Les petits coureurs

      — Алло, кто это? Вы звонили уже сегодня днем… — на другом конце провода раздался мужской голос, на фоне которого был радостный детский смех, напоминающий звенящие колокольчики и какой-то ласкающий женский голос. Скорее всего это мама игралась с ребенком на заднем плане, а телефонный звонок вытянул мужчину из какой-то семейной идиллии. Это навевало щемящую душу ностальгию.       — Поль… — прохрипел слабый мальчишечий голос. Провод тянулся вниз к фигуре, что сидела, облокотившись к стене. На голову был накинут капюшон, а из-под него выглядывала трубка, к которой тянулся провод. Фигура, казалось сидела, на мальком островке, подобно маленькому принц на своей маленькой пустой планете.       — Пьер? Это ты? — мужчина напрочь не смог узнать в этом скрипящем голосе, что сейчас услышал, своего брата. Он звучал как-то безжизненно, как будто он вот-вот совсем пропадет. Собственно, Гасли младший себя как-то так и ощущал. Что он сейчас исчезнет. Он не понимал, почему игра с его чувствами в исполнении Шарля так сильно его задела, но ему так плохо давно не было. Он чувствовал, как что-то покидало его, будто у него была огромная дыра в груди, а сам он испарялся.       — Да. Это я. Можешь говорить? — Голос напоминал шестерёнки в его голосовом аппарате, которые очень давно не смазывали. Пьер говорил очень тихо, будто боялся быть услышанным, будто боялся, что кто-то заберет из-под ног его берег спокойствия, маленький клочок земли в этом бесконечном океане сплошной тревоги. Он ни с кем не разговаривал с воскресенья. Вот уже и понедельник подходил к своему завершению. Пьер не обронил слово даже с Даниилом. Он во всех видел врагов и предателей. Он не говорил с Антонио, который казалось бы был совсем не при чем. Обходил стороной четверку, но самое главное. Он абсолютно стер из своей жизни фигуру одного монегаска. Леклер был будто был белым пятном в его глазах, а если он говорил, тот звучал подобно белому шуму.       — Эм… — Поль Гасли немного помешкал. Пьер буквально представил себе картину, как тот, почесывая свой затылок, смотрит на свою семью, разрываясь кому же уделить внимание. Своему ребенку или своему брату. От этого становилось даже как-то обидно. С братом они не так часто общались. Пятиминутные звонки от силы два или три раза в месяц. Такое себе общение. С другими родственника Пьер и вовсе не общался. Лишние напоминание на сколько же он одинок.       — Пожалуйста, — парню надо было сейчас с кем-то очень сильно поговорить. Пусть это будет хотя бы брат, которому не совсем было до него дело. У которого была своя жизнь. До этого Гасли пытался снова звонить своим родителям, но оба телефона были снова недоступны и каждый отказ был как удар ножом в сердце. Он не знал сколько еще вытерпит это. Судьба-злодейка будто издевалась над ним.       — Хорошо, но у меня немного времени, как, у тебя дела, Пьерино? — Он очень давно не слышал этой глупой клички. Как будто маленькая вспышка из пустоты, которая пыталась осветить путь во тьме. Пьер немного усмехнулся, но улыбка тут же пропала, — звучишь не очень. У тебя все хорошо? — Парень и рад бы пошутить над всей безысходностью его ситуацией, но сил не хватало даже для сарказма. Он ели держал слезы. Он долго претворялся, что все здесь будет хорошо, что у него здесь друзья, что его здесь выручат, но с каждым разом он убеждался в обратном, молчание немного затянулось, Гасли закрыл глаза рукой и из последних сил попытался не заплакать, — Пьер, ты здесь?       — Да… — он тяжело вздохнул утирая слезы, — все не так как бы мне хотелось, — немного всхлипнув, сбивая немного дыхание, ответил Гасли младший. Он посмотрел в пустую точку, будто там будет написан текст, по которому он сможет дальше продолжить разговор с Полем, но увы, там была просто стена, а речь как-то не клеилась, — почти упал вчера в обморок… глупо вышло, честно говоря. Думал по началу, что приживусь, а оно вот как, — он запинался, не знал, что говорить. ОН просто глубоко в душе надеялся, что брат его понимает, хотя бы немного.       — Это нехорошо. Последний раз ты падал в обморок, когда Антуана не стало, — грустно констатировал Поль. Пьеру стало как-то не по себе от упоминания его погибшего лучшего друга. Обычно, а такие моменты на душе становилось тепло и спокойно, ведь это значит, что он где-то рядом бережет его от невзгод, но видимо день был таким паршивым, что даже его «Ангел хранитель» не мог вытянуть. Одни плохие воспоминания сменились другими. ПЬер вспоминал день, когда погиб его друг, когда пропали его родители, когда его брат отверг его, однако сейчас… Гасли младший слышал нотки тревоги в его адрес и немного заботы. Это как-то согревало его озябшую душу, — тебя кто-то обижает мне? Мне может приехать поговорить? — Внутри Пьера все затрепетало, когда его брат сказал, что может приехать.       — Ты не мог бы приехать в среду? По средам сюда могу приезжать родственники поговорить с нами, — ему было очень неловко об это просить. Пьер знает, что Поль очень занят, что на его плечах семья, но он так надеялся поговорить с ним лично… Он хотел, чтобы его забрали, хотел к родителям. Он не знал чем провинился, что его так бросили, но он готов был стать самым правильным ребенком на свете, лишь бы не находиться в этом месте. Пьер готов был на все.       — Я ничего не обещаю, Пьер, но я честно постараюсь сделать все, что в моих силах, — Гасли очень хотел верить в сказанное братом. Поль Гасли действительно так звучал, что он хочет навестить его. Поговорить с ним лицом к лицу, без шуток, кажется у него были какие-то для него новости. Пьер так хотел, чтобы сейчас кто-то родной обнял его. Забрал его отсюда. Сырость и холод этого места ощущались больше чем обычно       — Мне здесь плохо… — почти шепотом сказал мальчик. На секунду повисла абсолютная тишина, слышны был лишь прерывистые вздохи потерявшегося мальчика. Потерявшегося не в пространстве, а в себе, что было намного страшнее. Когда вокруг себя видишь сплошную тьму, но не потому, что свет был выключен, а потому что ты не видел никакого будущего для себя.       — Я постараюсь что-нибудь придумать, — даже самая малая поддержка, даже самые маленькие лучики надежды были для Пьера спасением, она готовы был по часам отсчитывать до момента, когда он сможет увидеть брата, — Прости, Пьер, мне правда пора. Крепись, Пьерино. Мы увидимся, — мальчик сам в это верил, он уже представлял тот момент, как крепко обнимет своего брата, как он скажет собирать его вещи, как они уедут в Руан, а дома его ждут мама и папа, как все встанет на свои места, а все это он забудет, как страшный сон, — пока       — Пока, Поль, — раздались гудки… Пьер встал с места и положил трубку телефона на место. Он посмотрел в потолок и закрыл глаза, отгоняя от себя последние остатки слез. Тут он понял, что все это время кто-то слышал его разговор, но ему было так все равно, поэтому он просто пошел своей дорого, занятый своими размышлениями. Только тот кто там стоял, явно не собирался так просто оставлять в покое мальчишку.       — Вау, а ты не круглый сирота, мальчик-благородство, — Гасли не хватало для полного пазла из несчастий не хватало последней детальки в лице Хэмильтона. Он всегда появлялся в самый ненужный момент, — Надеешься, что тебя заберут? Забавно, — Пьер стоял к нему спиной спрятав руки в карманы. Он думал, ответить ему или нет. Вдруг появилась небольшая брешь в его апатичности, в которой мелькнул огонёк гнева, и он развернулся к Льюису.       — Вау, а я смотрю ты как был круглый болван, так и держишь планку, мое почтение Льюис, — парень хотел было оставить своего нежеланного собеседника, но ему в голову пришла мысль… он был наслышан о связи Хэма и Росберга. Кому как не ему знать о нем. Так бы и поступил Шарль. От этой мысли Гасли стало противно от самого себя, но отступать не захотел, сейчас этом была логика, — хотя, погоди. Ты же та еще помойка сплетен. Что связывает Росберга и Вольффа? Кроме того, что ты им обоим ссал в уши.       — Вижу ты вчера хорошо ударился о стенку? — Возмущённо хмыкнул парнишка, которого явно не устроил тон, в котором к нему обратился Пьер. Он вовсе не ожидал подобного выпада в свою сторону со стороны француза. Это было слишком дерзко и сразу по больному, к такому он попросту не был готов, — с чего я должен тебе об этом рассказывать? — Эта фраза ключевая. Значит ему есть, что ему рассказать. Это обыкновенный торг. Пьер сразу это понял, по его испуганному взгляду, что мелькнул при упоминании фамилии «Росберг».       — В кабинете у Вольффа в какой-то из тумбочек лежит расческа Нико. Ты знаешь. Та самая. Циановая, — Льюис не на шутку начал злиться. Кажется, он хотел сейчас напасть на Гасли, подобно пантере, за то, что давит на больное. Это значит что даже у Лу-Лу есть больное место, а значит и им можно манипулировать, хотя на первый взгляд он кажется абсолютно неуязвимым, — Верить ты мне не обязан, но если найдешь расческу, значит я говорю правду, а значит я что-то знаю. Как только она окажется у тебя, скажешь мне, как эти двоя связаны, а сделаешь ты это потому, что он был тебе дорог и ты хочешь знать правду, — Хэмильтон задумался. В голове был тот злополучный день, когда он потерял дорогого ему человек. Это его ранило, а раненого зверя лучше не злить и Гасли это понимал, но страх будто покинул его тело.       — А я смотрю интернат и тебя начал преображать. Правду говорят, это место не для «героев», — иметь дела с Льюисом опасная затея, но Пьер был уверен в себе сейчас как никогда, — хорошо. Договорились. Если я нахожу расчёску, говорю как связаны Нико и месье Вольфф, — конечно, пауза предполагала дополнительное условие. Он буквально ощущал это, куда же без этого, — А вот ты рассказываешь, что у вас там за темное дельце, — он тыкнул француза в грудь, — только слепой не заметил, что вы под кого-то роете и хотелось бы знать, что это не я.       — Договорились, — кивнул Пьер. Льюис протянул руку Гасли, он долго смотрел на нее, не совсем понимая, к чему этот жест. Он лениво достал свою руку из кармана и скрепил их сделку рукопожатием, хотя он очень сильно этого не хотел. Пьер почувствовал себя паршиво, будто испачкал в чем-то руку.       Парень развернулся и хотел пойти в свою комнату. Его тело ощущалось таким тяжелым, все казалось таким отвратительным, что хотелось прочистить желудок. Дети, стены, окна, двери. Все смешивалось в его глазах, которые казались такими безжизненными. Они не источали лазурь океана, а напоминали скорее грязное мутное море в бурю. Пьер знал это за чувство им овладевает. Он давно не его не испытывал. Это чувство пустоты, наполняемо чем-то склизким и неприятным. Как же долго он боролся со своей апатией, чтобы она снова взяла над ним вверх? Он хотел винить во всем Леклера, Квята, или эту богом забытую школу, или брата, или родителей, но ему было так все равно. Он хотел, чтобы кто-то просто вернул в его тело тепло.       — Эй, Малец… — Пьер не понял сразу, что к нему обращались и он подобно ребенку, потерянному в музее, неловко обернулся вокруг себя и увидел стоящего неподалёку месье Веббера, — Гасли вроде, — мальчик лишь неловко кивнул на вопрос, он выглядел очень потерянным, либо от того что он не понимал зачем его окликнул Веббер, либо почему он запомнил его фамилию, — Ты как? В норме? Голова не кружится?       — Эм… Нет? А должна? — Чрезмерная опека не могла не настораживать парня. Он пытался избегать зрительного контакта. Не то чтобы это его как-то смущала данная ситуация, но как минимум это было очень странно. Еще недавно он ударил Дани по лицу на его глаза, а теперь как ни в чем не бывало спрашивает о его самочувствии? Проблема в том, что Гасли слишком уставший, чтобы сопротивляться и задавать себе лишние вопросы.       — По-хорошему нет, но кто тебя знает «Спящая красавица»? — А вот это уже совсем за рамки выходит, Пьер хотел сорваться с места и рассказать все своим друзьям… А потом вспомнил, что решил, что не хочет с ними говорить… внезапно стало так все равно. На то что говорит Веббер, на то, что дальше будет делать Гасли, стало все равно на весь этот мир, -… Такое не каждый день случается. Береги себя, еще увидимся…       Гасли не понял, что с ним только что произошло. Он остался на месте совсем один. В голове мысли смешались в одну кашу он все никак не могу сделать какой-то вывод, поэтому решил не делать его вовсе. Просто решил выкинуть произошедшее совсем и снова пошёл в своём неизведанном ему направлении. Он надеялся, что не столкнется со знакомыми ему лицами и избежит расспросов о его состоянии, он его сам не понимает. Внезапно, он обнаружил себя у комнаты Шарля и Себастьяна. Он бросил короткий взгляд на однотонную деревянную дверь и прошёл мимо. Гасли пожурил себя. За то что даже на подсознательно уровне он пришёл к человеку, который растоптал его, как грязь…       — Себ, кажется, я потерял его, — Шарль лежал на полу, руки лежали вдоль туловища, а в уголках его глаз таились небольшие соленые жемчужинки слез. Эмоции требовал выхода, но он держался до последнего. Рядом с ним лежал его сосед по комнате, но его тело было направлено в другую сторону, однако лица их были рядом, — я ведь хотел как лучше. Где-то в глубине души я надеялся, что Пьер поймёт меня. Мне ведь действительно стала приятна его компания, — внутри Шарля бурлили незнакомые для него ранее эмоции. Что-то что он не чувствовал до этого, и он искренне не мог объяснить их сейчас. Все внутри него запуталось, как клубок, он очень сильно хотел вернуть Пьера обратно, положить голову на его вечно непослушные волосы, касаться его немного грубых рук своими мягкими ладонями… — Он заполнил ту пустоту, которую оставил мне Жюль, после, а теперь дыра будто больше чем обычно.       — Мне кажется, ему нужно немного времени. Скажем так. Ты поступил как последняя задница, на его месте, я бы тебя ударил, да так чтобы зубы вылетели, — Шарль нахмурился. Лишить его главного богатства? Его лица? Тут же его мысли переключились на более важные вещи. Леклер хотел бы представить, чтобы чувствовал он на месте Гасли, но тот даже на секунду понять не мог этого. Для него это было что-то необъяснимое. Внезапно раздался громкий всхлип, который отвлек его от подобных рассуждений, — а я, кажется, потерял Кими, — Себастьян не скупился на эмоции. Который день Райкконен избегал его. Это было невыносимо для немца. Он всхлипывал и шмыгал носом, то и дело утирал свое лицо рукавами своего свитера, — кто бы мог представить, хотя бы на одну секунду, что такое вообще может произойти. Феттель и Райкконен и порознь, — грустно усмехнулся он, посмотрев на монегаска. На лице Шарля проскользнула грустная улыбка. Ситуация была плачевная. Только они остались друг у друга. Плачутся друг другу в жилетку, потому что не смогли найти правильных слов к людям, которые оказывается им дороги.       — Почему ты не хочешь рассказать, что с тобой происходит? — Внутри немца все застыло. Он закрыл глаза, проваливаясь куда-то в себя, его удерживал только голос Леклера, что продолжал излагать свою мысль, — надо держать меня за абсолютного дурака, если думаешь я, что я не вижу, что с тобой что-то не так. Мы как бы с тобой в одной комнате и в глаза я не долблюсь… Я давить не хочу, потому не спрашиваю, — Себастьяну становилось все неприятнее и неприятнее. Его сжигал стыд. Перед Леклером, перед Кими, которого даже не было рядом, перед всеми. Он не мог смотреть никому в глаза, — Знаешь меня мысли такие посещают… блять, вот Себ один из топ парней в школе, — Феттель усмехнулся, кажется он уже где-то слышал, ему всегда льстило, что его друзья возносили его жо небес. Порой он считал, что он был не достоин таких почестей с их стороны, — не маленький вроде, не будь ты мне как брат, я бы отдался тебе, С Кими в этом плане я солидарен кстати, — Себ краснел, он понимал, ему приятное такое слышать или стыдно, — вот одного понять не могу. Вы дружите с Райкконеным почти с самого первого дня знакомства, вот что же такое с тобой происходит, что ты даже ему не рассаживаешь? Ладно я. Личность мутная и хрен меня поймешь, но Кими. Даже ему, — в комнате воцарилась тишина, на секунду монегаску показалось, что сейчас немец расколется и решится объяснить, в какие же дебри его жизнь свернула не туда, он на мгновение открыл рот, кажется, вот-вот и он начнет объяснить, но вот глаза снова потухли… он передумал. Леклер издал уставший тяжелых вздох, — Я за тебя переживаю, а это очень тревожный звоночек.       — Уже ничего не происходит, если говорить на чистоту, все кончено, — Себастьян приподнялся на локтях, собираясь сесть. Он собирался завершить разговор, который в очередной раз заходил в тупик, — Видимо, как и с Кими, — он потянул к себе колени. Он сел и обвил и руками, обвивая их, положив свою щеку на них, — просто… я скучаю по нему. Я не я без него. Будто он часть меня.       — И даже так ты не собираешься объяснять, что было? — До Леклера все никак не доходило, — хорошо. Ладно допустим. Почему я не имею права знать, что это за синяки, крики во сне, испуганные взгляды в сторону двери? — он начал повышать тон, как будто он отчитывал Феттеля за молчание, — может мне тоже следует опасаться? Или кому-то еще. Может если бы ты сказал правду Кими, то все было бы немного проще. Мы бы придумали как все разрулить. Конечно, главное не разрулить не так как я сделал это с Пьером, но у меня и другая ситуация.       — Я действительно не хочу говорить, что это было. Я хочу забыть… — Шарль не проронил больше ни слова, а лишь с осуждением смотрел на своего соседа, который не смел смотреть в сторону монегаска. Все тело немца начало ломить, Себ хотел закрыть уши, чтобы больше никогда не слышать осуждающий тон Леклера, он достаточно уже натерпелся, надо было его срочно чем-то отвлечь от него и у него был свой козырь в рукаве, — кстати… — Себ потянулся к карману, — это лежало на столе, думал тебя идти искать отдать, ты что-то рассказывал там про фотографии… Это… Росберг?       Шарлю показалось любопытном, что Себастьян не звучал очень удивленным, но счел это за то, что он устал. Это не самый бы приятный разговор. Тем самым от которых люди зачастую перегорают. Леклер посмотрел на очередное фото, оно было как фото спины Жюля. Только теперь это были платиновые волосы мальчика, что спал в своей кровати, который крепко обнимал свою подушку. Фотография лежала в каком-то дневнике. Леклер понимал, что фото надо было передать четверке, но то, как его чуть не порвал вчера Данил… идти сейчас это было смерти подобно. Одна мысль сменялась другой. Одна гениальней другой… В списках потенциальных жертв частенько встречался Себастьян, но пока из-за фотографий дело до него пока не доходило… а что если…       — Себ, я сейчас задам странный вопрос… — издалека попытался зайти Леклер, — но ты случайно не знаешь, что происходит? Ты связан с этим всем? — Шарль указал на фотографию. Паренек уже знал ответ и знал, что скажет его сосед по комнате. Себастьян очень плохо врет, даже умалчивает не очень искусно, долго тайны его не хранятся. Леклер смотрел на Себа, который снова не мог установить зрительный контакт, потому что просто боялся, что мальчишка с зелеными глазами, попросту прочитает, — это связано с тем, что с тобой происходило или происходит?       — Я не знаю о чем ты говоришь, то, что происходит со мной, не связано с вашими детективными «штучками», прости, но у меня дела, — на одном дыхании выпалил парень. Себ подскочил с места, оставляя Шарля лежать одного на полу. Он не ожидал подобной бурной реакции. Он кричал Феттелю в след, но тот лишь захлопнул за собой дверь. Шарля так разозлило, что единственное на, что он способен — это причинять своим друзьям боль. Пьер, Себастьян, Жюль… Он со всей своей мочи ударил свободной рукой об пол, но как только рука начала неприятно саднить, он зашипел от боли, сложившись в позу эмбриона на полу.       — Черт! Сука! — Он хотел было ударить об пол еще, но он не хотел чувствовать снова боль, ни физическую, ни ту, что разрывала его внутри на куски. Он застрял в этой непонятной ему неопределенности. Полежав немного на полу, Шарль решил еще посмотреть фотографию, которая ничего не вызывала у него кроме лютого гнева.       Это определенно самая обыкновенная жилая комната как у всех воспитанников этого учреждения. Подписанное Бритни Спирс прямо давало понять кто это, хотя и красивые волосы уже давно давали понять кто это. На прикроватной тумбочке лежала та самая злополучная расческа. В этой фотографии не было ни намека на что-то сверхъестественное, но одно не давало покоя, зачем кому-то понадобилось делать фотографию, и кто коллекционирует эти фотографии? Столько вопросов, на которые его мозг, конечно, не собирался давать ответ. Надо было отдать фотографию тем, кто действительно мог найти ответ. Это четверка нарушителей спокойствия. Мальчишка резко поднялся с пола, от чего в глазах неприятно зарябило. Шарль взял себе минутку, переждать, чтобы зрение восстановилось, а пока он выстраивал в голове небольшой план, как все красиво обыграть Он не собирался пересекаться с ними напрямую. Ему хватает того, что он знает, где они обычно собираются. Если ему повезет, то он просто просунет под дверь фотографию. Леклера все никак не отпускала реакция Себастьяна на его вопрос. Это была очень странная реакция. Все больше парней вовлекалось в происходящее. Это пугало. Голова от этого была как в тумане. Происходило что-то грандиозное, но иногда не осознаешь масштаб этого события, в которое вовлечен.       В дверь постучали. Четверо парней посмотрели на источник шума, синхронно повернув свои головы. Данил подскочил в ту же секунду с подоконника, на котором он сидел и тихо покуривал сигарету. Он очень надеялся. Что это Пьер, который решил присоединиться к ребятам. Данила опередил Нико, который как раз расхаживал туда-сюда, вышагивая свой нервный марш. Хюлькенгберг аккуратно приоткрыл дверь, чтобы проверить, кто стучал, но никого в коридоре не оказалось и только потом заметил, что на полу лежит фотография. Он открыл дверь на распашку и наклонился поднять фото, а затем запер за собой дверь. Парень подошел к пробковой доске, которую. Ребята отрыли в это бесконечном хламе и прикрепил рядом с подписью «Бритни Спирс». Рядом были так же подписи Жюль с двумя фотографиями и «Король Лев», пока пустующий. Собрание отпетых негодяев только началось и пока насущным вопросом был как достать расческу Росберга и в связи с последними событиями, похоже дело временно замораживается. Мальчишки дружно подошли к пробковой доске. Чтобы рассмотреть новую фотографию. Лица мальчишек приобрели очень серьезные выражения. Им крайне не нравилось, что они видели перед собой, и между собой они задавали одни и те же вопросы, как будто у них был коллективный разум.       — Не увидел кто подкинул? — Карлос был первым, кто оторвал свой взгляд от новой фотографии. Он посмотрел на Нико, что был серьезней других. Первый раз он не витал где-то в облаках с книгой в руках или со своим блокнотам, записывая свои мысли или стихи. Он был полностью сосредоточен на происходящем здесь и сейчас. Мальчик обещал сам себе, что разберется с этим, но пока его мысли напоминали какофонию из идей, из которой он никак не мог выудить хотя бы одну дельную мысль. В его голове был один сплошной мусор, он не успевал все расставить по полочкам и это его страшно раздражало. Он привык считать себя человеком рациональным, хотя в душе он был поэтом, но то что у него творилось, было далеко не рациональным.       — Совсем нет, — покачал головой немец. Это было сплошным мучением, когда опасный человек где-то поблизости, ты чувствуешь неизвестное обжигающее дыхание себе в спину, люди страдают вокруг тебя, а ты ничего не можешь сделать. Единственное, что у тебя есть — это фотографии, которые дают тебе ровным счетом ничего. Было бы известно кто это, это могло бы стать уликами, но пока это просто зацепки, ведущие в никуда. Все что было понятно из всего что они имели, то, что маньяк где-то рядом и то, что улики реальные и они в школе. То, что жертвы все из школы и то, что маньяк ведет дневник? Было бы неплохо его найти…       — Не хочешь рассказать, что произошло? — Карлос сложил руки на груди, встав над душой у Нико. Эта фраза привлекла Квята и Риккьярдо. Потому что они припоминали, что Хюлькенберг тоже хотел им что-то рассказать, но те тоже его отвергли. Вспышка гнева захлестнула Нико, он хотел наброситься на своих друзей с кулаками, за то, как они с ним поступили. Хотелось им как-то насолить, промолчать, встать и уйти, но все это было не вариант. На кону стояло нечто поважнее, чем его задетая честь. Он начал глубоко дышать, прикрыв глаза, чтобы гнев тихо ушел. Ему это часто помогало обуздать гнев, почему не должно помочь сейчас.       — Кевин Магнуссен новая жертва, — протараторил он тихо. Мальчишки как будто не поверили в услышанное и хотели было переспросить, хотя им и хватило первого раза. В их голове возник образ бойкого датчанина, с веселый ухмылкой, который всегда готов броситься с кулаками на того, кто обидит его друга Романа. Да он и просто любил подраться. Он… и жертва?       — «К-маг»? — Все же не удержался Даниэль. Он точно знает, что такое драка с Кевином. Как и Нико. Собственно, они двоя всегда пытались раздраконить датского мальчишку, а тот вроде и не возражал, правда наказания потом они отбывали вместе, от чего снова все завязывалось снова в словесные перепалки, которые заканчивались драками, порочный круг замыкался и чисто по удачному стечению обстоятельству, Гордиев узел разрубался из вне, Романом, Данилом или Карлосом, — шутишь что ли?       — Не заметили, что он пару дней уже на людях не появляется? — Начал говорить Хюлькенберг. Он знает о чем говорит. Он или Роман приносили еду из столовой, чтобы Кевину было, что поесть. Он добился официального освобождения от занятий пока его раны немного заживут. Не без звонка его родителям, но все же какой-то справедливости они достигли, — у него лицо в мясо. Он с кем-то подрался. Я видел ночью. В субботу, — отметил Нико.       — И ты рассказываешь нам об это только сейчас? — выпалил удивленно Карлос. Нико медленно вздохнул и сжал с хрустом кулаки до побледневших костяшек. Его лицо выражало насмешку и гнев. Он старался держать себя в руках, но самообладание вот-вот могло дать трещину. Он прикидывал, что нос и зубы так уж и быть бить не будет, но вот остальное, не гарантирует, что уцелеет. Халк закатил глаза и медленно выдохнул, пытаясь успокоиться, думая про себя: «Я спокоен. Я не буду разбивать им лица. Я блять спокоен».       — Мне стоит напомнить, как ты сказал, что это «важно» подождет до завтра, — Нико старался говорить это непринужденным тоном, будто ничего и не происходит, даже сумел натянуть, что-то на подобии улыбки на свое лицо, но холодный убийственный гнев в его глазах раскрывал его настоящие эмоции. Затем он посмотрел на Даниэля и Даню, — а ты хотел посмотреть «шоу», которое обернулось полной катастрофой, — Дани и Даниэль поняли, что очень сильно оплошали перед своим другом, не сказать хуже. Вся троица опустила глаза, — вы, как хотите, но я теперь не очень хочу быть «подсадной уткой» для Вольффа. Не после этого.       — Хреново вышло… — Почесал свою кудрявую макушку Даниэль, — нам жаль. Правда, Нико. Мы поступили как последние придурки. Вообще не по-братски. Прости, пожалуйста, — Карлос и Даня немо присоединились к извинениям. Хюлькенберг слишком долго знал, чтобы долго на них обижаться, но, чтобы сохранить саспенс сказал следующее.       — Я подумаю, — ехидно вскинул на секунду бровями Халк, все восприняли это как «хорошо, прощаю», так что никто и не заморачивался с получение полноценного ответа и разошлись каждый в свой угол, развалившись как кому угодно. Все вернулись снова к насущным вопросам.       — Я бы сказал, что я и Пьер могли бы это провернуть обыск кабинета Вольффа, — тема с одно внезапно снова вернулась к делу о расческе Росберга. Квят пытался утихомирить свой гнев по отношению к монегаску чем угодно, но выходило это не очень удачно, — но тот не хочет говорить со мной. Каждый раз, когда вижу смазливое лицо Леклера так и хочу его разбить, что же он ему сказал? — будто на нем свет клином сошёлся, все его мысли сводились к нему и как сильно и давно он питает к нему неприязнь. Рядом только стоял Ферстаппен, но сейчас второй стоит на переучете в связи с последними событиями.       — Ничего хорошего, — снова голос подал Карлос, его брови стояли домиком, а сом он проходили какой-то очень серьёзный мыслительный процесс, — Так просто никто в обморок просто так не падает, — Данил посмотрел на Карлоса с таким осуждением, которое не Соник в этой комнате ещё видели.       — Вау, спасибо, Шерлок, — с надменной улыбкой сказал Данил склоним немного голову и сложив руки на на груди, в знак благодарности, хотя это было совсем не так. Снова воцарилась тишина звенящая, холодая, которая не предвещала ничего хорошего. Идея пришла к Квяту сама, — а вдруг он о моем прошлом рассказал?       — Тогда бы он избегал тебя, — Перебил его Даниэль, вот была у него привычка не давать закончить фразы другим, — а так он избегает Леклера… — парнишка начал загибать пальцы, но быстро осознал, то что ему очень лень это делать, поэтому решил по-быстрому переключится на что-то другое, — меня… Всех, если уж чеснто говорить, даже Джовинацци, который ему уж точно ничего не сделал. Надеюсь. Иначе эта школа в его глазах обосралась по всем фронтам.       — Логично, — хмыкнул Данил, который своей позой напоминал мыслителя, разве что мыслительный процесс двигался не очень далеко, — но все равно меня это не устраивает. Что же делать? — Нико развёл руками и посмотрел куда-то в потолок, будто бы там написан план действий.       — Ну по делу с «школьным маньяком»… остается только ждать у моря погоды? — Нико страшно был напуган тем, что он видел той ночью. Вопрос, а стоит ли действительно рисковать своей шкурой острой стоял в его голове. В эту среду произведи его родители. Он должен все хорошенько обдумать, — А с Пьером… ждать, когда он будет готов к разговору? — Данил нахмурился.       — Ожидание — это худшее, что ты мог предложить, — выдал свой вердикт Квят. Хюлькенберг лишь раскинул руками и так оскорбился. Предложение застряло на его губах от возмущения.       — А то есть у тебя идеи получше? — выпалил Нико. Халк балансировал на лезвии между спокойствием и неистовым гневом, было опасно для здоровья сейчас его злить. Нико прожигал «Торпеду» взглядом, — Мы все во внимании, — язвительно добавил, чтобы пристыдить Квята еще больше. Тот некоторое время смотрел ему в глаза в ответ, но понимаю, что в данной ситуации ему не победить, а дельный план в голове не появляется вынужден был отступить, опустив свой взгляд — я так и думал.

***

      — Ещё раз… зачем мы проникаем в кабинет месье Вольффа? — Вальттери стоял на одном колени, аккуратно всматриваясь в замочную скважину, в которой он копался самой обыкновенной отмычкой, — не то, чтобы я против, но я имею право знать, во что ввязываюсь? За такое можно и в клетку угодить.       Вальттери был человеком многих талантов, а все, потому что был выходцем из весьма «одаренной» семьи, у которой он перенял много всяких навыков. Делал он все искусно, что его начали брать с собой на «работу». Когда их посадили за решетку, мальчика, как несовершеннолетнего определили в интернат для трудных подростков. Чтобы образумить маленького, но весьма весьма рукастого, воришку. Правда не долго необычные таланты финна оставались без дела. Не то чтобы Вальттери был копией своего семейства, но его тут же взял под свое крыло Льюис, который сам был немного на руку не чист, но немного в другом плане. Они неплохо спелись и по началу это можно назвать дружбой по интересам.       — Пьер «Псина» Гасли сказал, что в его кабинете директора кое-что спрятано, — на одном дыхании раздраженно выпалил Хэмильтон, он не очень хотел говорить о договоре с Гасли. Он поверить не мог, что купился на слова новенького француза, ему все больше казалось, что тот пытается его подставить, за то, что тот сорвался «свиданку» Карлоса и Ландо. Вальттери лишь раздраженно усмехнулся от того, что Пьера называли «псиной», хотя чаще всего именно его преследовала эта кличка, а еще его раздражало абсолютно непонимание происходящего.       — И как ты прикажешь мне искать то, не знаю что, — дверь отворилась и Вальттери выпрямился, отряхивая свое колено. Он раскрыл дверь, пропуская вперед Льюиса, что ответил Боттасу кивком, на любезное приглашение войти, — в число моих умений, пока не входит чтение мыслей, но я в работе, — Хэмильтон усмехнулся. Он заметил, что в финне начала проявляться какая-то дерзость, которую он раньше не замечал за ним. Чаще всего, потому что в компании был третьим лишним, а теперь они остались один на один.       — Ищи расческу цианового цвета, — дверь закрылась и мальчишки разошли по кабинету. Каждый прикидывая свой периметр. Однако Вальттери начал не сразу. В его голове всплыл ночной разговор с Дани и та фотография. Неужели Хэмилтон говорит о той самой расческе, о которой он думает.       — Росберга? — В душе Вальттери благодарил, что по жизни был не самым эмоциональным человеком и мог спокойно спрятать свое волнение за ледяным выражением лица и непроницаемым голосом, да и сам Льюис не особо следил за переживаниями финна, что так же играло на руку.       — Будто ты знаешь много людей с циановыми массажными расческами, — с сарказмом ответил Хэмильтон. Однако, что правда, то правда. На такое даже не обидишься. Все знали, как Нико любил свои платиновые волосы. Росберг всегда ими гордился, они красиво переливались на свету, а если их потрогать они были как шелковистые, но сейчас не об этом. Пора было заняться делом.       Своим внешним видом кабинет напоминал местную библиотеку, с деревянными вставками и изумрудными обоями. Помещение освещало большое квадратно окно с поднятыми клетчатыми гардинами, отчего казалось будто темный паркет светился. Перед ним стояли большой кожаный стул и стол из темного дерева с светлыми прожилками, по сторонам такие же шкафы, местами застеклённые, откуда смотрели потертые корешки старых книг, трофеи, что повидали победы прошлых лет, антикварные вещицы. На столе лежали какие-то бумаги, связанные с расходами на школу. За рабочим столом стоял старый позолоченный телескоп, зачем он здесь было совсем не ясно. Перед рабочим местом стояли два стула, где скорее всего часто сидели провинившиеся. Выслушивали нравоучительный разговор и ни один раз. Эти стены слышали ни один и ни два выговора. Из декорации здесь стоял большой глобус, который выступал здесь в роли пылесборника, где-нибудь здесь точно был бы спрятан тайник. Мальчики дергали ящики, рыскали по всем закуткам, но нигде не было никаких намеков на то, что они ищут.       — Два вопроса, — снова подол голос Вальттери, — Что здесь делает расческа Нико? И откуда о ней знает Пьер? Он ведь даже его не застал, — На самом деле оба они имели право сомневаться в честности источника. Пьер новеньки. Он не знал Нико и того, что здесь было, хотя для Льюиса его слова показались убедительными. Просто Хэмильтон не хотел признаваться, что сам ищет ответ, который бы больше удовлетворял его нежели, что Нико пытался убить себя из-за него. Он пытался себя оправдать.       — Откуда я знаю, Вал? — Выпалил Льюис, состроив лицо невинной овечки. Будто он здесь абсолютно не причем и вообще это не он его потащил совершать проникновение со взломом в кабинет директора, а Вальттери, — просто делай свою работу, хорошо? Потом разберемся, что к чему.       -Знаешь, что… — Боттас громко захлопнул очередную тумбочку, чтобы привлечь внимание британца, который пересматривал шкафы на другой стороне, — ничего я делать не буду пока не объяснишь почему ты так ведёшь себя в последнее время? — он облокотился на стену и скрестил руки на груди. Вальттери посмотрел с некой злобой на парня, который не очень хотел отвлекаться на болтовню. Он хотел как можно скорее узнать, что же случилось с Росбергом и драма с Боттасом была сейчас совсем ни к месту. Он тяжело вздохнул и повернулся к финну.       — Веду себя как? — В его голосе звучал стержень. Он не видел никакой проблемы в своем поведении. Он вел себя как обычно и не понимал почему Вальттери вел себя в последнее время странно. Пропадал, реагировал как последняя «истеричка». Скорее это он должен задавать вопросы.       — Как долбоеб? — Глаза Льюиса широко распахнулись от удивления. Вздох возмущения застрял у него в горле, и он указал на себя. Какое право этот коренастый «сукин сын» имел право оскорбить его величество Льюиса Хэмильтона. Он вытащил его с низов и продолжает его тащить за собой.       — С чего вдруг? Обоснуй. Может я тоже самое могу спросить тебя, — Вальттери знал, что он не может спросить такой же вопрос, потому что все его аргументы будут пошиты белыми нитками. Финн не боялся Льюиса и его нападок. Вальттери не видел больше в Хэмильтоне друга до него наконец начали доходить слова посторонних, и они был верны. Иногда мнение большинства бывает правдивым.       — От нашей с тобой дружбы осталось только использование меня, — начал свой монолог Боттас, — я как сраный швейцарский нож, валюсь где-то на дне кармана и используюсь только, когда подвернется нужный для этого момент, а так лишь красивая побрякушка, — первый раз за долгое общение Хэмильтон слышал, как Вал повышал свой голос. Брови Хэмильтона нахмурились. Он не видел ситуацию такой, как ее описывает финн, — ты терроризируешь Себастьяна, хотя вы расстались, казалось бы, отпустить и забудь, но нет, ты ему жизни не даешь, — с этим Льюис был в корне не согласен. Да ему Себастьяна не хватало, да он пересекался с ним, но это же не трагедия, — ты портишь отношения других, только потому что у тебя в какой-то момент все пошло скатертью по заднице? — Тут Льюис совсем не понял намека, о чем именно говорил фин.       — Ты решил провести мне сеанс психотерапии? — Это все на что был способен Хэмильтон. Его сердце даже не ёкнуло, от всего перечисленного. Для него это все казалось в порядке вещей. Вальттери читал это в его глаза и от этого было еще больней. Тот попросту не понимает происходящего. Неужели он никогда не понимал какой он жестокий? — Вот только не лечи мне мозги, Вал. Со своими сначала разберись.       — Нет, вот что-что, а лечит мозг я тебе не собираюсь, — угрюмо отметил Боттас он устал от вечных решений проблем Льюиса. Как что-то не так, то Боттас всегда был рядом, как самая настоящая жилетка для слез, когда снова Хэмильтон выходил на подъем, то Вальттери снова откладывали до «худших времен», — я просто пытаюсь понять, что мне от тебя ожидать, потому что меня не устраивает положение вещей… — Вальттери развернулся снова к шкафам и продолжил снова бессмысленные раскопки тумбочек. Льюис последовал его примеру и тоже продолжил заниматься их работой, но неприятный осадок его все же глушил. Не отворачиваясь от книжных шкафов, он снова обратился к Вальттери       — Что конкретно тебя не устраивает? Тебя не трогают учителя, у тебя стабильные оценки, тебя не трогают другие хулиганы, — он искренне понимал, что же не нравится финну. Почему он не нравился единственному своему другу, — многие о таком только мечтают. У тебя такой влиятельный друг как я, — мальчишка на другом конце кабинета рассмеялся. Хэмильтон повернулся к Вальттери, но тот стоял спиной к нему, потому не разобрал его реакцию.       — А мне нужен просто друг, — ответил Боттас. Так легко, — Я понимаю, что я не Нико, — Росберг всегда был тем самым особенным, из разряда тех самых «необыкновенных» людей, Боттас не видел себя таким, — я не могу его заменить, но разве я не заслужил человеческого к себе отношения? — Боттас все время чувствовал себя немного лишним, раньше Хэмильтон пытался как-то эту разницу нивелировать, а сейчас он, наоборот, ее подчеркивал, — я хочу, чтобы все было как раньше. Когда ты не был таким ублюдком. Когда твои выходки не были злыми, — Льюис всегда был «плохишом». Он этого и не отрицал. Здесь все в каком-то смысле «плохиши», — Да, я понимаю тебе нравился больше Себ, мне нравились ваши выходки, — когда эти двоя были вместе, они были просто неудержимыми, этой парочкой как восхищались, так и побаивались. Один другого подвивал натворить всяких глупостей, а Росберг и Боттас были как зрители, а потом случилось, что-то странное. Росберг решил сказать Хэмильтону правду, — а потом ты жестко отшил Нико… и все пошло наперекосяк.       — Хватит! — Внезапно выкрикнул Льюис, захлопнув дверцу очередного шкафчика. Он тяжело дышал. На глазах его застыли слезы. Он все прекрасно помнил и без Вальттери, — Я испугался! Ясно! — Ему не нужно было напоминать, что произошло, когда ему признался Росберг. Это был самый ужасны день в его жизни, после того дня, когда его рядом его не стало, — Мне нравился Нико, но я не думал, что он испытывает тоже самое, — он думал, что их чувства не взаимны. Он не хотел спугнуть мальчишку с платиновыми волосами, поэтому он нашел аналог. Немца с золотыми волосами. Льюис и Себ были очень похоже, не только по характерам, но даже в таких мелочах, как собственный финн. Хэмильтон видел в нем зеркало своей души, а он любил самолюбование, — с Себастьяном все казалось намного проще. Поэтому я выбрал Феттеля, а не Нико, но, когда я узнал, что наше чувства взаимны, я решил порвать с Себастьяном. Однако оказалось, что было поздно. Я не знал, что он задумал. Я в один день потерял и Себастьяна и Нико. Меня назвали говнюком. Я решил не изменять традиции. У меня как оказывается получается это лучше всего, — снова раздался звук громкой захлопывающейся дверцы.       — Ты это судишь по предыдущей школе и твоим темным делишкам, — внимание Вальттери привлек глобус, он понял, что такой человек, как месье Вольфф не будет прятать что-то на виду. Что-то близко, но что-то хитро, — Лу, ты смотрел уже стол Вольфа?       — Нет, — на секунду отвлекся Льюис от основного разговора. Он подошел к столу, чтобы проверить полки стола. Как и ожидал Вальттери одна не открывалась. Ну, а как иначе? По-твоему. Для них обоих стало очевидно, что нужно было найти ключ. Задача была ясна, они снова вернулись к разговору, — думаешь у меня есть выбор? Ты ничего не понимаешь, — Вальттери снова усмехнулся. Он разглядывал глобус и его привлекла одна страна…       — Ты так считаешь, потому что ты ничего не знаешь обо мне, — Боттасу было больно признавать столько горькую правду. Вальттери знает все о Льюисе, а если тот спросит Хэмильтона, почему он сюда попал, то тот мозг сломает, но так и не вспомнит, — Раньше у тебя хоть какой-то интерес был к моей персоне, а сейчас я чисто инструмент для исполнения твоих гнусных делишек, — все внутри него скрипело. Он не хотел быть игрушкой в руках Льюиса, но и не хотел оставаться один, он готов был пойти на этот шаг, — это последний раз Льюис. Подумай об этом. Напомни… Вольфф из Германии?       — Да? — растерянно бросил Льюис. Он на мгновение выпал из разговора. Ему не послышалось или кто-то пригрозил бросить его. Не кто-то, а его личный финн на побегушках. В нем начали закипать гнев и тревога, — Ой да не смеши. Ты без меня не можешь. На кого ты меня променяешь?       — Вот это уже не твое дело, понял? — коротко отрезал Вал и нажал на небольшую деревянную Германию на глобусе, которая привлекла его внимание. Конечно. Это тайник. Финн почувствовал себя героем какой-то приключенческой книги, за исключением того, что у него сейчас разрешаются фогом отношения с Льюисом. Целиком открылся целый континент, распахивая перед мальчишкой свои секреты. Мам лежало много всякого барахла: документы, фотографии, ключи… он не стал сильно заморачиваться и достал первые попавшиеся ключи, что могли подойти к закрытой полке в столе, и бросил их Льюису, который ловко их словил.       — Ты слишком привык жить в моей тени. Смирись с этим, — это больно укололо Вальттери. Он закрыл глобус, чтобы не вызывать подозрений, и дошёл к рабочему столу, оперевшись на него. Его злила невозмутимость Льюиса, то с которой он сказал подобное, его совсем не волнует, что после подобных слов люди обычно получают по лицу? Ему везёт то что у Вальттери железное терпении, но все в этом мире имеет предел.       — Продолжай думать в этом духе и скоро обнаружишь, что остался совершенно один… — внезапно раздался звук, который обычно означал, то что кто-то ключом открывал дверь. Вальттери в последний раз решил принять удар на себя, а Льюис наконец добыт добыл то что они искали. Он захлопнул ящик и спрятался под стол, а Вальттери не притаился, он сделал максимально потерянный вид и готов был придумать легенду, что мол искал чем поживиться, в конце концов, он воришка, как и его родители.       Мысли обоих мальчишек начали двигаться со скоростью света, но у кого были какие приоритеты. Вальттери в последний раз решил принять удар на себя. Он надеялся, что это найдет какой-то отклик, а если нет. У него будет полно времени подумать. Сам же Льюис наконец добыл то, что они искали, хотя скорее то, что он искал. Парнишка с косичками захлопнул ящик и живо спрятался под стол, предполагая, что его напарник уже озаботился местом, куда спрячется. Вальттери даже не пытался, он сделал максимально потерянный вид и готов был придумать легенду, что мол искал чем поживиться, в конце концов, он воришка, как и его родители. Льюис затаил дыхание и сидел тихо-тихо, прижимая к себе расческу. Сердце колотилось как бешенное, потому что это было самым худшем местом, чтобы прятаться. Его колотило от страха. Если его здесь найдут — это будет началом конца его репутации, но вот он услышал голос директора… Даже два голоса… Это был Вальттери? Он не мог разобрать, что говорил Вольфф или Вальттери, но отчетливо слышал хлопок, а затем еще один. Внутри Льюиса все застыло. Он подумал, что Боттас сейчас выдаст его особенно после их не самого доброго разговора, что его сейчас вытянут со всей силы из-под стола и случится что-то плохое… Он зажмурился как можно сильнее, что даже звезды в глазах появились, но вот… Хэмильтон услышал, как дверь захлопнулась.       До Хэмильтона только что дошло, что Вальттери взял всю вину на себя. Льюис не хотел открывать глаз. Он хотел успокоиться. Ему просто нужно было время. Слишком много эмоций за один раз. Почему Пьер оказался прав? Почему Боттас так странно себя повел? Льюис боялся вылезать из-под стола. Все будто потемнело вокруг него. Ему не нравилось, что он чувствовал. Ему было страшно...