Чайник был самым простым: целиком и полностью нержавейка. В нем бултыхалось немного воды, так что Третий развернулся к Союзу:
— Ты давно поливал цветы?
Коммунист опешил, не видя связи между просьбой поставить чайник и поливом цветов.
— Э-э-э... Тебе зачем?
— Как зачем? — Рейха раздражало, когда окружающие не понимали простых вещей. Он и так злился на себя за трусливое поведение, а в такие моменты его сварливость можно было умножать на десять. — Полить. Не выливать же воду, она денег стоит.
— Что? — Союз вопросительно изогнул бровь.
— Только не говори, что ты кипятишь воду, которую уже кипятили!
— Да. Всегда пил. — русский пожал плечами, деловито отправляя в рот внучке ещё одну ложку супа. Про себя он хмыкнул, вслух добавил:
— Но это только для чая, так я из-под крана пью.
Рейх задохнулся. Пару секунд от стоял, приоткрыв рот и активно жестикулируя. Глаза блестели.
Неотёсанный чурбан! Как он до сих пор не сдох от глистов или дезентирии! Как можно не знать, что чем больше раз кипятить воду, тем вреднее она будет! Двадцать первый век на дворе, а он словно только революцию совершил! Werdammt! С кем приходится жить!
Все это он хотел сказать, но изо рта вырвалось только сдавленное:
— Д-дурак!
Не наблюдая смысла в дальнейшем споре, метнулся к чахлой фиалке на окне, выплеснул на нее воду. От злости немца потряхивало. Он бы отпустил пару обидных колкостей в адрес Союза, за что вновь нахватал оплеух, но иногда яростные порывы бывают полезны: на обратном пути к он споткнулся о стул. Пошатнулся, зашипел, прыгая на одной ноге.
СССР рассмеялся:
— Какой ты сегодня прыткий!
— Пошел на... — огрызнулся Рейх, проглотив окончание фразы: прыгая на одной ноге, чуть не потерял равновесие и едва не грохнулся об пол.
На русского это произвел тот же веселительный эффект. Он так смеялся, что за ним начала повторять РНФ. Под их смех Рейх наконец обрёл устойчивое положение и полёлся к раковине, буркнув обиженно:
— При повторном кипячении в воде повышается процент дития и минеральных солей, это вредно.
— Откуда ты такую ересь вычитал? Враки это. Если при повторном кипячении и образуются опасные вещества, то их настолько мало, что хоть жопой эту воду пей — ничего не будет!
Русский благодушно не заметил откровенного посыла в пешее эротическое, хотя в душе и шевельнулся гнев. В конце концов, Рейх всегда таким был: раздражительным и дерганным от любой неудачи, притом, что внешне — ледяной, как арктические пустоши. Всегда с языком, что метче пули стреляет словами, пулемет блин.
Об этом, конечно, знал разве что он, да Германия... Знала.
Невольно вспомнилось прошлое: наклоненная вбок, словно у вопрошающего щенка, голова, пальцы, нервно играющиеся с ручкой, "бездарная" маска безразличия на лице... Только с ним он был таким. До предательства.
Не повторится ли все снова? Вдруг Рейх для каких-то непонятных, но однозначно коварных, замыслов корчит из себя сломленного, а на самом деле уже точит нож, чтобы поглубже вонзить его в спину? Или начищает пистолет с огромным глушителем, или рассчитывает дозу яда... Или ещё что-нибудь?
Но, с другой стороны, сварливость немчуры радовала: всяко лучше бесформенной массы из горя. Так хотя бы диалог поддержать можно, а то, признаться, Союза уже начинало посещать ощущение, что он живёт с манекеном.
Странно это было: и ненавидеть, и беспокоиться одновременно. Будто у него в голове засел чертов кот Шрёдингера.
— Даже если факты сомнительны, здоровью не повредит лишняя перестраховка. — буркнул Рейх, уже успокоившийся, и грохнул наполненный чайник на конфорку, словно точку в разговоре поставил: я прав! Я!
Сел за стол, максимально далеко от Союза. Стул пришлось выбрать не ближний к выходу: на нем как раз сидел русский, поэтому Рейх, из этикета старавшийся не пялиться, все равно то и дело подолгу останавливал на нем взгляд, поспешно отводя глаза, стоило Союзу посмотреть в ответ. Нарушить молчание Третий не решался, аукалась недавняя "демонстрация власти", СССР получал достаточно удовольствия, со стороны наблюдая за ним, да и на РНФ уходило немало внимания. Как назло ещё и котенок вился вокруг, мурча и тыкаясь головой в ноги.
А Рейх. Ненавидел. Котов.
— Не будешь? — спросил русский у внучки, когда та увернулась от очередной ложки. Брови его картинно сошлись к переносице. Он снова попробовал скормить порцию чаду. Безрезультатно.
Тогда он вздохнул, вернул ложку на родину, отодвинул тарелку от края стола, подальше от детских ручонок и случайных падений.
— Суп ты не хочешь, но, может быть ты выпьешь сока?
РНФ издала радостные соглашающиеся звуки. Союз улыбнулся до ушей:
— Ма-ла-дец!
Достал из недров кармана — в свитере! — пачку "Фрутоняни" со вкусом яблока. Рейх не удивился. У Союза ВСЕГДА были гребанные карманы размером с черную дыру, и в них ВСЕГДА что-то лежало, что бы не было надето на нем. Хотя, гардероб Союза составляло немного вещей: форма, парадная форма, зимняя, полувоенное пальто для гражданки, гимнастёрка, три рубашки (белая для торжественных приемов, белая для повседневной носки и в клетку — для прогулок с детьми), уставной свитер на случай сильных холодов, чертова ушанка... И, собственно, всё. Русский был как герой мультфильма, у которого в шкафу десять одинаковых нарядов. Особой аномалии в том, что дома он носит либо семейную майку с трениками, либо свитер и спортивки — не было. Но Рейх все равно каждый раз поднимал кверху брови, когда тот с невозмутимым видом выуживал из кармана что-то, не удивляясь, но сохраняя рефлекс удивления.
Надо сказать, тактику общения с детьми Соююз выбрал отменную. Он о русском как об отце думал намного хуже...
Завораженный его общением с ребенком ( эмоциональность — залог здорового восприятия мира ребенком, скорейшего его обучения эти эмоции воспроизводить. Общение — один из главных факторов нормального развития.), Рейх с горечью подумал, что СССР может гордиться воспитанием своих детей, а вот его заслуги в воспитании дочери — минимальны.
— Сейчас я сок открою... — ворковал Союз, шурша трубочкой. — Бля!
Он уронил пластмасску на пол. Метнулся за ней, поднял. Подул, будто этого было достаточно.
...Но все же это СССР, а не великий педагог. И прямо сейчас он собирается дать трубочку с пола шестимесячному несмышлёнышу...
— Ты что! — воскликнул Рейх.
Русский скорчился от его голоса:"Как громко орёт. Прямо блядский соловей".
Когда Рейх неудачно подглядывал за ним, коммунист чувствовал теплое самодовольство, словно он жирный рыжий кот, который знает, кто на самом деле хозяин в доме. Всегда бы немчура так себя вел. Но это Третий Рейх, с ним только и разачаровывайся в людях.
Должно быть, это отразилось на его лице, потому что нацист нахмурился, встал, решительно подошёл к нему, протянул растопыренную ладонь.
— Что ты пьешь воду из-под крана или кипятишь ее по два-три раза я ещё могу не замечать, но это же вопиющее нарушение гигиены!
— Ты сам пару дней назад отдраил всю кухню до зеркального блеска. Пол чистый. Да и на трубочку я подул. Если там и остались бактерии, кишечник ребенка с ними прекрасно справится. Должен же у РНФ вырабатываться первичный иммунитет.
Союз повернул голову к внучке. Мнение Рейха не особенно его тревожило.
— Н-не смей! — против желания, голос Третьего пискляво дрогнул. Он перехватил руку коммуниста.
Ну. Уж. Нет.
Зрачки СССР сузились. Он пытался быть добрым. Но эта сука так и не перестала принимать доброту за слабость. Ни до войны, ни после, ни сейчас.
Необучаемая гнида.
— Смелый, значит... — голос его звучал холодно, без эмоций. Так русский держался только "в свете".
У Рейха все внутри сжалось. За таким голосом русский скрывал отвращение, злость, ярость... Презрение — все те эмоции, которые испытывал к гнилым персонам из ООН. Поджилки затряслись. От страха ноги словно окаменели. Рейх боялся: хрен знает, что выкинет Совок.
Но РНФ важнее.
— Я не позволю! — снова голос предательски тонок. Как у оперного певца с сопрано. Только вот у него слуха никогда не было. Медведь на ухо наступил.
— А если я тебе пальцы переломаю?
СССР смотрел в упор. Зелёные льдинки глаз угрожающе потемнели. Как у дикого зверя.
Рейх сглотнул. Крепче сжал его запястье.
— А если я
тебя НАХРЕН ПРИДУШУ СУКА???
Опрокинутый стул обиженно скрипнул расшатанной спинкой. Советский был охренительно хорош в рукопашном. Пехота, м-мать её.
Рейх готовился к подобному, но успел только закрыть лицо свободной рукой и зажмуриться.
Ревела РНФ. Хорошо, что у русского в чулане остался стульчик для кормления, и он сообразил его достать, а то упало бы дитятко.
Удара не последовало.
Третий приоткрыл глаза. Меж пальцев просвечивало темное лицо и увесистый кулак перед самым носом.
Союз смотрел на него пару секунд, готовый в любой миг ударить, потом медленно отпустил.
— Хрен с тобой, — прошипел он. Прокуренный голос заглушил почти все звуки хрипом. — Забирай.
Отдал ему злосчастную трубочку, прошёлся рукой по редким волосикам внучки и вышел из комнаты, обронив:
— Ей спасибо скажи, мразь.
Немец вздохнул. Мнгновением ранее пульс у него был, словно у трёхдневного инсультника: болезненные трепыхания. Сейчас сердце наоборот выпрыгивало из груди, будто шахтер, пробивающий в шахте-грудине тоннель на свободу. Кровь билась в висках.
Засвистел закипевший чайник.
Как кстати.
Рейх проспешно ошпарил трубочку кипятком, ожог палец, раздасадованно зашипел, когда пластмасска скукожилась. Идиот! Как можно было забыть...
Швырнул трубочку в мусорник.
— Прости, дорогая, я оставил тебя без сока, — он развел руками, успокаивая малышку. Невольно Третий повторял манеру Союза, излишне интонируя: старался преуспеть в общении и воспитании единственного оставшегося сокровища.
Поняв, что ей оказывается внимание, девочка прекратила визг. Теперь она, хныкая, обиженно смотрела на Рейха.
— Сейчас я возьму тебя на руки и... Пойдем гулять!
Идея показалась ему прекрасной. Немец постоянно нервничал, находясь в доме СССР, даже в первые дни, когда он просто безвольно лежал, смотря в стену. Да и достала эта хмурая рожа!
Он собирался снова собирать себя из осколков. Почему бы не начать заниматься этим с прогулки?
Рейх улыбнулся. Сам иди на хрен, Совок!
Преисполнившись азартом, он тихо прошмыгнул из кухни к себе в комнату, воркуя, одел РНФ потеплее — во все, что ей привезли
родители: две кофточки, колготки, гамаши, свитер, носки, обычные и шерстяные, варежки, комбинезон, шарф и шапку с помпоном, дополнительно закутал в плед, который Союз дал ему, зная, какой он мерзляк. Судя по яркому солнцу и без единого облачка небу мороз стоял не приближенный к нулю, а значительный.
Союз разговаривал с кем-то по телефону в кабинете. Рейх не хотел с ним пересекаться: знал, что непременно стушуется и начнет заикаться, как только тот на него посмотрит, поэтому спешил.
В прихожей он непозволительно долго заправлял подолы штанин брюк, скрывая дыры, плюс ушло время на написание записки (педант внутри Рейха не позволил ему вот так свалить. Все же СССР обещал похлопотать за него перед Советом, заботился, как мог...
Ужасно грубо, конечно, но все же старался. Это было бы нечестно. Им ещё сживаться, не стоит усугублять ситуацию). Люльку-переноску брать не стал. Вместо нее, внутренне содрогнувшись, захватил ключи от квартиры России. Третий планировал, плавно прогуливаясь, добраться от окрестностей Звенигородской до тихого спального района Беговой (мысленно немец поделил весь город на станции метро и их окрестности. Это было удобнее, чем запоминать районы: всегда знаешь, к какой станции, в случае чего, идти ближе).
— Что ж, дорогая, — шепнул он внучке, когда прикрыл дверь с обратной стороны. — Надеюсь Совок не прибьет меня за то, что я одолжил его вещи. А пока нам стоит развеяться.
РНФ гукнула что-то, отдаленно похожее на смесь слов "да" и "папа". Закутанная в несколько слоев одежды и плед, она весила больше, и Рейх не очень представлял себе, как донесет её до цели.
В подъезде пахло кошками и табачным дымом. Резные перила, не менявшиеся со времён установки потемнели, лак облез, много где чьи-то пакостливые руки выцарапали всякую похабщину. Стены тоже дизайном не отличались. Рейх помнил, как красиво это выглядело в тридцатых, и невольно вздохнул:
— Сталинский ампир, он такой, РНФ. Строилось для партийной элиты и выдающихся людей, а живёт всякое быдло.
По лестнице он спускался с крайней осторожностью, чтобы не дай бог не уронить внучку.
Улица обожгла нос морозом, заставила уткнуться в шарф и пожалеть, что не взял шапку. Щеки и уши вмиг покрылись румянцем. Рейх выдохнул облачко пара.
— Хочешь архитектурную экскурсию? — спросил он у РНФ и продолжил нарочито дикторском тоном. — Здесь вы можете наблюдать типичный пример Сталинского ампира...
***
Союз массировал виски, до боли давя на них. Чертов Рейх!
Хотя он выпил немного (и что, что больше запланированной одной рюмки! И что, что вторые две без закуски!), голова к утру стандартно похмельно болела. Немецкая шмара взяла за обыкновение спать до обеда, а будить ее было бессмысленно. Пришлось, проспавши от силы пару часов, вставать под плач РНФ и заниматься с ней. А он надеялся, что на пенсии отдохнёт от детей...
Сука-жизнь, обязательно тебе вечно ставить всех раком?!
Он не хотел срываться на Рейха. Даже в мыслях не было. За эти пару дней коммунист даже привык к его поведению: он не язвил по поводу и без, не злорадствовал и не нарывался — не был Рейхом. Это было прекрасно. Союз даже начал думать, что может и сжиться будет легче, чем представлялось, но сколько волка не корми...
Людей можно поделить на два типа: сильных и слабых. Первые не ломаются от ударов жизни, как бы сильно не было больно. Вторые не переносят тягот судьбы и выходят из строя, часто уже навсегда. Было бы отлично, если бы природа так и устроила.
Но она просто обожает гребанные исключения.
Рейх всегда был слабым. Хороший актер, он умело скрывал это, но любое слово могло больно его ужалить. Его постоянно ломали, и он постоянно собирал себя заново. Вытаскивал из навозной ямы руку и вытягивал самого себя. СССР помнил, каким он был, когда Британия выпустил немца из плена. На новый год к нему приехал прежний фриц. Только
рефлекторное прикрытие головы при замахе выдавало в нем бывшего заключённого. Сейчас он проделывал то же.
Слишком быстро.
Мало того, его присутствие мешало ему уйти в запой недельки на две-три, чтобы заглушить раны и собраться духом.
А-а-а к черту!
СССР достал из ящика стола булылку коньяка. Початую. Сделал пару глотков и прикрыл глаза, ожидая прихода вожделенного притупления чувств.
Вот так. Аккуратно, тихо. Все хорошо. Он — сильный. Он — справится.
Русский сел на угол стола.
Сильный.
Он сильный. Отец-одиночка, сверхдержава, отчаянный революционер. Ему нельзя быть слабым. Он — пример. Для
детей, для народа, для подопечных республик и дружественных стран...
— Заебали...
Может, он тоже хочет рыдать и днями валяться бревном. Может ему тоже больно. До зубовного скрежета.
Союз отпил из горла.
Но РНФ умрет от голода, если он тоже станет амебой.
***
— Сдавайся.
СССР навравил на отца винтовку. Покрытый запёкшийся кровью штык едва не касался парадного кителя Империи.
Его ждали.
По лицу РИ пробежала тень. Он горько улыбнулся и отбросил револьвер к ногам сына.
— Значит ты всё же выбрал революцию...
Он не сопротивлялся. Не ругался. Не молил о пощаде.
Российская Империя был печален.
— Заткнись, монархисткая сволочь! — руки Союза дожали. На юношеских щеках играли желваки. — Кончилось твое время!
Пусть бы он ругал его последними словами. Было бы легче, проще. Но отец улыбался. Как всегда: мягко, с журьбой, будто он случайно разбил драгоценную вазу и сам от этого перепугался. По-отечески.
В помещение ворвался человек.
— Государь, спасай-...
Он не договорил: СССР выстрелил раньше.
Дворецкий, который с детства приглядывал за ним, упал навзничь, роняя двустволку.
— Какой ты стал большой. Убиваешь. Смелый. Решительный. Хорошо я тебя воспитал.
Он стоял, не боясь его совершенно. Плечи ровные по-военному, на кителе награды, ордена. Российская Империя — человек несгибаемой воли. Со стальным стержнем внутри.
Союз ненавидел его за это: именно этот стержень не давал ему опустить оружие. Он сын своего отца.
На улице стреляли. Кто-то кричал.
Нужно было спешить.
Одно едва заметное нажатие на спусковой крючок — и готово. Но руки не слушаются, а в глазах стоят слёзы. Противно. Не по-мужски это.
— Ты уверен, что выбрал правильный путь? — спросил Империя. Он волновался. За своего убийцу.
— Да! — закричал Советский. Слезы лились по щекам.
— Я... — РИ раскинул руки и подался вперёд.
— НЕ ПОДХОДИ!!! — СССР всадил штык ему в живот, отскочил.
Ага! Имперский гад, знаем мы твои уловки!
Россия закашлялся. Изо рта потекла, змеясь по подбородку, темная струйка крови.
— ... Люблю тебя, сын.
Он хотел обнять его. Папа... Нет!
Отец прижал руки к животу и повалился на колени.
— Рома...
— НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК!!!
Союз вскинул винтовку.
— Я тебя прощаю, и Бог простит. Удачи.
Выстрел.
— Бога нет, папа... — прошептал юный коммунист. — Бога нет.
Опустились руки. Он отрешённо смотрел на труп у своих ног.
Папа...
СССР стоял так, пока сзади не послышались шаги и на плечо ему не легла одобряющая рука.
— Браво, Совет! Вы совершили мужественный поступок. Поступок истинного большевика! Вы станете отличным вождём народа. Государством-примером!
— Да, товарищ Ленин. — выдавил из себя Союз, неотрывно смотря на тело отца.
Он сильный. Он сможет. Он не подведёт.
***
— Good afternoon, USSR, — голос Британии даже сквозь телефон отдавал напыщенностью. Он понял, что у него будут что-то просить, стоило Союзу выговорить первые английские звуки, и сразу принял соответствующую позицию. — Как поживаешь? Не правда ли, погода нынче превосходная, несмотря на хмурое небо.
Он специально вставлял в речь побольше сложных для довольно бегло знающего английский Союза, который, как истинный дворянин, знал несколько языков, но из-за отсутствия практики почти все забыл. Только немецкий он знал в совершенстве: Рейху не нравилось его произношение, и чтобы укрепить начинающиеся деловые отношения, СССР подналёг на лингвистику и фонетику, а потом война, разведка, пленные... Без языка никак. И поползли бородатые шутки в антигитлеровской коалиции насчёт его немецкого акцента... До сих пор гуляют по Совету стран.
— Погода хороша, ты прав. Морозно и солнечно. — сдерживаясь изо всех сил сказал Советский. Видимо он напортачил с произношением: в трубке послышался смешок.
Вот паскуда английская...
— Ах, в России всегда морозно и солнечно! Даже летом. — у-у, и это припомнил: долгое время СССР не хотели признавать на политической арене, ещё дольше презрительно называли именем отца. — Так что тебе нужно?
— Я по поводу второго опекуна. Знаю, ты персона занятая, но, может, выкроишь немного своего драгоценного времени на небольшую аудиенцию?
— Какие интриги ты разводишь! Не волнуйся, Совет
подберёт тебе достойную пару.
— Я ни в коем случае не сомневаюсь в правильности решений Совета, — едва прикрытая лесть: главой Совета был никто иной, как Великобритания. — Но у меня есть свой кандидат.
— Да-а-аже так.И чем тебе не угодили предложения Совета?
— Я хочу, чтобы все было выполнено надлежащим образом, в соответствии с правилами.
— Ты подозреваешь Совет в халатности? — педанта-Англию это не могло не задеть.
— Нисколько. Но... Согласно правилам ближайшие родственники становятся опекунами.
Молчание. Англия напрягся. Он начал подозревать что-то уже давно. Сейчас же картина сходилась.
— Только не говори, что...
— Да.
Из динамика поползли приглушённые ругательства. СССР и сам готов был отпустить пару матерных, настолько ситуация была невозможна.
— Боже, Союз, ты с ума сошел! — чаелюб явно не ожидал услышанного.
— При всем уважении, я лишь соблюдаю правила.
— Это... Не шутка?
— Ни в коем случае. Так мы можем обсудить это, скажем, завтра в здании Совета?
— Я бы советовал тебе сходить к врачу. Это сумасшествие.
— Пожалуйста, не по телефону. Для меня это важно. Вторым опекуном должен стать ближайший родственник Германии.
— Эта кровожадная сволочь?! Неужели ты думаешь, что я допущу такое? Или, упаси бог, что
Третий Рейх изменился?!
СССР глубоко вдохнул. Старый колонизатор откровенно собирался послать его, как он ни старался выговаривать английские слова и каким бы вежливым он ни был. Он бы и сам послал Британию с такими просьбами и понимал его.
Но он обещал.
— Я думаю, что полажу с ним лучше, чем с кем либо ещё.
Англия думал. Союз прямо слышал, как ворочаются шестерёнки в его голове. Наконец он сказал:
— Встретимся в понедельник. После собрания.
И сбросил вызов. По-английски не попрощавшись.
СССР повесил трубку. Первый раз за годы подтрунивания России ему пригодился допотопный домашний телефон. Мышцы лица ныли от старательно выговариваемых чужих слов. Коммунист зажмурился до боли в зрачках, резко открыл глаза, проморгался.
Всё.
Теперь назад пути нет.
В груди заныло. Очень хотелось поговорить с кем-то. Не важно о чем. Просто говорить с человеком, которому доверяешь, может быть, даже поведать о своих проблемах, не как обычно — чекушке сивухи, от которой в тайне от самого себя каждый раз надеешься умереть, а живому собеседнику, который ответит не горьким послевкусием опрокинутой рюмки.
— Смотри, папа, какой я стал. Гордился бы ты мной сейчас?
По лицу бежит кривая, злая усмешка. Он сильный бля.
"
Из вас выйдет прекрасная страна победы социалистических идеалов"— сказал ему Ленин после расстрела Царской семьи.
Тогда он уже не дрогнул, смотря в глаза тех, с кем всю жизнь провёл бок о бок. Он уже начал превращаться в черствую ледяную глыбу. Только вутри, там, где никто не видел, что-то похоже сломалось.
Дерьмовые времена настали, раз он вспоминает все это. Ой дерьмовые. И ведь не сопьёшься.
СССР встал. Надо поговорить с Рейхом. Не по душам, конечно, но дальше так продолжаться не может. Нужно срочно принять решение.
— Рейх! — крикнул он, выходя в коридор. — Ты где?
В ответ — тишина. Выбежал из кухни радостный Реверанс.
Союз нахмурился. Пошел на кухню. Там немца не оказалось. Не было его и в комнате Беларуси, и в других, и в туалете, и в гостиной, и в чулане — пусто.
Поиски не дали результатов. Только в прихожей лежала на обувнице записка, в которой значилось:
"Ушел с РНФ гулять. Не могу больше находиться в такой обстановке, нужно развеяться. Прости, что без предупреждения: не хотел беспокоить.
P.S.
Я одолжил твой шарф, не злись. Постараюсь вернуться засветло".
СССР сжал записку. Этого не хватало.
Рейх совершенно не представлял себе, насколько самонадеянно поступил. Союз был уверен, что тот положился на свои знания карт периода Второй мировой и бегло просмотренную схему метро с картами Гугла. Мы же самые умные, и так сориентируемся!
Только Третий не учел, что европейский город на Неве — русский, и что даже при линейном строительстве и широких набережных в нем легко заблудиться.
Не думая, Союз начал одеваться. Надо найти этого непутёвого, пока он в неприятности не вляпался!
