Марк Владимирович меняет профессию

– Марк Владимирович, ну вы чего! "Балда" пришлось пробурчать под нос, еле-еле слышно. Не дай бог господин экс-президент услышит, не дай бог окажется злопамятным букой. Пока он был букой не злопамятным, а наглым, вредным... вставьте любое прилагательное, которое можно подобрать к человеку, проходящему сейчас первые стадии принятия ситуации. – Сво-бо-ду пре-зи-ден-ту! – честное слово, ещё немного – и Жилин под нос будет вместе с самим Марком скандировать то же самое, слишком уж искренне Марк надрывался. – Сво-бо-ду! Пре-зи-ден-ту! Потом Марк обмяк, смолк, начал безучастно пялиться в стену. Тоскливо вздохнул раз, второй, на третий выдал риторически-страдальчески: – Сколько я уже здесь? Год? Два? – Пятнадцать минут, Марк Владимирович… Реакция Марка Владимировича была вполне предсказуемой: сейчас он очень явно сиял отрицанием и откровенным неприятием всего происходящего. – Президента голодом морят, я скандал тако-ой учиню! – А что ж ты есть будешь-то, Марк Владимирович? У нас тут небогато, у нас так, как-то своими силами, поди, оливье не завозят, голубчик, уху… может, чаю тебе навести крепкого, сладенького? Спать лучше будешь… Марк вскидывал хмурый взгляд, грозный, губу нижнюю поджимал, готовый разразиться яростной тирадой, мол, не чаю я хочу, а хорошо наесться и выйти отсюда. – Держи вон, ешь, – рядом с Марком возникла свежеприготовленная манная каша. Марк воспринял это едва ли не личным оскорблением и надулся ещё сильнее. – Нет! Современные проблемы требовали современных решений, и, уже будучи усаженным за стол Жилина, Марк услышал довольное полковничье "да". Ладно, каша так каша. Хоть надеялся ещё и на варенье… Достопочтенный и уважаемый Жилин на своём веку перевидал многое – интересное и не очень. Преступников разношёрстных сажать приходилось, дутых и хиленьких, важных и тухленьких, все на подбор – как редис. Никогда не знаешь, какая шишка прячется за густой ботвой. Так и здесь: никогда Жилин не знал, не думал, не загадывал даже средь самых дерзких желаний, что когда-то посадит самого господина президента. Ну, уже экс-президента. – Сижу за решёткой в темнице сырой, вскормлённый в неволе… орёл молодой… Заунывное, капающее на мозги цитирование Лермонтова всё-таки Жилина даже веселило. Марк декламировал то с экспрессией, то едва-едва слышно себе под нос и с каждым днём скисал всё больше, хоть гонора в нём не убавлялось. Возюкал ложкой по тарелке, размазывая по донышку любовно приготовленную манную кашу, с виду полный решимости вот-вот объявить уже голодовку, но понимающий, что Жилин этого просто не допустит. Что надавит, куда нужно, как психолог – конечно же, все менты были психологами, а Жилин ещё и располагал к себе, был психологом участливым, хоть и измотанным до ужаса. Но о Марке не забывал никогда. "Твои щенячьи глаза забудешь" – думал Жилин. Марк вскидывался на любое неугодное обращение к нему, бесился, бесил самого Жилина, кидаясь на дверь-решётку, выдавая размеренное "буммм-буммм" то ногой по ней же, то аж несчастной своей головой. – Голубчик, что ж ты так убиваешься, – вздыхал Жилин, а потом ухмылялся в собственные усы и добавлял: – Ты ж так не убьёшься! У-ху-ху-ху... Марк раз в пару часов сыпал проклятиями, но когда замолкал, мог посмотреть в глаза с вечным немым вопросом: может, ты это, ключик покрутишь – и всё? Я же хороший, честно. Такой, такой хороший. Не видно разве? Видно или нет – уже слепой Фемиде решать, а Жилин, мирясь со всеми вспышками агрессии Марка Владимировича, только мягко выстраивал ему режим дня, чтобы не так тоскливо было. С подъёмами не в восемь, а в девять-десять, с вареньем в кашу, как бы Багдасаров показательно ей ни давился. "Ешьте, ешьте, – думал Жилин. – Ешьте, Марк Владимирович, мне ещё за вас это… ага-ага. Отчитываться. Кушайте, сил набирайтесь, усаживайтесь прямо за полковничий стол вместо мерзкой столовой, тут-то вас точно никто не тронет". Обед – тоже почти по расписанию, и по обедам удалось пронюхать, что Марк Владимирович из всего богатого ассортимента предпочитает котлетки, да не с макарошками, а с пюрешкой. А на ужин были запеканки. За их качество полковник головой и звёздочками на погонах отвечать был готов. Не своими, конечно, звёздочками, но отвечать же! А потом, почти к отбою, приходило Жилину время связываться с высшими силами и отчитываться перед ними, вернее, перед “Канарейкой”: с той стороной на проводе полковник говорил довольный, справедливо уверенный в своём вкладе в психологическое благополучие Марка Владимировича. – Всё, всё под контролем у меня тут, голубчики, под контролем всё, работает милиция, рук не покладая, ну, чего ж вы мне не верите, – Жилин в девятый раз жирно обводил ручкой контур криво нарисованного им же тетраэдра, зажимая трубку между плечом и ухом, и довольно косился на Марка, доедавшего запеканку прямо за столом в камере. – Прикормлен ваш экс-президент, никаких переживаний, кушает вон прямо сейчас, я ему стол в камере организовал... Ну, прикормлен – накормлен, уху! Не соображаем уже, да? Запеканки Марку нравились больше всего. Он их уминал за обе щеки, а потом улыбался – что в принципе нечасто делал, – когда Жилин после ужина ему подкладывал ещё кусочек. Почти с барского плеча, как-никак. Зима стелилась белым снегом и давала надежду – что Марку, что Жилину. Полковника эта надежда, сквозь каждую злобно-негативную эмоцию в Марке сквозящая, трогала. Не вынуждала, а просто подогревала желание проявлять хорошее, по-настоящему человеческое отношение. Марка же посещали мысли о том, что в ответ на такое отношение он наградит Жилина звёздочками генерал-майора. Как выйдет, конечно же. А он обязательно выйдет – и всем-всем-всем ещё покажет.