Барин

      Родя сидел на кухне и счастливо жевал сладкий пряник в глазури. Утром, когда князь Дикий еще не уехал, он упомянул, что с детства обожает эту сладость, только, к сожалению, редко ее мог кушать. Старый барин не любил сладкое, вот и Роде его не покупал.       А ближе к вечеру, когда он задремал в комнате, его разбудила Дуня и сказала, что барин просит его прийти на кухню. Хмыкнув, он слез с кровати и, протирая глаза, побрел на самый низ, в хозяйственную часть дома.       Вход на кухню не имел дверей, слишком неудобно грохать дверями каждый раз, когда надо нести очередное блюдо.       Половину боковой стены закрывала уже слегка сероватая печь. Она была намного больше в размерах, чем обычная, все-таки людей нужно много кормить. Все остальное место занимали длинные столы, которые в праздники все использовались и были уставлены различной готовой или полуготовой стряпней. В обычные дни же использовался только один стол, тот, что ближе к входу.       На стене, в углу, висели маленькие иконы, накрытые идеально белыми ручниками. На полу, рядом с печью, стояли корзины с овощами, первой редиской и щавелем, мешки с мукой. Прятать все это в чулан не было смысла — расходовалось моментально.       Сегодня на втором столе одиноко стояла корзинка.       Там совенка ждала целая стопка свежих пряников. Авдотья бегала от стола к столу, а, когда заметила Родю, улыбнулась, подхватила какой-то горшок и сказала: — А, Роденька, проходи. Тут тебе барин плюшек оставил. — Ах, тётенька, какие плюшки? Это пряники. — серьезным тоном произнес он.       По-мальчишески резво он запрыгнул на длинную дубовую лавку и набросился на угощение.       Не успел он как следует распробовать угощение, мысленно благодаря Бориса, как в кухню вошел запыхавшийся Ничипор. — Хух, я его по всему дому шукаю¹, а он на кухне плюшки лопает! — Это не плюшки! — Не суть важно, Родь. К тебе тут какой-то Федор в гости пожаловал. В ворота ломится, к тебе просится.       Прожевав немного и призадумавшись, болтая ногой в воздухе, Родион ответил: — Не знаю я никаких Федоров. Ты, сдается мне, Ничипор, что-то напутал. Али спирту нахлебался?       Совенок спросил совсем не упрекая, просто интересуясь, открывая свои большие голубые глаза еще шире. — Да нет! Ни капли сегодня во рту не было. Этот Федор тебя на дворе ждет. Может гнать его взашей? — Ничипор почесал редкую бородку. — Ходят тут всякие… А, точно. Он, говорит, травы тебе какие-то принес. — Я никого не просил мне травы приносить.       Авдотья все это время подозрительно молчала, гремя глиняными горшками. — Не надо его звать, я сам с ним выйду потолкую. Где он, говоришь, стоит? — Дак возле задней двери ошивается.       Прихватив еще два пряника, Родя выпорхнул из комнаты.       На площадке у сада стояла уже темневшая в сумерках худая фигура. Парень перескакивал с пятки на носок, а рядом с ним топталась черная-черная кошка, будто пытаясь ухватить того за пыльную штанину. Завидев Родю, она сверкнула большими зелеными глазищами и исчезла в ближайших кустах.       Как по команде, сразу за кошкой повернулся тот, кто назвался неким Федором. Он стремительно подошел к застывшему у ступеней Родиону. Из недр его тела показалась палкообразная рука в приветственном жесте. Родя заторможенно пожал ее. Родя никогда не видел таких необычных людей. Волосы цвета вороного крыла, глубокие черные глаза, острые скулы и смуглая кожа. Именно так он себе представлял султанов из восточных сказок. — Эээм, Федор? — протянул он неуверенно. — Я Фаррух, на самом деле. Просто Федор легче запомнить, да и имя православное — это знак большого доверия здешних людей. — спокойно ответил незнакомец. — Я Родион. Пряник будешь?       Совенок больше не нашелся, что ответить, и протянул незнакомцу угощение. — Знаю, что ты Родя, а за пряник спасибо. — Фаррух забрал из рук совенка сладость и положил ее в кожаную сумку. — Я к тебе по одному делу. — Фаррух заговорщицки огляделся. — Это касается господина Майского. Можем поговорить? Здесь нас никто не услышит?       Внутренне Родион понимал, что доверять этому мужчине у него нет оснований, но на голых инстинктах он кивнул головой. — Тут нас вряд ли услышат, но лучше пойдем вглубь сада.       Завернув на одну из многочисленных дорожек, Родя и Фаррух оказались в длинной и прямой аллее.       В сумерках трещали сверчки, дворовая собака не переставала гавкать, а трава шуршала на легком ветерке. — Для начала я скажу, кто я. — начал Фаррух. — Я зарабатываю на жизнь гаданиями на картах. Не подумай ничего дурного. Я не кочующий цыган и совсем не мошенник. — А кто же ты тогда? — недоуменно спросил совенок. — Ох, почему всем так надо знать где моя родина? — парень приложил руку ко лбу в драматическом жесте, делая вид, что этот вопрос очень невежливый и оскорбляет его. — Так уж и быть, скажу, дорогуша, я перс². А занятие мое — путешествие и помощь людям в предсказании их судьбы. Карты таро капризны, но я нашел к ним подход. Заложив прядки блестящих даже в темноте волос за уши, он продолжил: — Но не в этом дело. Последние недели две я жил во флигеле у одной известной нам обоим особе. Графиня Разумовская любезно разместила меня у себя в тайне от батюшки. Конечно, не за бесплатно. Я гадал ей на все, что можно и по нескольку раз, что кощунственно по отношению к картам. Я знаю, ты — человек науки и можешь не верить во все эти предсказания и судьбу, но карты сказали, что если Кристина Витальевна продолжит покорять твоего барина, то беды ни тебе, ни ему не миновать. Ваши жизни пойдут по неправильным путям. Даже если ты этому не поверишь, прошу, остерегись. Она будет добиваться своего любыми способами. Женщина становится жестокой, когда ей не отдают её предмет любви. — Знаешь, ты прав, в магию я не верю, в судьбу, как и в любое божество, — тоже. Но раз уж графиня — на этом слове он скривился. — уже к помощи гадалок прибегает, то она явно не остановится, даже если Борис ей откажет. — Ты сделал для себя выводы, я рад. — удовлетворенно кивнул Фаррух. — А теперь мне пора. — Но куда ты пойдешь? Обратно к графине? Лучше останься тут. Я скажу, что ты мой гость. Может, барин и на комнату расщедрится.       Родя явно проникся благодарностью к этому совсем неизвестному и таинственному человеку. — Спасибо, маленький барин, но нет, судьба велит мне идти ни к тебе, ни к графине. Я останусь в этих местах, но не ведаю, пока, где. Так чувствует мое сердце, а, может, разум или что-то выше. — заглянув куда-то в сторону кустов, он почти незаметно кивнул. — Здесь я обрету покой души. Тем более, тут есть кому присмотреть за вами.       Роде не хотелось ни возражать, ни пытаться остановить Фарруха. Он молча кивнул, он понял: так надо.       Силуэт загадочного человека с орлиными глазами исчез в конце аллеи, а возле его тени по тропинке ползла еще одна, маленькая и чёрная, но рядом никого не было. Родя знал — он сам найдет выход из сада, провожать не нужно.       Барину говорить о вечернем посетителе смысла нет, тот не поверит ни единому его слову. Кристину Витальевну он глубоко чтит и уважает. Стоит делать выводы, пытаться вытянуть Бориса из этих силок, расставленных графиней, и самому туда не попасть.       Решив, что надо начинать это делать непременно, Родя спешит в дом, в кабинет старого барина, а теперь и в кабинет Бориса. Он сидит там уже очень долго, то с Ефимом что-то обсуждая, то самостоятельно считая и записывая что-то.       Ефимка как раз шел со стороны кабинета навстречу Роде. Он был ужасно усталый, на поясе не было привычного красного расшитого лоскута, сережки в ухе и след простыл. Он был явно вымотанный, каким увидеть его было практически невозможно. Паренек только безмолвно кивнул другу, давая понять, что у него даже говорить сил нет.       Весь день они составляли с барином бумаги, следили за денежными отчетами и сверяли их с прибылью. Банкир, который должен был привезти бумаги о переходе наследства, так и не появился, Борис собирался завтра ехать в город, узнавать, что случилось и, возможно, даже подавать жалобу. Потом они перешли от документов о тратах к документам на крепостных.       Тихо открылась входная дверь. В ней показалось правильное, почти детское личико. Родя, наверное, был таким ребенком, которого называют «солнышко». Вошел — и осветил все вокруг.       Борис сидел за столом, подписывая последнюю стопку бумаг в свете неяркой керосиновой лампы.       Шторы в комнате были плотно задвинуты, создавая еще больший мрак, где Борис и аршин вокруг него были единственным островком света. В воздухе витал запах сургуча, пыли и легкий аромат свежего пергамента. Заметив движение у входа, Борис поднял голову. Спутанные волосы, красные глаза, вздутые венки на пальцах. Все говорило о том, что ему просто необходим отдых. — А, Совенок, проходи. — Борис улыбнулся своей самой счастливой улыбкой. Усталость будто рукой сняло.       Барин отложил перо и закрыл чернильницу. Горький опыт испорченных в чернилах рубах и кафтанов научил не оставлять эти баночки открытыми.       Он не чувствовал ни боли в руках и спине, ни ноющих глаз. — Как день прошел? Спускался на кухню? Видел мой подарок? — Борис действительно интересовался такой мелочью как то, понравился ли совенку его подарок. Ведь для него это было очень важно и нужно. Когда дело доходило до Роди, он становился невероятно нежным и деликатным, более внимательным. Это пока только вводило его в небольшое недоумение.       Вспомнив про сладкое угощение, Родя засветился еще ярче, присаживаясь в  старое скрипучее кресло, кладя руки на колени и с нетерпением желая высказать свою благодарность. — Да! Я пробовал. Спасибо тебе большое, я просто их обожаю.       В глазах засияли звезды, а на губах появилась мечтательная улыбка. — Я знал, что тебе понравится. Специально послал за ними сразу после твоих слов. — Не стоило, я будто их выпросил, честное слово. — смутился Родя. — Если это делает тебя счастливым, и  если это в моих силах, то я только рад.       Борис запустил тонкую руку в непослушные волосы. Родя застрял взглядом на этом движении, стараясь поглотить и запомнить его всем своим существом. Даже сейчас, уставший и небритый, барин был совершенством.       Иногда Родион не верил, что Борис идеален во всем и пытался отыскать хоть один недостаток, но таковых, почему-то, никогда не наблюдалось. Может быть, он просто плохо искал? Его прекрасность, казалось, естественна и неоспорима. В уме и тактичности равных ему просто нет.       Родя пугался этого странного безоговорочного восхищения, слепого доверия, собачьей верности и тихого счастья всякий раз, когда он рядом. Какая-то новая форма идолопоклонения, не иначе.       Вместе с тем, было настолько приятно и хорошо, что на всю абсурдность его чувств, возникающих рядом с барином, можно было наплевать и тихо наслаждаться.       Знал бы он, что Борис в это время сидит в высоком и жестком кожаном кресле и думает точно также. Что все это неправильно и ненужно, что Родя не испытывает ничего в ответ. Но, когда он видел его, ноги буквально подкашивались, а покидать любимого совенка не хотелось никаким образом.       Казалось, предложи ему все богатства мира взамен на то, что Родя покинет его хотя бы на сутки, и он откажется.       Пусть, они часто просто сидят по разным комнатам, не видясь часами, обменявшись приветствиями на завтраках и исчезая в глубинах своих кабинетов, но Борис будто чувствовал фантомный стук чужого сердца, несмотря на стены и расстояние. Этот незатейливый ритм согревал его, ублажал и усмирял душевные ненастья.       Вот и сейчас он хотел сделать что-нибудь для этого человека, сидящего напротив. Золото волос, горящих в свете лампы, озера глаз и тепло каждой черточки правильного лица.       Решив, что смысла скрывать нет, Борис разрушил повисшую тишину словами: — А у меня для тебя сюрприз. — произнес он довольно и невинно-хитро. — Какой? — глаза напротив округлились и увеличились в размере раза в два, как показалось барину, внимательно изучавшему каждое изменение в совенке. — Подойди сюда, поближе. Пожалуйста. — даже такую просьбу он завершил вежливым словом. Роде было приятно.       Совенок послушно обошел стол, подходя к Борису сбоку, нагибаясь совсем близко и заглядывая в зелено-карие глаза.       Барин вдохнул приятный личный аромат Роди, полностью растворяясь в нем, забываясь на несколько секунд. Так хотелось зажмуриться от радости и вдыхать этот запах вечно. — Что ты хотел мне показать? — слова немного отрезвили Бориса, заставив откашляться и перевести взгляд на стол. Пробежав глазами по тонким резным царапинам на его поверхности и обогнув перо, он увидел то, что хотел показать Роде.       Борис пододвинул большую стопку буроватого пергамента, всю исписанную тонким каллиграфичным почерком.       Родя успел заметить какие-то имена, но Борис быстро пролистывал бумагу за бумагой, ища что-то. Найдя листик, лежавший почти в самом конце, он достал его и отодвинул стопку.       Барин прижал лицевую, исписанную часть к груди рукой, унизанной кольцами и браслетами. — Во-первых, я никуда тебя не гоню и прошу, чтобы ты остался жить в поместье, если ты конечно этого захочешь. Я не могу теперь тебе указывать. Этим документом я не хочу сказать, что ты мне не нужен, а наоборот, подтвердить мою любовь и уважение к тебе как к человеку.       От этих слов Роде стало как-то не по себе. Что может быть в этом странном документе? Ведь, обычно, официальные бумаги не касаются его никаким образом.       Увидев недоверие и нерешительность в глазах Роди, барин сказал: — Просто прочти.       Совенок углубился в текст. «Я, Борис Григорьевич Майский, дарую  свободу Родиону Михайловичу Татищеву с целью его свободной научной работы и обучению или самообучению на неограниченный срок. Условием его свободы является обязательный выпуск в свет его научной работы в области ботаники. Пять процентов прибыли от в будущем выпущенной книги пойдут, по ранее прописанному договору, мне или моим представителям. Это условие нисколько не отягощает положения моего крепостного. Считать мою волю законной и не подвергать сомнению. Б.Г. Майский» Внизу стояла крючковатая, но красивая подпись.       Родя стоял, будто прирос к полу. Его кидало то в холод, то в жар. Свобода. Он свободен. Теперь он — господин своей судьбы. Сам он командир и генерал в ней. Слезы счастья навернулись на глаза, руки задрожали.       Исчезнут века рабов. Потомки его не станут холопами. Они будут жить, будут любить жизнь, будут счастливы, ведь нет на свете больше счастья, чем свобода.       Столько лет он был заложником порядка, столько лет до него страдали его отцы и деды, неся тяжелый крест раба, грязи под ногами, животного, последнего калеки. Теперь этому конец. Горькие слезы хлынули из глаз. Пусть, последние годы им не распоряжаются как ненужной вещью, пусть, нет издевательств больше, но жить и знать, что ты обязан, что ты ничего не стоишь. Зачем такая жизнь?       Бросив листок на стол, он набросился на барина, готовый задушить того в объятиях. Совенок обвил его руками за шею, утыкаясь носом в курчавую макушку, вдыхая уже успевший стать родным запах. Горячая, пылающая и кипящая любовь растекалась по его венам, она бурлила, выливалась через верх.       Борис обнял Родю в ответ, оставляя руки на его талии, прижимая к себе, стремясь продлить момент, слиться воедино, насладиться убегающим чувством целостности. В этот момент, когда его любовь взвыла, открыла себя, оголила, он увидел ее, почувствовал, принял ее. Теперь они стали одним целым. Сердце совершало кульбиты, руки не слушались, а грудная клетка вздрагивала.       Негнущимися, будто шарнирными руками он отстранил Родю, хватая того немного выше локтей, затягивая вниз, усаживая себе на колени.       Совенок находился в счастливом и веселом полузабытье, он не заметил манипуляций Бориса.       Теперь решало только сердце: все или ничего. Сейчас или никогда. Рискни, упади в бездну. Испытай себя на веру и стойкость. Ты можешь воскреснуть только единожды…       Убрав легкие светлые пряди от лица, барин схватил Родю за острый подбородок и, как куклу, притянул к себе. Наконец, нега на лице Роди сменилась недоумением и даже страхом.       Что он делает? Зачем? — так и читались вопросы в искренних глазах, не умевших скрывать правду.       Вторая рука Бориса легла на талию Совенка, притягивая его еще ближе.       Борис прыгнул в омут с головой.       Резким движением он склонился к таким желанным губам и прижался к ним. Его язык бесцеремонно ворвался в рот Родиона, сбивая его с толку. Он не сопротивлялся, но и никак не отвечал, совенок будто бы обмяк в нежных, но крепких руках.       Борис аккуратно прикусил нижнюю губу Родиона, будто призывая того к ответу, рука сжала талию стальной хваткой.       Сердце быстро гнало кровь по телу, адреналин убивал волнение. В голове у обоих было пусто. Время замерло. ¹ Шукать — тоже самое, что искать. Просторечный вариант. ² Я знаю, что Фредди был не персом, а парсом. Но прародителями парсов были древние персы, так что это небольшое допущение, которое я себе позволила.