком-то смысле понимать Рейха, немного сдвинувшегося на малышке. О странных чувствах, охвативших его недавно, он не думал, хватало других забот. В голове засел только один вопрос, мучивший его, да и Рейха тоже, с самой трагедии: Что делать? И вроде сложился в голове план: сначала перевезти из квартиры покойных вещи, потом отбить Рейху право стать вторым опекуном, а потом по мере поступления, но сумрачная неопределенность не давала покоя даже ему, простому мужику, никогда не касавшемуся материй хрупких и философских. «Рейх-то, поди, со своей тонкой душевной организацией совсем не спит, думает».— прорвалось в голове. Мысль вроде бы и логичная, но заставила СССР поморщится. Снова один немчура в голове! Весь день только Рейх да Рейх, словно война опять на дворе. Столько думать о врагах вредно! Пусть даже эти враги уже давно проиграли… А Рейх… Спал. Впервые за много дней ночь у него была спокойной и мирной, несмотря на саднящие царапины. Уставшая нервная система набила голову ватой и ушла в отпуск на куда более длинный срок, чем полагающиеся обычному человеку семь-восемь часов сна. Немец разлепил веки только к полудню. Спросонья все плыло перед глазами, а голова отказывалась соображать, и он ещё с полчаса полежал, прежде чем сесть на кровати. Он потянулся, зевком обнажая смертоносные клыки. Царапины на спине и плечах заныли, но терпимо. Плотные шторы отлично защищали комнату от света, только через небольшую полоску на их стыке просачивалось золотое сияние. В его отблесках танцевали мириады пылинок, а их залежи на всех поверхностях были словно серые облака. Рейх сощурился, попав лицом прямо в полосу, зато остатки сна исчезли в мгновение ока. Пыль танцевала красиво, но педантичность билась в истерике при виде такой грязищи. Третьего покоробило. Уже несколько дней он жил в этой комнате, дышал пылью и совершенно не замечал этого. Сейчас же апатия отступила, и такое очевидное нарушение порядка грозило вызвать нервный тик. — Тряпка! — прошипел Рейх, прокручивая в памяти свое поведение. Ему и сейчас было довольно хреново, но прошлые несколько дней были позорнее нескольких десятков лет в плену. Било по гордости. Их всех нужно убить Немец мотнул головой, прогоняя навязчивое желание, и резко поднялся с кровати. В голове сразу же потемнело: ослабший организм не одобрил сих маневров. Он пошатнулся, справляясь одновременно со звоном в ушах и с дезориентацией, но устоял на ногах. — Выгляжу я наверно также, как эта комната. — сказал Рейх. За годы одиночества у него выработалась такая привычка — говорить с самим собой. — Надо бы умыться. Союз так и не смог заснуть ночью. Даже подремать не удалось. Раньше он не особенно задумывался о произошедшем: горе заставило его машинально выполнять поступающие проблемы и смачивать болящее сердце водкой. По ночам он проваливался в тяжёлый, будто под сотнями тонн земли сон, вставая только покормить и укачать проснувшуюся малышку. А Питер, черт бы его побрал, навёл переполох, заставив ослепленного горем отца посмотреть на ситуацию под другим углом. Поэтому часа в три утра русский осторожно переложил РНФ в люльку и вышел на кухню, по пути делая махи руками, чтобы размять затекшую спину. Дома было тихо и пустынно. Будто он снова одинокий пенсионер в опустевшем родовом гнезде. Даже неестественно тихо. Рейха, что ли, проверить? Не помер он от сердечного приступа? Да нет, спит, с головой укутавшись одеялом, только ступня торчит и дёргается от нервного тика. А вот и котенок, подарок Питера покойным. Устроился в переноске и спит. Надо бы подстилку из нее убрать и в гостиной поставить. Чтоб не привык. Почти везде имеется небольшой налет пыли: русский хоть и прибирался, но делал это не чаще раза в месяц, в холостяцкой берлоге чистоту соблюдать без надобности. Только пол в коридоре блестит чистотой. Союз его хорошенько вымыл, перед тем, как лечь спать. От осколков он всегда избавалялся тщательно, привычка многодетного отца. Кстати, надо будет везде полы помыть. Внучка уже ползает, да и пылью дышать ребенку вредно. Союз направился в кухню. Куда ещё идти, если ночью не спится? Вот где царила истинная чистота. Рейх в приступе перфекционизма вперемешку с депрессией превзошел себя: казалось, даже микробы в помещении стали стерильными. Умело открыв допотопный холодильник «Минск», впрочем, не утративший своих качеств, без единого звука (первое правило полуночника — тишина и ещё раз тишина!), русский выудил из него банку с солёными огурцами. Он всегда хранил их там: любил закусывать ледяную водку прохладными хрустящими огурчиками. Горячих закусок он не любил. Также бесшумно достал из морозильника, специально установленного на минимальные температуры, чтобы водка медленно замерзала, а пельмени не портились, бутылку, мгновенно запотевшую на теплом воздухе. Поставил на стол к огурцам, поразмыслил и, — гулять так гулять! — махнув рукой, полез в шкаф за баночкой перемолотого в порошок и смешанного с сахаром кофе, достал из холодильника лимон. Теперь остаётся лишь нарезать его тонкими ломтиками и посыпать заготовленной смесью, соорудив знаменитую «николашку», замечательную закуску под коньяк, главный вклад последнего русского царя в кулинарию. Правда, вместо коньяка у него извечная водка, но русский любил закусывать ее именно «николашкой». Это была его любимая закуска, и в фронтовые будни он всей душой получал удовольствие, когда удавалось, очутиться дома, в Москве, в перерывах между боями и заседаниями в Кремле, и выпить хорошей, настоящей водки с жареной картошкой (если удастся раздобыть: СССР в войну жил наравне со своими людьми, голодал и недоедал столько же, сколько обычные рабочие и солдаты), закусывая ее «николашкой». Сейчас любимая закуска тоже радовала глаз. Союз с трудом заставил себя сделать только одну порцию, предерживаясь святого принципа «одна рюмка — одна долька». Он был бы счастлив съесть и больше, но не хотел напиваться. Кисло-сладкий вкус блюда приятно растекся по рту после горечи водки. На несколько мгновений ему даже стало хорошо. Потом огненный жар улёгся в желудке и на некоторое время дыра в области сердца продолжала саднить, а потом приятный туман заполонил разум, притупил ощущения. Союз хмыкнул: до чего докатился, бессонницу водкой лечит! Убрал бутылку обратно в морозильную камеру, специально зарыв её пачками пельменей, чтобы Третий случайно не обнаружил выпивку, тщательно вытер стол от просыпанной смеси, разложил все по местам. Огляделся. В голове уже разливалась лёгкая пустота, но спать не хотелось. Чем бы себя занять? В своем доме русский ориентировался прекрасно, даже мог похвастаться умением бесшумно передвигаться по скипучим половицам во мраке: порой ночь была единственным временем, когда представлялась возможность побыть наедине с собой и отдохнуть от шумной оравы отпрысков. Ноги сами понесли к бывшей комнате Беларуси. Рейх спал, как и раньше, укутавшись и нервно дрожа во сне. Такой беззащитный, жалкий, что даже стыдно становится за свою ненависть. Но — враг. И Союз никогда не забывал, каков Третий Рейх на самом деле. — Ну, как тебе мое предложение? — рука Рейха двигает к нему пакт. Холодные глаза искрятся каким-то больным задором, клыкастая улыбка от уха до уха. Ожидающе наклонил голову немного вбок, будто щенок, просящий лакомство. Только из глаз прямо могильный холод. И сам он — вроде дурачится, а плечи как всегда ровнёхоньки, осанка идеальна, словно палку проглотил. Китель застегнут на все пуговицы, несмотря на августвский зной. Холодный, сдержанный, серьёзный. Деловой мужчина приехал с делегацией к другому, не менее деловому. — Не знаю, Третий, — сказал СССР, вчитываясь в пакт. — Как-то это внезапно. Да и надо ли? — Но я же твой дру-у-уг, — протянул немец. — Плюс, сам посуди: ты и я новые государства, не устраивающие этих надменных стариков, — при этих словах в его глазах мелькнула лютая ненависть. Рейх ненавидел Европу за то, как с ним обошлись. Союз, не понаслышке столкнувшийся с инфляцией после революции, непониманием и отвращением мировой общественности, его понимал, но представить себе не мог, как этот хрупкий парень смог выстроить едва ли не империю за пару лет. — Вспомни! Совсем недавно я задыхался от долгов и процентов, ты с трудом поднимал промышленность и боролся с голодом. А теперь мы процветаем. Потому что помогли друг другу в нужный момент.— Рейх продолжал и продолжал, постепенно набирая обороты. Совсем недавно он сидел, словно изваяние, а теперь подался вперёд, обильно жестикулируя, словно на демонстрации. — МЫ — БУДУЩЕЕ. — это он едва ли прокричал. Потом, видимо поняв, что забылся, сел, лёгким движением руки поправив выбившуюся прядь, продолжил спокойно: — Союз, этот пакт не обязывает тебя практически ничем. Он лишь гарантия безопасности. Нашей с тобой безопасности. Ведь приятно знать, что во всем гребаном мире есть одина страна, которой можно доверять. Это никак не затрагивает деловые отношения, но, тем не менее, даёт им надёжную опору доверия. Ну так что? Неужели ты думаешь, что это подстава?! Ты единственный, с кем у меня деловые отношения, и разве я хоть когда-нибудь подводил? Мы же друзья. «Могу себе представить, почему деловые отношения с ним никто не заводит. — подумал Союз. — Больной ублюдок. Но… Рейх прав: он мой единственный друг, больше мне не на кого положится». Коммунист поднял глаза от пакта. Рейх сидел, нарочито играясь с ручкой пальцами левой руки. Друг. Да, они и правда друзья. Рейх только с ним ведёт себя так раскованно и игриво, использует грязные слова, высказывает свое настоящее мнение, прислушивается к его. И только его Союз познакомил со своими детьми. Не только с Россией, которому, как приемнику, иногда приходилось бывать на различных мероприятиях, но с остальными. Черт побери, он доверял этому жуткому типу и не ждал от него подлянок. — Звучит логично, но так уж ли нужно заверять наше доверие документами? — спросил Союз. Все же, что-то его тревожило. Рейх посмотрел на него, как на идиота. — Я же сказал. Так. Нам. Спокойнее. Русский вздохнул. Вот в чем в чем, а по части бумажек немчура и правда сдвинутый. — Ладно. Быстрым движением руки он добавил свою незамысловатую подпись к каллиграфической подписи Третьего, то же сделал во втором экземпляре. Один протянул радостно улыбнувшимуся немцу, второй убрал в ящик стола. — Пожмем руки, — Рейх, сияя от радости, протянул свою заняную в перчатку ладонь. «Простая бумажка, а сколько счастья» — подумал СССР и тоже расплылся в улыбке, пожимая руку друга. — Не хочешь обмыть сие событие? — Только, прошу, не доставай свою дрянную водку. — Как скажешь, — хмыкнул русский. — На этот случай у меня припасен отличный армянский коньяк. Бумажки бумажками, а если другу так спокойнее, почему бы не пойти навстречу? В конце концов, Рейх отчасти прав, да и он ему доверяет. Ничего плохого не произойдет.

***

Непрерывные взрывы снарядов смешались в басовитый гул, отдающийся звоном в ушах. От копоти щипало глаза и не было видно неба. Рядом постоянно кто-то умирал, кричали и матерились, орали от боли. Союз до боли сжал ППД, стиснул зубы до скрежета, стреляя очередями по нескончаемым черным фигурам, наступающим с запада. Со стороны германской границы. Нет! Этого просто не может быть! Когда он в очередной раз пригнулся для перезарядки, совсем рядом взорвался снаряд. Взвились фонтанчики земли, коммуниста отбросило на другую сторону окопа. В глазах потемнело. Не верит. Нет, это не правда! СССР сжал голову руками, чтобы ослабить боль. Враньё! Не верил. Не мог поверить. С самого злополучного утра 22 июня не мог. Сначала думал, ошибка, потом — обман, потом — провокация. Перевернул стол в кремлёвском кабинете, когда доложили, что взят Минск и попал в окружение Западный фронт. Расстрелял командующего, когда тому удалось пробиться. И все равно не верил. Даже сейчас, переодетый в рядового, прикрывая на Орше отступление к Могилеву и дальше, отказывался поверить. Это сон, дурной сон! Рейх не мог с ним так обойтись! — Чего развалился, боец! — гаркнул ему в ухо политрук, тряся за плечо. — А ну встал, в атаку! УР-Р-РА! Вскочил сам, своим примером сподвигая оставшихся в живых продолжить бой, выстрелил в воздух и вылез из окопа. Всё ещё туго соображающий Союз полез следом. Бежать, полуприседом, прижимаясь к спасительной земле. Стрелять короткими очередями, чтобы не расходовать патроны. Быстрее, ещё быстрее! Пара метров и он будет в спасительной воронке от взрыва. Политрук уже там, осталось совсем немного… Острые иглы-пули впились в плечо, очередью прошли по ногам, животу, груди. Попался. СССР вскрикнул и, всплеснув руками, упал, теряя сознание. Очнулся от истошного вопля: — ТАНКИ!!! Хрипя от боли пополз к своим под скрежет гусениц и рев моторов, но, сделав один рывок, снова отключился. Он не видел, как грозные боевые машины давят людей живьём, не слышал адские вопли добиваемых огнеметами. Черные армады шли мимо, принимая его за мертвого. Никто не знал, кто он. Никто не обращал на ещё один труп внимания. Пока судьба не решила над ним подшутить. Пощёчина. Союз застонал. Тогда ему в лицо плеснули ароматной жижей. Коньяк?! Но… откуда? — Какая встреча. — надменно проворковал знакомый голос. От него кровь застыла в жилах. Союз приоткрыл глаза. Все тело болело, сфокусировать зрение не получалось. Но это не помешало признать в склонившимся над ним силуэте Третьего Рейха. Он опустился на корточки, с любопытством рассматривая черные дырки в его теле. И держал в руке флягу. — Ты… — прохрипел русский. — П-почему? Неужели… Неужели всё-таки правда? Рейх рассмеялся. — Какое же ты ничтожество. Наивный глупец. Доверчивый тупица. «Рейх подписал пакт, значит можно ему безоговорочно доверять» — немец передразнил его. — Как можно быть таким лопухом? — Но ты же мой друг! — Друг?! Я маленькая страна, а у тебя так много земель, ресурсов. Ты почти что баловень судьбы. Грубо не делится. Понимаешь? Дружба тут и близко не стояла. Союза словно током ударило. Рейх, его, пусть странный, но единственный друг! Как он мог… — П-предатель. — ДА! — немец оскалился. Черная форма СС ему очень шла. Он игриво наклонил голову вбок. Прямо как когда выпрашивал подписать пакт, прямо как делал только в его обществе, показывая, что открывается ему. — Я. Тебя. Предал. Так просто. Удивительно, что ты не сообразил. Грусно, что ты не увидишь, как мои танки маршем пройдут по Красной площади. Но не волнуйся, я возьму себе на память маленький сувенир. — Чт… — Союз не успел договорить. Из-за ранений он и так соображал туго, а немчура времени даром никогда не терял: схватил его шею, с силой сдавливая и вжимая в землю. Другую руку протянул к его правому глазу и… СССР заорал. Мамочки, как же больно! Рейх, ухмыляясь, схватился пальцами за его глазное яблоко и со всей силы дёрнул. Брызнула кровь. Русский забился в конвульсиях. Его правый глаз заплыл красным, но продолжал видеть: нерв ещё связывал его с мозгом. Третий сделал все поистине филигранно: глазное яблоко почти не пострадало. Это больше всего походило на дурной сон. Причудливый угол зрения, пальцы, аккуратно держащие глаз, черт возьми, Союз даже частично видел себя! — Я заспиртую его и поставлю на письменный стол в Кремле, — промурлыкал Рейх, доставая нож. Русский ослаб от потери крови, поэтому удерживать его, слабо трепыхающегося, не доставляло труда. Немец просто сжал коленями его плечи. — Прощай, милый глупый Союз, ты так смешно корчишься! Как трогательно наблюдать, как ты никак не смиришься, что тебя использовали. Мне даже будет не хватать твоей простецкой физиономии. Наигранно всхлипнув, Рейх лёгким движением перерезал зрительный нерв, и наступила тьма. СССР даже не смог ему ответить: от боли и слабости помешалось сознание. Он слышал его удаляющиеся шаги, слышал, как хлопает дверца Мерседеса, и как огромная колонна немецких захватчиков движется дальше. И ничего не мог сделать. Союз поморщился. Из всех воспоминаний, последнее он ненавидел больше всего. Боль, страх, унижение… Сколько он валялся без сил среди гниющих трупов? А ведь если бы небеса тогда не разразились ливнем, то так и остался бы среди них. Если бы не хватило сил отползти к лесу, если бы на него не наткнулись партизаны… Если бы… Если бы он верил в бога, то счёл бы все совпадения Его милостью. Рейх перевернулся на другой бок, заставив вздрогнуть и отступить с порога в коридор. Пару секунд напряжённой тишины и… Немец не проснулся. На его лице застыло умиротворённое выражение. — Вот же… — пробормотал Союз, облегчённо выдохнув. Падла немецкая. И ведь застрели он его сейчас, никто не спохватится. Он может даже самостоятельно избавится от тела. Людские власти ничего не смогут сделать, а странам нет дела до бывшего диктатора. Многие даже порадуются: былые дела Рейху никто прощать не собирался. Но… Черт возьми, он обещал Германии. Круто развернувшись, Союз с силой захлопнул дверь. Спохватился уже после того, как грохот разнёсся по квартире. Пару минут стоял, обливаясь холодным потом, но нервы немца в последнее время столько всего повидали, что он не проснулся бы, взорвись бы у него под ухом серия противотанковых мин. «Идиот!» — мысленно обругал себя русский и весь путь до своей комнаты проделал на ципочках. На всякий случай. Водка действовала как надо: руки чесались прибить Третьего Рейха, голова неохотно думала о высоких материях, но тянуло пофилософствовать. Зато черная тоска не съедала. Конечно, с похмельем она навалится вдвойне, но у него есть средство борьбы. «Опохмелюсь, и все будет нормально».— подумал СССР. Все. Будет. Нормально. Ведь так? Отражение не порадовало. Так плохо он не выглядел уже очень давно. Бессонница мучила его часто, да и нервные срывы случались, но никогда он не выглядел так. Рейх решительно крутанул кран с холодной водой, подставил под струю голову. Вот так. Ещё холоднее. Чтобы обжигающий мороз привел в чувства и сковал льдом ненужные мысли. Он справится. Ради РНФ. Прилив сил постепенно заканчивался, и он уже чувствовал, как сосущая пустота начинает брать верх над рассудком. Пусть. Это лучше, чем снова наблюдать, как страдают близкие, когда ты становишься самим собой. Рейх натянуто улыбнулся зеркалу, уложил мокрые волосы в подобие прически. — Вот так получше, — сказал он. — На человека стал похож. Хотел было ещё улыбнуться себе, но уголки губ никак не поднимались вверх даже в притворной улыбке. Не было сил. Тогда он с сожалением выключил воду, шум которой так успокаивал, и вышел из ванной с расправленными плечами, которые, впрочем, через минуту, другую уже снова сгорбились под весом боли. Из кухни доносилось мурлыканье внучки и голос Союза. — Вжууух, самолётик летит в ротик. Р-раз! Умница! И ещё ложечку! Русский кормил РНФ лёгким супчиком: бульоном из картошки с куриной грудкой. Похоже, сам его сделал. Он сидел лицом к двери, поэтому сразу увидел немца. На мгновение в его глазах шевельнулось что-то, но в следущую секунду он уже взглядом предложил Рейху сесть, продолжая изображать самолётик для довольной малышки. — Ты, смотрю, любитель поваляться в постели, — сказал он, когда РНФ начала пережёвывать новую порцию. — И тебе доброе утро, — огрызнулся Рейх, вспоминая вчерашний день. — Надеюсь, сегодня ты не пьян. Выдавливать из себя злобу было тяжело, но Третий считал, что лучше терпеть боль, чем выглядеть тряпкой. Союз перевел на него свинцовый взгляд. Повисла тишина. «Жаль, что после войны он ко мне не попал, — подумал русский. — Чалился бы сейчас на зоне в Сибири, валил лес. И никакой амнистии по давности лет. Проблем было бы куда меньше». А вслух сказал угрожающе: — Нет. Враньё слетело с губ без особых затруднений. Кто Рейх такой, чтобы говорить ему правду?! Оборзел он, сука. Зачесались содранные вчера костяшки. Немец стушевался, поник под взглядом Союза. Снова стал податливым и мягким. Слишком сильно тот давил. Слишком мало времени прошло с трагедии. Слишком мало душевных сил у него осталось. «Сейчас будет бить». — проскользнуло в голове. Руки сами поднялись в оборонительном жесте, закрывая голову. Рефлекс, полученный за годы, что он гнил в застенках Британии. Там наказание прилетало даже за не так брошенный взгляд. Дерьмо, он же почти отучил себя! Союз усмехнулся. — Не бзди, ниче тебе не будет, горемычный. Лучше чайник поставь. Рейх медленно поднялся, прошел к плите. Резные изгибы его тела подчеркивал даже мешковатый свитер на несколько размеров больше. Тоже аристократичные, бледные, как у Питера. Только прямо как женские… Сколько он хранит в себе тайн, сколько загадок? Союз не знал. Но почему-то хотелось выяснить. Но как забыть тот оскал, блестящие клыки, капающую с них кровь, безумный взгляд и предательство? Как забыть, каким может быть Рейх?