Барин

      Было еще только около полудня, но весь дом ужасно всполошился, узнав, что барин собирается приглашать гостей завтра.       Служанки и сенные девки бегали из угла в угол, подгоняемые взволнованной Авдотьей, Ефим каждые пять минут порывался во двор, чтобы прикрикнуть на конюхов и дворников, чтобы те пребирали мощеную площадку перед домом быстрее и лучше. Кухня была завалена паром от кипящих кадок и кастрюлек, на заднем дворе, возле черного входа, холопы потрошили только что словленных куропаток, мальчишки таскали из погреба соленья и настойки.       Никитична ни на минутку не приседала: то во двор надо сбегать, сказать, чтобы быстрее куропаток несли и белье постиранное сняли, то на кухне указывать девке Машке, когда пироги в печь ставить, то в гостиную к Боре бежать, чтобы работу портного посмотреть.       Молодой барин стоял прямо посреди малой гостиной, пока вокруг него крутилось сразу два человека. Один — местный портной — Гришка. Он снимал мерки, записывал и опять обворачивал ленту вокруг уже другой части тела Бориса. Вторым был бродячий цирюльник¹, которого позвала Авдотья. Он пришел с небольшим кожаным чемоданчиком и складной табуреткой, перекинутой через плечо на крепком шнурке. Цирюльник водил гребенкой по легким темным кудрям и все причитал, что портной ему мешает и лезет под ноги.       Пока Борис жил в Петербурге, его жалование было совсем небольшим, бывало, и на тридцать рублей проживал в месяц. Конечно, он не мог позволить себе купить что-нибудь дороже студенческой тужурки или пальто. А для завтрашнего вечера требовался изысканный и дорогой наряд, представать перед гостями в двубортном сюртуке из черного сукна, которыми кишила вся столица, совсем не хотелось. Тем более нужно было найти новые полезные знакомства, а одежка играла большое значение в успехе этого дела.       Старые юношеские и несказанно дорогие вещи Бориса были совсем малы, кроме того самого темно-зеленого жилета. Решено было позаимствовать вещи у покойного батюшки и немного их ушить, что совсем не одобрила Никитична. Как же можно носить вещи покойника! Но тут Борис Григорьевич проявил свое природное упрямство и пригрозил ей, что если что-то не нравится, может не участвовать. Эти слова огорчили Авдотью, но хозяину она перечить не могла.       Выбор пал на темно-синий сюртук, который был почти в пору, такого же цвета штаны в полоску, белый жилет и синий шейный платок.       Вся эта суета медленно, но верно выводила Бориса из себя. Как же хотелось окунуться в атмосферу спокойствия, которой еще вчера был полностью пропитан дом. Никто никуда не спешил, Авдотья не вела себя, как курица-наседка, рядом не сновали двое не самых приятных типов, от которых пахло пивом и потом, что-то измеряя и делая стрижку; он просто гулял в саду и размышлял, как подружиться с новым обитателем своего дома. Ах, точно, Родион! Нужно у кого-то спросить, брать ли его с собой на этот вечер или нет.       Наконец, портной закончил со своим делом и, по-нахлебнически принижаясь, он наигранно учтиво пообещал справить барину несколько комплектов одежды к будущему четвергу, а к завтрашнему дню подправить сюртук, жилетку и штаны. Гришка ушел, оставив цирюльника, имя которого никто не знал и даже не хотел узнать, на то он и бродячий, что все видят его в первый и последний раз. Борис облегченно вздохнул и присел в специально подставленное кресло, чтобы гость приступил к сбриванию  его недельной щетины.       Авдотья опять вбежала в гостиную с двумя рубахами в руках. — Боренька, какую рубаху тебе на завтра подготовить? Есть шелковая, а есть с хлопка. — Давай ту, что из шелка, праздник, как-никак. Авдотья кивнула и поспешно хотела выйти и побежать на кухню, но Борис ее окликнул. — Никитична, подожди. Интересует меня одно дело. Женщина резко обернулась и подошла ближе. — Когда батюшка мой приемы устраивал, Родю на них брали? Стоит ли мне его с собой брать на ужин? — Ой, Борис Григорьевич, Роденьку-то всегда звали, да только не завсегда он приходил. Бывало, придет, бывало, и нет. Это уж гледячи кого зовут отобедать и когда. — Тогда поди позови его ко мне, пожалуйста. Никитична вышла из комнаты.       Цирюльник уже нанес на половину лица и часть шеи белую пену. Да уж, когда Родя придет, Борис будет похож на скомороха. А, вообще, почему его волнует, то, каким его увидит совенок? Подумаешь, бритье — дело обычное. Хотя, Родя вряд ли с ним еще знаком. При первой встрече, наверное, это и сбило с толку Бориса, на лице Роди не было ни намека на волосок или щетину, что сразу относило его в разряд мальчишек. Но, как оказалось, он уже давно не мальчик.       Как только цирюльник отложил кисть с пеной, в комнате появился недовольный Родион. Его только что оторвали от важной работы по классификации трав. Парень не видел лица барина, его загородил незнакомый человек, склонившийся над ним. Услышав шаги, Борис сказал: — Родион, это ты? Присаживайся. — изящная рука, при взгляде на которую парню перехватило дух от ее тонкости, бледности и почти прозрачности, указала на кресло.       Через пару секунд оторвав взгляд от руки барина, Родя понял, что от него хотят и присел на мягкое кресло напротив хозяйского, расслабленно развалившись.       Наконец, совенок понял, чем занимается барин. Цирюльник аккуратным отточенным действием проходился по коже барина чуть ниже скул. Родион на этот раз решил смотреть молодому хозяину прямо в глаза. Так больше шансов быть главным в диалоге. Глаза у барина были ореховыми с вкраплениями светлых полосок цвета чая с молоком. Что необычайно нравилось Роде. Очень приятный и спокойный цвет. От него как будто слегка веет теплом.       Борис тоже не уступал совенку и не разрывал контакта глаз. Все-таки паузу прервал Борис Григорьевич. — Родя, — совенок искуссно скрыл свое удивление от того, что барин впервые назвал его неполным именем, — я хочу тебя спросить кое о чем.       Совенок завороженно следил, как тонкое лезвие скользит по острым чертам лица молодого барина, пока Борис сосредоточенно смотрел расфокусированным взглядом куда-то ему в лицо.       Оторвавшись от созерцания аристократичного, просто идеального, по его меркам, лица, Родион сухо ответил, будто мысленно презрительно фыркая: — Спрашивайте. — Ты хотел бы прийти завтра на званный ужин? Я приглашаю всех соседей. Если у тебя нет желания, то я не смею тебя принудить. — Вы пригласите господина Дикого? — паренек вопросительно поднял светлую бровь. — Это тот, что в трех километрах к северу от Майского живет? Да, он будет на вечере. — такой вопрос сбил Бориса с толку. Зачем Родиону знать, будет ли их ближайший сосед на ужине, или нет? — Тогда я тоже обещаю быть. — повисла небольшая пауза. — Это все, что Вы хотели спросить? — Да, Родя, спасибо. Совенок поспешил скрыться в дверном проеме с гордо поднятой головой.       Борис погрузился в свои мысли, пока цирюльник уже заканчивал. Какой же все-таки строптивый совенок! Но действует очень умно. Никакой открытой агрессии или афиширования своего недовольства. Только тихие и продуманные реплики. В сочетании с таким честным, красивым и совершенно невинным лицом это являлось самым верным оружием против эмпатичного и чувствительного Бориса.       Хорошо, что Родя пока об этом ничего не подозревал.       Как только Родя отошел на достаточное расстояние, чтобы его не было видно и слышно, он бегом бросился в свою комнату, по пути хватая Ефима, как раз спускавшегося по лестнице. Казначей решил промолчать. Раз Родион так стремительно и взволнованно его схватил, то у него были на то причины, и весьма веские. Может, узнает что-нибудь интересное. Он подметил, что с приездом барина Родя заметно поменялся, стал резче и необдуманнее. Ефим предпочел занять место наблюдателя в этой своеобразной жизненной постановке, может, немного поможет и подскажет, но в основном будет лицезреть. Вся эта ситуация распаляла неимоверный интерес.       Забежав в комнату и громко хлопнув дверью, Родя присел на край кровати и потянул за собой Ефима, чтобы тот сел напротив. — Что случилось, Родь? Я тороплюсь немного, сам знаешь, готовится к завтрашнему приему надо. — наконец подал голос казначей. — Ефимушка, прошу, помоги! Мне завтра к ужину нужно выглядеть наилучшим образом! — взмолился совенок и пробежался глазами сверху вниз по наряду Ефима, — Ты же знаешь барскую моду, сам вон как добре одеваешься, весь двор тебе завидует. — Родя прекрасно знал, как этот рыжеволосый паренек реагирует на лесть.       Ефим решил немного посопротивляться для виду, сам мысленно даже будучи рад помочь Родиону в своем любимом деле — подборке тряпья. — Да ты и сам в этом деле сведущ не меньше меня! Занят я, на кухне, знаешь, какой завал?! — Ну, Ефимушка, мне нужно твое одобренье. Ты же знаешь, сам я буду долго выбирать. Да и косы ты мастерски укладываешь. — Родион зыркнул своими чистыми голубыми глазами, грустно сложив брови. — Ох, ладно уж. Помогу тебе. Только не сейчас, занят я. — Ефим сморщил свое веснушчатое лицо, делая вид, как будто делает Роде великое одолжение, после чего тот будет ему должен. — Ну, хватит уже, не актерствуй! — Родион перестал смотреть на друга, как на царя, и шутливо пихнул его в бок, понимая, что согласие он уже получил, теперь можно и повеселиться. — А я-то что! Это ты тут из обычного приема бал-маскарад хочешь устроить! — звонко засмеялся Ефим. — И никакой не маскарад! Просто хочу быть пригожим! — Родя сложил руки на груди сдвинул брови. Ефим иногда поражался этой подвижности всех черт его лица. Совершенно разный в зависимости от ситуации и времени. Вечером — ровное, расслабленное и немного уставшее лицо с правильными чертами. Днем — часто сосредоточенное, зацикленное на работе головы. Рано утром — он слегка угрюмый, но мягкий и сонный, немного заторможенный, еще не покинувший сладкую негу. А через четверть часа, когда он уже был на пути в поле или лес — заинтересованный и весь в предвкушении.       Лицо перестает быть мягким и округлым, черты его становятся по-лисьи острыми и узкими. Глаза бегают, анализируя, готовясь к самому увлекательному для Роди времени суток — тогда, когда он забывает всех и вся, даже себя, когда он как будто в беспамятстве или слегка поддатый ходит по только ему одному, да, может, леснику известным тропкам, иногда даже принюхиваясь и вслушиваясь. Лес для парня всегда был живым существом, полным своих мыслей и желаний, немногие могли его понять.       По одному ему знакомым приметам он находил самую лучшую и душистую малину и чернику, шиповник, который вообще встречался здесь редко и который парень по-научному называл Frūctūs Rosae².       Родя даже не боялся самостоятельно ходить на болото, собирая клюкву и какие-то папоротники, которые потом аккуратно зарисовывал на пергаменте, а листы сшивал. Ефим все это знал, потому что несколько раз присутствовал в таких походах, по-дружески интересуясь занятиями Роди.       Он мог ходить очень далеко, к самой реке Костроме, а мог оставаться в барском саду, молча наблюдая за пчелами и цветениями, что-то помечая в книге для записей с толстым переплетом.       Этот живой интерес всегда восхищал Ефима, он даже в какой-то мере завидовал. Так загораться делом, при этом получая время и возможности к работе над ним. Из этой зависти вытекала и другая: в том, что Родя, не прилагая никаких усилий, понравился барину и получил все, что душе угодно. А Ефим работал изо дня в день, но и доли такого счастья не познал. Однако и прошлое у Роди было тяжелое, может, это Господь ему так воздает, за все горести выпавшие на его долю в маленстве. Паренек не любил говорить об этом, одному Богу известно, что там творилось, но что-то действительно темное.       Все одно, казначей был рад за друга, да и за себя тоже. Барин у них умный, добрый и совсем не злой, каким был его отец. Авось, и Ефимке повезет с чем-нибудь, как и Роде, с таким хозяином. — Так чего же ты не идешь? — хитро прищурился Родя, — У тебя же дел по горло! — Ай, без меня справятся. Давай лучше подумаем, что ты завтра наденешь. Завтра у меня действительно будет дел по горло.       Родя звонко засмеялся и подошел к большому платяному шкафу.

***

      Не меньше сотни свечей освещало большую гостиную поместья семьи Майских. Высокие потолки, с которых свисала большая французская люстра, заказанная Петром Майским, дедушкой Бориса, прямо из парижской мастерской, широкие колонны, совсем не мешающие вальсировать гостям. Стены были лимонные, как и сам дом снаружи.       Эта зала была специально рассчитана для пышных екатерининских великосветских приемов. Теперь же тут собиралась публика помельче рангом. Из представителей старинных родов тут были только князь Евгений Дикий с женой, непонятно как оказавшийся в такой глуши, граф Разумовский с дочерью да и сам хозяин торжества — Борис. Все остальные были мелкими помещиками, число душ в деревнях которых не превышало двух сотен, или коллежскими регистраторами³ в отпуске.       Дорогой паркет был вычищен до блеска. Тяжелые красные бархатные гардины висели на длинных окнах. По середине стоял черный глянцевый рояль, с которого совсем недавно сдули толстый слой пыли и натерли сухой тряпкой.       В углу сидели музыканты, которым было предложено хорошее жалование, вот и играли они необычайно умело и слажено.       Первый торжественный полонез уже отзвучал и гости разбрелись по группкам, обсуждая последние слухи и новости, не часто тут случались такие грандиозные, по местным меркам, вечера, где можно было посплетничать.       Затянутые в корсеты помещичьи дочки наиграно, но задорно смеялись, подыскивая себе подходящую партию. Хоть их прически были сделаны по последней французской моде, выглядели они слегка нелепо и неаккуратно, но, по их мнению, невероятно обворожительно. Матери этих молодых гусынь выглядели грозными коршунами, одним взглядом указывая дочерям к кому подойти, а к кому не стоит. Их мужья пошли к игральным столам в углу зала и давно уже играли в вист, потягивая коньяк и куря свои сигары.       Вне сомнений, были и исключения. Князь Дикий и граф Разумовский стояли в обществе молодых людей, совершенно отличавшихся от других. Одета кампания была строго и аккуратно. Они поддерживали какую-то интересную и умную беседу. Княжна Дикая, немка по происхождению, с экзотичным для русской глубинки именем Вероника, стояла в компании таких же достойных дам и девиц, видимо, жен и дочерей тех, кто стоял с князем и графом. Зал как будто незаметно поделился на людей высоких принципов и людей, пришедших поохотиться на мужей или посплетничать.       Борис коротко осмотрел все собравшееся тут общество, немного огорчившись, не заметив Родю среди людей, и пошел встречать припозднившихся гостей. Он бы и не заходил в залу, если бы не его обязанность, как хозяина, присутствовать на первом полонезе.       Он открывал вечер и танцевал с какой-то девчонкой, явно младше его намного, которую, скорее всего, к нему пихнула строгая мать, что было грубым нарушением правил вечера, хозяин должен танцевать первый танец с самой уважаемой дамой в зале, но, видимо, это никого особо не волновало.       Девушка была в бледно-розовом платье с обилием кружева, которое было совершенно ей не к лицу. Медные волосы были заплетены в две косы у лица и закрепленные в жгут сзади, которые, как предположил Борис, были призваны повторить прическу английской королевы Виктории.       Пройдя в прихожую, он поприветствовал господина и госпожу Гершиных и провел их в залу. Старый лакей незаметно подошел к нему и сообщил, что гостей больше не предвидится.       Борис тяжело выдохнул, ему уже начинала знатно досаждать вся ситуация, не так-то и просто быть хозяином вечера, и прошел в зал. Теперь ему лишь осталось позвать лакея и спросить, где Родя, и проконтролировать весь вечер, который обещал затянуться до утра, а некоторые гости могли и на ночь остаться. А кто сказал, что будет легко?       Натянув дежурную улыбку, Борис, как и положено хозяину, начал ходить от одной группки гостей к другой, учтиво здороваясь и поддерживая беседу. Пусть она его зачастую не интересовала, таковы правила, и их требуется чтить.       Чаще всего говорили о французской моде, картофельных бунтах⁴, которые, к счастью, обошли их губернию стороной, и посевах этого года.       Борису было совершенно все равно на то, сколько у кого полей пшеницы посеяли и какие цвета ленточек нынче в моде. Он отбывал время, положеное приличиями, в этих «кружках по интересам» и переходил дальше.       Так он делал, пока не добрался до графа Разумовского и князя Дикого, не решившись подойти к группе дам во главе с княжной Вероникой.       Людей рядом с ними поуменьшилось, многие ушли на начавшуюся не так давно мазурку. Разумовский и Дикий говорили, как ни странно, о литературе, а рядом с ними стояла дочь Разумовского, Кристина Витальевна, и внимательно слушала, явно понимая, о чем говорят мужчины, что прибавляло ей интеллекта в глазах Майского.       Молодая графиня выглядела совсем не типично для русской дворянки. У ней не было ни густой русой косы, ни почти прозрачных голубых или серых глаз, ни чувствительной румяной кожи.       Она не вписывалась в здешние представления о красоте, потому и была прекрасна. Волосы были коричневыми, почти черными, глаза по-кошачьи большими и зелеными, а кожа бледной, но совсем не румяной. Она была невысокой, даже маленькой, несмотря на то, что была вовсе не девочкой, ей было восемнадцать.       Внешность ее совсем не походила на внешность отца, разве что нос был такой же благородный и тонкий. Ее мать была с Кавказа, что подарило Кристине Витальевне такую необычную внешность.       Она была одета в платье глубокого зеленого цвета из явно дорогого материала, который делал ее еще благородней, чем тоже резко выбивалась из представительниц неженатых девиц на этом вечере. Все они были в легких светлых платьицах с оборками, а прически их представляли собой облачка из кудрей или кос. Волосы графини же были аккуратно собраны заколкой с большим изумрудом и струились волнами по открытым плечам, что опять же запрещали негласные правила — волосы должны быть собраны наверху. В ушах были тяжелые серьги с изумрудами, а на шее лежало дорогое, но не тяжелое колье с теми же камнями.       Отец Кристины Витальевны был одет не хуже дочери. Фиолетовый платок под цвет жилета, черный сюртук с бархатной отделкой и белая рубаха с накрахмаленным воротничком.       Князь Дикий был одет сдержанно, но дорого. Серый сюртук и штаны в полоску, белый жилет и тонкий галстук.       Они обсуждали Пушкинскую «Гавриилиаду», как по репликам понял Борис. Странно обсуждать литературу на сельских балах, а тем более запрещенное произведение. Но все же ему понравилась тема, да и он был прекрасно осведомлен.       Дождавшись удобного момента, Борис, стоявший все это время неподалеку, незаметный для этих троих, подошел к компании.       Раз уж некому его представить, то он сделает это сам. — Извините, что прерываю вашу увлекательную беседу, messieurs⁵. Позвольте представиться, Борис Григорьевич Майский, хозяин вечера. — мужчина искренне, но сдержанно улыбнулся и склонил голову в приветственном жесте. — Здравствуйте, Борис Григорьевич. Мы наслышаны о Вас. Граф Разумовский Виталий Михайлович. — граф кивнул в сторону князя Дикого, — Мой дражайший друг — князь Евгений Александрович Дикий и дочь моя, Кристина Витальевна Разумовская. — граф кивнул в сторону девушки. — Счастлив познакомиться с вами, господа. — ответил Борис. — Взаимно, Борис Григорьевич. — ответил князь. — Мы вот обсуждаем поэзию нашего блистательного соотечественника, Алескандра Сергеевича Пушкина. Знакомы с его творчеством? — вопрсительно посмотрел своими серыми глазами граф Разумовский. — Да, действительно, знаком, Виталий Михайлович. Вы о каком-то конкретном произведении говорите? — Мы с Евгением Александровичем затронули тему «Гавриилиады». Я утверждаю, что это богохульство и издевательство над верой, а вот мой друг считает иначе. Мол хорошо и дерзко написано, в этом и вся задумка, чтобы власть отрезвить. Да вот только где же это видано, чтобы власть так отрезвляли? — Я, пожалуй, скажу, что это вызов или выражение себя. Да, богохульство тут не отнять. Но каково значение сей поэмы. Как всполошило оно вверху стоящих, как дало им размышлений на годы вперед.       Молодая графиня посмотрела на Бориса с блеском в глазах и сдерживаемым интересом. Как будто он сказал то, что она порывалась, но не могла выразить в обществе старших ее мужчин. — Пожалуй, это самое верное из наших суждений, — подал голос князь Дикий. — Вынужден согласиться, дорогие друзья. — ответил граф, — А теперь прошу извинить, я обещал дочери вальс.       Разумовский подал руку Кристине и повел ту в середину зала, грянула музыка, и пары закружились в танце.       Пока у Бориса было время отдохнуть, как хозяин он должен был потанцевать чуть ли не с каждой на этом вечере, но он выкроил себе время, игнорируя вальс и кадриль. — Чем увлекаетесь, князь? — спросил уж совсем вульгарно барин, сам того не заметив. Но, похоже, его собеседника это ни капли не смутило. Лицо Евгения Александровича все еще выражало вселенское добродушие и спокойствие. — Да вот, на лекаря в Санкт-Петербурге учился, но потом женился и потомством обзавелся. Вот и тут врачую. Баб дворовых лечу и соседей-помещиков. — Да как же Вам дозволили, Ваше сиятельство? Князей же, на сколько я осведомлен, к учебе в университете не допускают часто. Военная служба — их частый выбор. — Как видите, мой батюшка меня отпустил. Не хотел всем сердцем, но отпустил. Грозился наследства лишить, но потом смирился. — Евгений Александрович тепло улыбнулся, довольный собой, что все-таки настоял тогда на обучении. — А я вот сбежал, представляете? Вы тут недолго, как я знаю, не слышали о моем побеге? — Слышал, почему нет? Даже восхищен Вашей смелостью. Без денег, без благословения. Немногие так могут. — эти слова князь действительно произнес с нотками нескрываемого уважения. — Думал, наследство не получу. Да только кому он мог еще его отдать. Никого из родственников у нас нет, а государству отдать мой отец бы просто напросто не смог. — Да вот хоть Роде, Борис Григорьевич. — Евгений Александрович повернулся в залу и вгляделся в толпу. — А, кстати, где он? Неужто Вы прогнали мальчонку? — Не думал даже, Ваше сиятельство. Сам лично на вечер пригласил, Родя обещался прийти, да только нет его нигде. Я лакея послал узнать, может случилось чего. — Я думаю, он появится в середине вечера. Нередко так делал. — Вы с ним приятельствуете, Евгений Александрович? Как Вы с ним познакомились? — Можно сказать, что даже не приятельствуем, а дружим. Он добрый малый, умный. Все званные вечера с ним и с Разумовским и его дочерью провожу. Чудится мне, что и Вы к нам в компанию войдете. Думаю, что Вы, Борис Григорьевич, тоже не склонны обсуждать урожаи. — Как верно вы подметили, князь. Позвольте пригласить Вас в следующую пятницу в гости. Посидим на веранде, почитаем. — Конечно, я приму Ваше предложение, Борис Григорьевич. Очень приятное с Вами знакомство. — Евгений улыбнулся еще лучезарнее. — Ах, прошу простить великодушно, вынужден покинуть Вас сейчас, нужно идти танцевать с барынями, иначе получу от их матерей по первое число. Да вот и граф идет к Вам, не заскучаете. Князь улыбчиво кивнул и Майский удалился.       Раскрасневшийся Разумовский и его совершенно спокойная и незапыхавшаяся дочь подошли к молодому князю. — Ну, Евгений Александрович, что думаете о новом помещике Майском? — спросил граф. — Думаю, что он достойный человек. Мысли верные в голове имеет, аккуратный и вежливый, Родиона нашего не прогнал. Нашли мы хорошего друга, Виталий Петрович. — А ты что скажешь, Кристина Витальевна? Каков он? — Скажу что умен и красив, батюшка, но совсем неопытен, хоть и начитан. Хотелось бы ему помочь. — Вот и я так думаю. ¹ Цирюльник — устаревшее для парикмахер. ² Латинское название шиповника. ³ Низшее звание чиновника. ⁴ Бунты в русских деревнях, направленные против распространения картофеля, который принудительно сеялся, согласно реформам П.Д.Кисёлева. ⁵ Messieurs (франц.) — господа.