Барин

      Ранним утром в безымянном селе было пусто и немного прохладно. Люди, очевидно, уже не спали, но еще не выходили за пределы своих дворов. Женщины выходили покормить кур и набрать воды, мужчины — проверить коня, зайти в хлев, иногда даже молотили пшеницу. Каждый копошился у себя во дворе, будто подготавливаясь к более сложной работе в поле. Но, вскоре, цепочка людей потянулась в сторону полей и утомленный путник решил выйти из своего убежища — тени раскидистого дуба — и направился в сторону людей. Он был одет в потрепанные дырявые сапоги, грубую серую рубаху, был подпоясан шнурком от мешка для хранения пшеницы. Через плечо была перекинута шлейка сумки, из которой проглядывалась черная блестящая шерсть зверя. Все выдавало в нем путника.       Утреннее солнце нещадно обжигало кожу, но гостю было все равно: его кожа была смуглой от природы и ей не страшна была жара.       На улицу выскочили ребятишки, которых не брали с собой работать. Чумазые мальчики начали пинать камушек на дороге. Федор решил повернуть к ним, ведь дети — самые честные и надежные из всех божьих созданий. Маленькие озорники уж точно не соврут, оставаясь наивными.       Выделив взглядом из местной шайки одного самого взрослого, и, как казалось со стороны, самого главного, он подошел ближе к этому длинноносому мальчику. Волосы его были будто разных цветов. Сам он был рыжий, но челка, видимо, выгорела на солнце, создавая причудливую пятнистую прическу. Федор, громко откашлявшись, сказал: — Есть дело на три медяка.       Кучка пестрых чубатых ребят сразу остановила возню и молча перекидывала взглядом с незнакомца на своего главаря, нетерпеливо ожидая продолжения. — Какое? — задиристо спросил мальчишка.       Желая казаться старше своего возраста, он засунул обе руки в карманы прохудившихся грязных штанов и выпрямился, задирая нос, на котором виднелось черное пятно от сажи. — Где у вас тут поживает самая почтенная бабка? — спросил Федор. — То бишь как это? — не понял мальчик, нахмурив выгоревшие брови. — Ну все знают, все боятся, но уважают. Самая мудрая баба на деревне. Не может у вас такой не быть. — раздраженно пояснил Федор. — Ну, ведьма одним словом! — Аааааа, — понятливо вздохнул ребятенок, — Такая у нас имеется. — Дам медяков, если проведешь до ее хаты. — Ну, пойдем-ка. Как звать тебя будут? — мальчик отделился от друзей и жестом указал идти за ним. — Кирилла. — Врешь. — А тебе какое дело, как меня звать. Ты меня заводишь — я тебе плачу. Имя в договор не входит. — Ну и добре. — обиделся он. — Шлында заморская. — сказал мальчишка под нос, но Федор все услышал и закатил глаза, пообещав себе заплатить в два раза меньше, чем собирался.       Деревня была очень неказистой, хоть и большой. Дома подгнивали, сады и огороды у народа были скудные, а ощущение грязи витало даже в воздухе, застревая в легких. Федор был тут не в первый раз, но это ощущение его не покидало.       Они долго шли, не сворачивая с дороги, которая здесь была главной улицей. Сама деревня напоминала длинную нитку, дома часто стояли в один ряд у дороги, а за ними шел перелесок или поле. Где-то на середине селения Федор увидел большой высокий забор из белого камня. Это была усадьба Разумовских, в которой он уже был, только подходил с другой стороны.       Подходя к окраине, мальчишка, весь путь молчавший, вдруг остановился и свернул в узкий проход между домами, сверху от солнца прикрытый тяжелыми ветками вишни, которые образовывали арку.       Замысловатый проход заканчивался дорогой железной калиткой, а дальше шел обособленный от других сельский двор. Он был на возвышении, и с улицы его не было видно. — Дальше сам, дяденька. — Вот твои копейки, беги отсюда. — отсыпав горку монет, Федор развернулся и оглядел двор поверх забора.       Жила самая почтенная бабка по мнению местной мальчишеской шайки не бедно. По двору разгуливали куры, в хлеву слышалось чавканье свиней, а гуси пили воду из треснутой кадки. Дом был большой, с наличниками и резными украшениями на фронтоне.       Федор смело дернул калитку и вошел во двор. За пару широких шагов перс пересек его и застыл у дверей, в нерешительности занеся руку для того, чтобы постучаться. Долго думать не пришлось, из-за двери послышался ворчливый голос: — Заходи, коль пришел, черт поганый. Нечего на пороге мяться.       Федор скривился, но решительно отворил дверь, зайдя в сени. По правую сторону от него комната была больше, чем по левую. Там стоял столик, а возле него — лавка. Над столом на грубых нитках висели гирлянды из грибов и сушеных яблок. Пучки мяты висели у окон на таких же веревочках. На грязном столе стояла большая кадка с кислыми зелеными яблоками, над которой летали коричневые мушки. Слева была еще одна лавка, устланная матрасом, набитым соломой. На матрасе сидела слабая и совсем кволая на вид старуха. Сухие пальцы твердо сжимали изогнутую палку, служившую тростью. — Здравствуй, бабуля. И совсем я не черт. — недовольно протянул Федор. — А кто ж ты? Хоть и подслеповата стала, однак же вижу верного пса судьбы. — старуха погрозила пальцем с подозрительным прищуром. — Чаровник, толкователь карт, но никак не черт! — настаивал на своем Федор. — Довольно. — грубо отрезала бабка. — Что тебе от меня надобно? Садись уже, бесенок. — женщина кивнула на лавку у стола.       Федор поспешил присесть. — Поговаривают, дороженькая моя, что ты все про всех знаешь. Нет такой тайны, на которую ты б не нашлась чего ответить. — Не все правда, что бабы мелят. — отмахнулась старуха. — Слухи из ничего не появляются, бабуля. — приторным голоском настоял Федор. — Думай, как знаешь, колдун. Все одно не отвяжешься, пока нужное не получишь, бес проклятый.       Федор нахмурил шелковые черные брови, уже не скрывая злости. — Остановись, презренная! Не потерплю я наговоров! — Говори, что надо, и выметайся поскорей. — старая женщина заметила жестокий блеск и гнев в чужих глазах, отступила. Мало ли, что может сделать этот ведьмак. — Так бы сразу. — Федор выдохнул и мгновенно стал таким же игриво-спокойным, как и мгновение до этого. — Знать мне надо, бабуля, как у вашего барина дочурка появилась. Поведаешь — погадаю тебе, судьбу расскажу. — Не потребно мне твоих колдунских штучек. А раз надо тебе знать, что с барыней не так, значит, так судьба распорядилась. Я ей препятствий чинить не буду. — Ну и по рукам тогда.       Перс положил свою полотняную сумку на колени и приготовился к разговору. — Молодая графиня, она ведь не родная дочь Разумовского? — Скажу так: никто в деревне не знает, откуда у графа эта дочь. На него ни капли не похожа. Хозяин наш светловолосый и сероглазый, а девка эта — восточная красавица, ни дать, ни взять. Черная коса, зеленые глаза, как у кошки, и совсем другое лицо. — Все в деревне не знают, но ты-то не все, как я погляжу, бабуля. Что-то ты темнишь о ней. — Федя прищурился и заерзал на твердой лавке. — Появилась барыня здесь годков шесть назад. Привезли ее на закрытой карете с иностранными гербами. Графиня была бледной болезненной девчушкой, всех боялась, всё дергалась и оглядывалась на любой шорох. Ах, а самое чудное — ни слова на чистом русском не знала. Со своим новым отцом щебетала на каком-то варварском языке и все книжки читала. Вот, кажись, были в ее речи какие-то знакомые буквицы, слова, иногда можно было услышать очень понятные фразы, однак это точно не наш язык.       Федя замер, обдумывая слова старухи. — А тебе это откудова известно, бабулечка? — Я же матушкой в этой деревне была. Мужа моего покойного, отца Григория, позвали барыню тайно крестить. Окромя меня никому ни слова он не сказал про это до самой своей смерти. — И это все, что ты знаешь? — Это я только начала свой рассказ, бесенок. Слушай да помалкивай.       Смутившись, Федор насупился и приготовился слушать. — Узнала я тайну этой девчушки совсем случайно. Была графинюшка на исповеди у мужа моего, Гришеньки. Он тогда уже осьмнадцатый год батюшкой был. Рассказала ему графиня, что на сердце у нее томилось. В тот день граф рассказал ей всю правду про рождение свое, вот она по глупости девичьей в храм побежала плакаться. Набожной была больно. — Так откуда ж ты про таинство исповеди этой знаешь? Никто, акромя бога и священника, исповеди от чистого невинного сердца слышать не должен. У вас, православных, это так. — Не тебе мои грехи подсчитывать, кудесник. Да и не мой он совсем, а мужа моего. Он, сохраняя благие намерения, не смог не рассказать мне о тайне этой, не мог нести этот груз. Он же честный был, бескорыстный. А барышня его сообщником в этом сговоре сделала. Не снес он этого, не знал, что ему делать. Взял грех на себя да и мне поведал.       Феде уже начинали надоедать долгие речи старухи все бродившие вокруг да около, не позволяя узнать главного секрета.       Судьба берет плату за свою благосклонность. За правду нужно платить терпением. — Знаешь ты, что в столице был бунт в двадцать пятом году? ¹ — продолжила старуха. — Отчего ж не знать, знаю конечно.       Старуха перескакивала с темы на тему, а Федор все никак не мог уловить связь между ее словами. То появление графини в деревне, то ее муж, то бунт двадцать пятого года. Да какое отношение тут вообще восставшие имеют? Истории перемешивались в голове, не давая картине сложиться воедино. — Наш граф, Виталий Михайлович, имел очень много друзей-заговорщиков. Ох, как много! А, может, и сам им был, кто ж его разберет. Все одно: Бог рассудит. Вот и граф за свои грехи отплатит. Однак же удалось ему избежать каторги и ссылки тогда. Ни деньги, ни земли он чудом не потерял. От как бывает! Но друзья его поплатились за земные грехи — всех сослали.       Старуха помолчала, раздражая этой паузой перса все больше. — Был у него там дружок — господин Соловьев. Он тоже был сослан в дальние земли. Наш граф после опалы уехал из столицы в село, хозяйством начал заниматься, дочка у него родилась. Но вот пришло ему письмо о том, что Соловьева-то уже нет среди живых. Писала нашему барину жена этого господина. Она слезно молила Разумовского помочь, ведь была она небогатой кавказской княжной с дочерью на руках. Что оставалось делать? Приехали они вдвоем: Кристина и матушка ейная. Граф, чтобы пересуды не пошли, тут же взял вдовицу в жены. Хотя, может, и в правду влюбился в нее? Сейчас уже и не скажешь. Токмо умерла кавказская княжна вскорости, оставив свою дочь нашему графу. А он и рад с дитем понянчиться, у самого-то как раз родная дочурка умерла.       Затеребив рукав пестрой рубашки, Федор взволнованно встал. Слова старухи удивляли, терзали чувства, но в то же время перс совсем не знал, как распорядиться полученным знанием. Шлейка полотняной сумки сползла с плеча, а Федор не заметил этого и даже не стал поправлять. Глаза поблескивали в предвкушении, а кровь бурлила внутри. Вот она — разгадка!       Победив минутную слабость и трепещущее волнение, Федор рассыпался в благодарностях старухе: — Спасибо, бабулечка! Здоровья тебе! — голос опять приобрел играюще-ласковый оттенок. — Не за что меня благодарить. Я не могла отказать посланнику судьбы, даже если бы хотела. А теперь прочь. И кошку свою чумазую только попробуй тут оставь!       Черный носик высунулся из льняной сумки, и кошка издала недовольный рык. — Я бы тут ее ни за что не оставил. — фыркнул перс. — Ну тогда бывай, старушка.       Дверь хлопнула, а бабка вздохнула, уставившись в пол. Нет, ну что за чертяка!

***

      Часы на каминной полке четко отмеряли время, извещая хозяина о наступлении одиннадцати часов утра. Тихое тиканье раздавалось в голове Роди стуком наковальни и лязгом цепей. Вчерашний алкоголь ударил в виски, вызывая боль в голове и ужасное чувство жажды.       Парень все еще лежал на полу лиловой гостиной. Гобелен, казавшийся слегка устрашающим и религиозно-карающим в темноте вечера, теперь был освещен яркими лучами полуденного солнца. Лепнина золотилась и отбрасывала замысловатые блики на изысканные кресла. В доме было тихо. Учитывая, что в нем проживает больше четырех детей, это было пугающе странно.       Родион попытался встать и оперся на локти, застыв в положении полулежа. Новый приступ головной боли, казалось, пронимал все тело до костей, но Родя, с трудом проигнорировав его, встал. Но ненадолго. Не успев ничего сделать, он повалился на кресло, зажмурившись, и проклял все то, что он вчера выпил.       Расслабившись и устроившись удобно в кресле, Родион поспешил восстановить цепочку всех своих вчерашних действий. Поездка к Жене, речка, бутылка вина и сон. По телу пробежали мурашки. Лучше бы никогда не вспоминать про этот кошмар. Плохие сновидения теперь не казались ежедневной рутиной, как это было до приезда Бори, теперь кошмары хотелось избегать, зная, как хорошо засыпать в чужих руках и как спокойно и тепло в них.       Мысленно досчитав до десяти, Родя открыл глаза. На лакированном дубовом столике лежал конверт, которого вчера там точно не было. Совенок потянулся к нему и с нетерпением заметил, что оно от Федора: на это указывала сургучная печать в форме глаза (и где он только такую причудливую нашел?) и полное отсутствие подписи. Родя поспешил вскрыть заветный пергамент. «Близится развязка этой пьесы, друг мой! Пока ты весь день пьянствовал в компании князя, я узнал то, что поставит точку в ненавистной женитьбе! Жду тебя в беседке в полдень. Борису ничего не говори, радость свою не показывай. Ему лучше пока ничего не знать. Не опаздывай! Это будет нашей последней встречей. Ф.»       Похмелье как ветром сдуло. Глаза Роди забегали, радость поселилась в сердце. Бодро подхватив Федино письмо и не забыв свой изумрудный пиджак в кресле, он поспешил выйти. Вот так сбегать из гостей, никого не предупредив, было бы не вежливо. Совенок потратил четверть часа на поиски князя в его огромном доме. Наконец, Родион спустился в столовую, где вся семья чинно распивала чай. Даже самые маленькие и непослушные дети сидели на своих стульях и не смели никому мешать. Родя, ввалившийся в комнату вихрем хаоса, казался жутко неправильной частью семейной идиллии.       Княжна Дикая солнечно улыбнулась совенку. — Доброе утро, Родион. Как спалось? Дети не мешали? — ласковая, покладистая, но гордая и умная. Вероника казалась идеалом жены. — Доброе утро, княжна. Не о чем беспокоиться. Ваши ребятишки — ангелы во плоти.       Дикий, который все это время перешептывался с младшим сынишкой, поднял голову. — Проходи, Родь, садись. Сейчас прикажу подать завтрак. — Послушай, Жень, мне надо спешить. Федор зовет, говорит, дело важное. Спасибо за гостеприимство, господа, но я буду вынужден покинуть вас.       Лицо Дикого поменялось, стало понимающим и серьезным. Он лишь ответил: — Поезжай.       Уже через минут сорок Родион выскакивал из брички, которую ему любезно дал граф. Не обращая внимания на головную боль, на Авдотью застывшую на пороге, он понесся на второй этаж, к себе в комнату, времени у него оставалось мало. Пробегая первый пролет лестницы, он пребывал в своих счастливых мыслях, стараясь не показывать признаков радости. Мысли крутились, вертелись, гипотезы возникали в голове быстро и ярко, как искры, но так же быстро исчезали, разбиваясь о скалы правды.       Ослепленный внутренними ощущениями, совенок ударился о человека, спускавшегося с лестницы, который держал грязно-серую толстую папку наполненную тонкими листами документов. Не удержав равновесие, Родион рисковал повалиться с лестницы и в лучшем случае получить болезненные ушибы, но человек, который оказался барином, резко схватил его за руку, а потом судорожно прижал к себе, роняя папку. Белесые прямоугольники вылетели из-под серой обложки и устлали ступени пленкой из мятых бумаг.       Столкновение немного отрезвило Родиона. Он поднял голову вверх, чувствуя тепло и неловкость от чужих объятий. — Ты в порядке? Не больно ударился? — вездесущая забота барина наполнила его голос.       Почему-то выпускать Родиона из объятий Борис не спешил.       Совенок хотел поднять руку, чтобы дотронуться до носа, который пострадал больше всего, но руки его были прижаты к телу. Не найдя другого решения, парень протиснул руку между их касающихся друг друга тел, вызвав дрожь у обоих.       Достигнув своей цели, рука потерла нос. — Вроде, все в порядке, спасибо. Можешь меня отпускать, больше не буду падать.       Борис почувствовал неловкость и стыд от своих действий и, смутившись, отстранился от парня. Родион принялся поднимать документы, а Борис застыл в задумчивости и оцепенении.       Родя поднялся, подавая первую собранную стопку, недоуменно оглядывая задумчивого хозяина. Барин лишь положил руку на плечо Совенка и наклонился к нему ближе. — Послушай, ты значил и значишь для меня очень много. Я успел подумать за время твоего отсутствия, что не хочу тебя забывать и не хочу, чтобы ты забывал меня, когда мы расстанемся. Память часто подводит людей, вещи хранят историю дольше.       Борис замолчал и потянулся к своей шее, на которой висела серебристая цепочка с кулоном из драгоценного камня, названия которого Родион не знал. — Это розовый кварц. Пусть, это безделушка, но это все, что я могу дать тебе на память о себе.       Длина цепочки позволяла снять ее с шеи не расстегивая. Родя завороженно наблюдал, как барин снимает цепочку с себя и надевает на его шею. Металл не обжигал холодом, он был согрет теплом тела барина, передавая жар в самое сердце, задевая неизведанные ранее чувства. Родиона озарила чистота намерений, глубина и искренность привязанности Бориса к нему.       Совенок подхватил двумя пальцами бледно-розовый камушек на своей шее, сжимая его, чувствуя боль от того, что барин не знал, что все еще может обойтись, что Федор их спасет, что любовь будет длиться вечно.       Борис с волнением ждал реакции совенка, но чувства внутри победили, желание его одолело. Он почувствовал, что разум покидает его, будто изгнанный вином. Только хозяин был абсолютно трезв.       Барин нагнулся и слился в желанном поцелуе со своей любовью ¹ 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Санкт-Петербурге произошло восстание декабристов. Бунтовщики выступали за свержение самодержавия. Восстание было жестоко подавлено.