Барин

      Легкие пестрые тени медленно переползали с предмета на предмет, подгоняемые ветром, шелестевшим в ветках яблонь за окном. Причудливый рисунок ложился на простыни, одеяла и пуховые подушки. Островки света между тенью блестели как маленькие золотые монетки, начищенные водой с морским песком, рассыпавшиеся по кудрям спящего барина. Из-под легкого одеяла выглядывала только лохматая голова, похожая на гриву льва, так казалось Никитичне, которая видела этого зверя только один раз на картинке.       Гремя большим металлическим тазом, окропленным капельками воды, Авдотья вошла в комнату и распахнула легкие занавески, впуская свежий воздух и солнце. Помещение сразу перевоплотилось: персиковые стены приобрели теплый оттенок, стали приятнее глазу, свет проник во все уголки, предвещая приятный и теплый день.       Борис услышал, как вошла служанка и недовольно-страдальчески приоткрыл глаза. Вставать не хотелось. Авдотья посмотрела на него, не заметив открытых глаз за вездесущими начинавшими крутиться волосами, и вышла, тихо скрипнув дверью. Каждый раз барин дивился этому ежедневному ритуалу, который состоял в том, чтобы войти в комнату Бориса самым ранним утром, открыть шторы, а летом и весной — еще и окно, поправить какое-нибудь маленькое несовершенство, вроде повернутой не в ту сторону статуэтки на комоде, и выйти, молча и таинственно.       Страдальчески вздохнув, он скинул одеяло и присел на край кровати. В глазах заплясали мириады маленьких крапинок, похожих на рой каких-то чудных насекомых разного цвета, в висках застучала кровь. Но так же быстро, как и появились, бурые искорки исчезли, сердце возобновило свой ритм. «Так скоро вставать все же не стоило» — подумал про себя Борис и протер глаза.       На тумбочке стоял медный колокольчик для прислуги, который звучал вовсе не ярко и призывно, а гулко и тяжело, будто маленький церковный колокол, по звуку не уступающий большому. Схватив его, Борис резко встряхнул им и принялся ждать. Глухо ступая по половицам ногами в стертых лаптях, в комнату вбежала Дуня, спешно поклонившись, стараясь не смотреть в сторону хозяина. — Дорого утречка, Борис Григорьевич. Как спало-с? — пролепетала девушка, поправляя темную пшеничную косу.       Крепостная пребывала в постоянном смущении, чем начинала раздражать барина. Девицы, конечно, существа пугливые, однако на вторую-третью неделю его присутствия переставали дергаться при каждом слове. Дуня же никак не менялась. — Доброе, Дуня. Поднеси кувшин, умыться. — спокойно и отрешенно произнес Борис.       Девушка резко взглянула ему в глаза, пристально всматриваясь. На щеках ее пылали розовые пятна, делая ее еще больше похожей на разукрашенную базарную куклу в длинном сарафане. И тут Борису в голову будто стукнула самая очевидная мысль: он ей нравится.       Осознание сменилось недоумением. Вот уже очередной человек не равнодушен к нему. Такого интереса Борис ни в какую не понимал, ведь внешностью, по своему скромному мнению, он не выделялся. То ли дело Родион — казалось, он выткан из душистого нежнейшего эфира, глаза цвета темного зарева морозным зимним утром, волосы цвета спеющих колосьев, изящная фигура и тонкие аристократичные черты лица. Каждый его жест был непредсказуем и удивителен в своей красоте. Его румянец умилял, грел душу, пробуждал самые светлые чувства.       Себя же барин видел слишком высоким, болезненно худым и бледным. Собственный нос казался ему чрезмерно большим, а лицо узким, постоянно непослушные волосы не устраивали его на протяжении всей жизни. Он отнюдь не сетовал на свою природу, он ясно понимал, что красота принадлежит глазам смотрящего. Но зачастую эти самые глаза находили себе цель поинтереснее.       С этими мыслями Борис все еще смотрел на Дуню, застывшую в чувственном оцепенении.       Барин лишь подмечал разницу между этой яркой представительницей крестьянского племени и его невестой, графиней. На фоне Кристины Витальевны Дуня казалась совсем дурнушкой. Даже если и облачить ее в шелка да меха, не будет ее круглое личико смотреться так благородно, как заостренное и изящное лицо графини.       Девушка смотрела в пол, будто не услышав просьбы хозяина. Борис устало, но терпеливо спросил: — Дуня, вода.       Служанка охнула и что-то неразборчиво пролепетала, приподнимая длинноватую юбку, выскакивая из комнаты и заливаясь пышным румянцем еще больше.       Наскоро умывшись и пытаясь не обращать внимания на взволнованную девушку, Борис достал один из своих новых костюмов. Решив не смущать девицу, Борис послал ее предупредить Никитичну о завтраке, а сам поспешил пройти за ширму, чтобы переодеться.       Серо-синий и ужасно безликий сюртук он не стал застегивать и вышел из комнаты, не дождавшись приглашения к завтраку. Хотелось поесть раньше, чем спустится Родя.       С каждым днем близость, но недоступность Совенка разрывала сердце все больше, избегать этих гипнотизирующих глаз было легче, чем постоянно находиться в их сладком плену.       Так текла неделя за неделей, быстрой вереницей ярмарочной карусели пролетая быстро, но незаметно.       Родион все слонялся по углам, делал вид, что занят, но работа шла как не смазанная телега — медленно и со скрипом. Обычно полдня он болтал с Ефимом, старательно избегал Бориса, тем не менее, мучаясь все сильнее от едкого притяжения к нему; вторую половину дня он пытался делать какие-то правки в рукописи, ставил большие мокрые кляксы на рыжеватом пергаменте, зачеркивал все и переписывал испорченную страницу, так и не добавив в текст ничего нового.       Такая работа его ужасно раздражала, порождая внутри сомнения насчет своей значимости в этой жизни. Зачем существовать на свете, если ты полная бездарность? Родя был уверен, что нужно обязательно привнести в этот мир что-то новое, продукт, произведенный твоим разумом, внутренним гением. Раз уж ты не способен на сотворение уникальных вещей, то грош тебе цена.       Крестьянин тем и плох, что даже и не думает привнести в мировое наследие хоть кроху, он отдаст свою жизнь за барина, положит на алтарь свою душу. Смысл жизни холопа — подчинение. Но нет, они же не виноваты в этом. Любой человек будет рабом, если ему с младенчества навязывают это.       Крестьян нельзя судить за глупость, как к примеру людей, имеющих все для получения стоящего образования, но предпочитающих тратить время на карты, выпивку и распутных девок.

***

      Барин каждое утро ездил на стройку крестьянской школы, которая по сути представляла собой просторное здание из добротного дуба.       Хозяину была важна каждая деталь: как строят, чем затыкают щели, под каким углом держат верстак, куда девают стружку… Он с интересом ученого наблюдал за обычной работой, ведь он никогда не видел ее раньше.       Мужики сначала с недоверием отнеслись к такому интересу. Нового барина они-то и в глаза видели раза два, поэтому с опаской доверяли ему. Но потом они даже начали подшучивать между собой и подсмеиваться с докучного и неуклюжего хозяина, который не подавал даже признаков злости при любой крестьянской ошибке. Похожий на большую черную букашку, он находился везде и сразу, пытаясь впитать больше знаний.       Казалось, Борис загорелся, нашел себе интересное занятие по душе. Но все это было лишь жалкой и упоительной попыткой отвлечься от чувств, поселившихся внутри.       Каждая встреча с Родионом в запутанных коридорах поместья заставляла сердце ускорить свой ритм, а тело не слушаться. После той ночи всегда хотелось большего, хотелось его целиком и полностью. Каждый мимолетный взгляд отпечатывался в душе сургучной печатью, застывая, оставаясь там навсегда. Собственная глупость заковала его в кандалы, а он принимает эти страдания с полной самоотверженностью.       Он не знал, что Совенок плачет в подушку каждую ночь точно так же, как и он, не знал, что снит и грезит о счастье, как и Родя. Отдаляясь, они причиняли друг другу больше боли и страданий, но оба понимали, что будущего у них больше нет.       С утра до вечера копаясь в опилках, задавая миллионы вопросов плотникам и выбирая дерево для лавок, Борис старательно не замечал ничего вокруг, суетясь и отмахиваясь от назойливых вспышек тревоги и расстройства. Часто, невыраженные эмоции накапливались и переваливали через край, сметая все вокруг.       В такие дни он не появлялся на стройке и вообще не выходил из комнат, стараясь смириться со своей ничтожностью и глупостью, избегая правды, отчаянно любя, но оставаясь в тени. Закутавшись в мягкое одеяло он неподвижно сидел, смотря стеклянным взглядом в персиковую стену. Он пребывал где-то не в поместье, не в Майском, а там, где он счастлив, непростительно счастлив.       На выходных приходилось выезжать к графине, терпеть и слушать, слушать, слушать о всякой свадебной дребедени. Каждая встреча проходила бессмысленно и черство-наиграно, будто, добившись своей цели, графиня перестала изображать обаятельность. Или ему просто так казалось?       Наступил знойный июль, вся деревня изнывала от жары, но никто не прекращал работы ни в поле, ни дома. Каждый вечер смуглые женщины с выгоревшими волосами и рано постаревшими лицами возвращались с поля, вытирая реки пота льняными рубахами.       Не встала и работа на стройке. Стены и крыша были закончены, но внутри здания строгали доски для лавок и столов, белили большую печь. Борис перестал одеваться на стройку в сложные дорогие костюмы и часто его нельзя было отличить от других работников, разве что ростом он вызвышался над ними, а подбородок барина был гладко выбрит, что не скажешь о бородатых мужиках.       Работа кипела с утра до поздней ночи. Летние ночи неимоверно короткие, светло чуть ли не до полуночи, что позволяло работать дольше обычного. Темнота наступала лишь на пару часов, а в четыре уже начинал дребезжать рассвет, солнце поднималось над полем к шести.       Барин стоял в сумерках, окруженный группой сельских мужчин и делал пометки в блокнот. Засунув уже ступленный карандаш за ухо и закрыв блокнот, он произнес: — Ну, бывайте, добрые люди. Завтра свидимся.       В ответ с ним распрощались, но перед тем неустанно звали сходить в кабак, пропустить пляшку-другую. Барин отказался и тихо поплелся в сторону поместья, еле передвигая ноги.       С первых дней он ездил на стройку в бричке, что занимало четверть часа. Но, не увидев в этом никакого смысла, Борис решил оставить в покое своего извозчика и лошадей.       Утром он обувал легкие лапти из свежей лозы и шел в другой конец деревни, совершая прекрасную прогулку после пробуждения. Никитична все охала, что не подобает барчуку ходить в лаптях и пешком, но ничего сделать не могла — воля хозяева.       Вечером, возвращаясь, он не сильно радовался таким путешествиям, ноги устало гудели, а перегревшаяся голова не позволяла насладиться коротким вечерним спокойствием.       Лицо обдувал ветерок, а внутри было так пусто, этого он и пытался добиться. Пустоты. Не было в голове сейчас никакого Родиона и Кристины Витальевны, не было там и планов, как избежать свадьбы, просто тишина и медленно ползущие мысли о мягкой постели.       Стукнув пару раз в тяжелые железные ворота усадьбы, он прошел в открытую Ничипором калитку и поспешил домой, через сад. Ему иногда казалось, что дорога через сад длиннее всей его деревни.       Где-то сбоку пролетела ночная птица, задевая крыльями густые кроны яблонь и беспокойно крича. В воздухе иногда попадались на глаза настоящие чудеса света — парящие огоньки, или попросту светлячки. Желтоватая бледная луна показывалась из-за древесной листвы, чернеющей в ночи.       Вскоре появились огни большого дома, Борис ускорил шаг. Добравшись до мощеной площадки перед зданием, он бесшумно поднялся по ступеням и притворил дверь, стараясь остаться незамеченным для обитателей дома.       Было поздно, а будить никого не хотелось. Пройдя главную гостиную, на стенах которой переплетались всевозможные тени, отбрасываемые внутренним убранством под светом луны из окна, Борис повернул к скрипучей лестнице.       Поставив длинную ногу на первую ступень, он разочарованно вздохнул, вспоминая о неразобранных бумагах, оставшихся в кабинете, которые уже завтра с утра нужно было отправить с возницей к семейному адвокату. Его тело будто все скукожилось от неприятного предвидения бессонной ночи. Но внутренняя исполнительность переняла руководство разумом на себя, и барин пошел к кабинету, шаркая пыльными лаптями по деревянному полу.       Подходя, Борис заметил, что через щель в двери кабинета пробивается свет, прислушавшись, он понял, что внутри тихо, и, возможно, кто-то просто забыл потушить свечу.       Смело распахнув дверь, он увидел Совенка, сидевшего в кресле спиной к нему. Его фигуру обтекал мягкий свет свечи, стоявшей на столе. Парень подобрал босые ноги под себя — пол был хоть и деревянный, но холодный. Родион повернулся на звук открывающейся двери.       Первая растерянность сменилась поспешным оценивающим равнодушным взглядом. Такой контроль эмоций многого стоил ему. — Здравствуй. С чем пожаловал? — устало спросил Борис.       Такая неподдельная холодность в голосе барина неприятно отозвалась в сердце Роди. Борису было явно легче скрывать свои чувства. — Здравствуй, Борис Григорьевич.       Барин медленно прошел к своему старому громоздкому столу. На его лице чудом не отразилась печаль от такого обращения Родиона.       Окинув Совенка взглядом, он заметил большую стопку бумаги, лежащую у него в ногах. Локти парня лежали на коленях, а ноги в пурпурных турецких шапочках прикасались друг к другу подошвами. Руки сжимали стопку.       Взгляд хозяина зацепился за пальцы: они были обмотаны странными бурыми кусочками старой ткани, кое-где виднелись все еще влажные капли крови. Внутри стало как-то не по себе, что-то нервно дернулось. — Что это? — барин обеспокоено кивнул в сторону Родиных рук. — Это? — Совенок поднял в воздух тяжелые страницы, показался слегка неровный узор нитей, которыми была прошита стопка. — Это альманах. Я закончил над ним работу. — громоздкая кипа стукнулась о край стола — Родион положил ее. — Как я понимаю, ты должен одобрить мой труд и отправить все в печать. А, может, и не одобрить и заставить меня работать дальше. — Я не про это, хотя хорошо, что принес. — Борис обеспокоено наклонил голову, между бровей пролегла морщинка. — Что с руками у тебя?       Глаза совенка забегали, он скинул ноги с кресла и сел ровно, настороженно. — Да ничего такого. А что с ними? — притвориться дурачком показалось лучшим выходом из ситуации.       Барин лишь устало вздохнул и поднялся с кресла, держась руками за подлокотники — мышцы болели нещадно. Обогнув стол, он аккуратно присел на корточки напротив кресла, в котором сидел Родион. Тот лишь с непониманием и интересом следил за движениями Бориса, недоумевая. Барин потянулся своими тонкими руками, покрытыми мозолями, к рукам Родиона. Тот нахмурился и изобразил раздражение на лице, одергивая ладони. — Ты чего? — нервно и зло спросил Родион. — Я знаю, что ты мне ничего не скажешь. Дай хотя бы посмотреть.       Борис в упор взглянул совенку в глаза, неосознанно затягивая Родю в их плен. Барин не знал, что кровь у него кипела еще когда открывалась дверь в кабинет.       Сейчас лицо барина казалось самым прекрасным, правильным и искренним на свете. Глаза напоминали глубокие колодцы, они зачаровывали, не отпускали. Родион был готов позволить этому человеку все. В висках стучало, мысли покидали голову, будто люди — тонущий корабль. Место, где руки Бориса касались его ладоней, обжигало теплом. Нервные импульсы шли от горячей кожи, задевая внутри что-то невероятно чувствительное, дыхание готово было сбиться.       Родион отдался во власть хозяина и позволил дотронуться до перевязанных ладоней. Чужие руки запорхали как бабочки, слегка дотрагиваясь, стараясь не навредить. Первый слой старенького полотна полетел на пол, открылись ярко-алые пятна, напоминающие отблески багряных зимних рассветов.       Борис в ужасе распахнул глаза, он будто сам чувствовал боль, только не в руках, а глубоко в сердце. Он поднял глаза с пятен и посмотрел на Родю сверху вниз, молча спрашивая: «почему?»       Пальцы опять потянулись к оставшимся слоям перевязки. Задев верхний лоскут, он осторожно потянул. Совенок закусил губу, но не смог сдержать болезненного стона. Борис зажмурился и подул на открывающиеся кусочки кожи. Внимательно отрывая ткань от слегка запекшихся ран, он игнорировал внутреннюю боль.       По щеке Роди пробежала одинокая слезинка, если бы барин сейчас смотрел ему в лицо, он бы ни за что не смог дотронуться до порезов еще раз, видя, что причиняет боль самому не достойному этого созданию.       Отбросив последний лоскут влажной материи, барин поднялся и, схватив со стола подсвечник выбежал. Он спешил на кухню, к бочке со свежей водой, будить кого-то ему и в голову не пришло. Схватив жестяной таз в котором ему подносили воду каждое утро, барин наполнил его.       Совенок сидел в той же позе, в которой барин его оставил, завороженно рассматривая собственные кровящие руки.       Опуская таз рядом с собой, попутно случайно окропив пол, Борис опустился на корточки опять. — Дай руки, Совенок. — прохрипел неестественным ему голосом Борис.       Родя послушно протянул ладони, сразу почувствовав прохладную склизкую ткань, больно задевающую края ран. Он болезненно охнул. — Прости. Прошу, прости. — моляще произнес барин.       Оттирая пятна крови, хозяин пытался отвлечься от мысли о чужой боли. — Так что это за порезы? — Неудачный эксперимент.       Более ясных объяснений не последовало.       Закончив вытирать руки Родиона, Борис потянулся к краям своей рубахи. Родя опять недоумевал. Сняв белую льняную сорочку, оставаясь в домашних шерстяных штанах, барин одним резким движением разорвал тонкую ткань пополам. Так он продолжал делать, пока от некогда нижней рубахи остались только длинные полоски с рваными краями. Родион лишь наблюдал за этой странной картиной: загорелое худощавое тело напротив, вздувшиеся сосуды на руках, напряженные мышцы рук и кучка белых лоскутков у его колен. Внизу живота заметно напряглось, а собственные желания перестали контролироваться.       Борис тем временем выбрал самую длинную полоску ткани и начал обвязывать многострадальные ладони. — Ты же биолог. Сам что ли не знаешь, что кожа начнет гнить с такой перевязкой? Ткань трухлая, рана не промыта. Да у тебя же куча трав и мазей! Не делай так больше, прошу. — Борис говорил это тихо и не осуждающе, а сопереживающе, грустно.       Завязав небольшой бант на второй руке, он осмотрел обе на прочность перевязки, а потом взял их и аккуратно сложил каждый палец, поднося к своему лицу. Родион тихо и присмирело смотрел на это, ожидая, что будет дальше.       Прикрыв глаза, барин оставил поцелуй на большом пальце, посылая по коже Роди мурашки. Борис начал аккуратно оставлять отпечаток своих губ на каждом пальчике, заставляя Родиона впасть в сладостное оцепенение, а его щеки покрыться румянцем.       Совенку казалось, что это все слишком реалистичный сон. Он просто устал и заснул в хозяйском кабинете, так и не дождавшись Бори. Но прикосновения губ ощущались как никогда реально, а сердце твердило, что это уж точно на яву.       Но вот будто мыльный пузырь лопнул внутри, Родя отпрянул, будто пугливый лесной зверек, убирая руки. Не нужно, чтобы им пользовались опять. У Бориса Григорьевича есть невеста… — Спасибо за помощь. — черство ответил он.       Борис широко открыл глаза, не ожидая такой реакции, и уставился на свой предмет обожания.       Совенок подскочил с кресла и быстро скрылся за дверью, оставляя барина сидеть с кучей рваной ткани, тазом с буровато-розовой водой и разбитыми чувствами. Холодный ветер перемен загудел в сердце. Но к хорошему ли эти перемены?       Родион взлетел по лестнице, не держась за перила — трогать что-либо было все еще больно. Быстро прошмыгнув в свою комнату, он готов был лечь в постель и промучаться всю ночь, вспоминая мягкие поцелуи на пальцах, но на небесно-голубом атласном покрывале лежало письмо, закрытое сургучной печатью с картинкой большого глаза на нем.