Марк Владимирович меняет профессию

Марк Владимирович никогда не считал себя терпеливым человеком. Но прочувствовал это в полной мере лишь на второй месяц пребывания в тюрьме. И если сначала хотелось кричать, биться головой о решётку и царапать стены, то вскоре запал ярости прошёл, и стало понятно, что это не помогает, а нового плана действий у Марка не было. Смотреть в крошечное решётчатое окошко было скучно: людей из него практически никогда видно не было. Серые стены камеры вгоняли в тоску. От вечно уставшего вида Жилина было попросту тошно. Хотя Марк не переставал провожать полковника тоскливым, но полным надежды взглядом: верил, что рано или поздно тот придет за ним с новостями об освобождении. Сначала он нервно осматривал и даже ощупывал камеру: искал тайный ход, запасные ключи, отмычку, пистолет – хоть что-нибудь, что могло бы помочь выбраться. Вспоминал самые сумасшедшие телепередачи, что смотрел когда-либо. Даже оценивающе приглядывался к собственной ключице, но, слегка поцарапав ногтем кожу, понял: вариант не для него. Всё новые и новые планы побега прописывались на стенах, но ни один не казался достаточно реалистичным, чтобы взяться за его осуществление. И, рисуя каждую ночь под тусклым лунным светом дрожащими руками гениальную схему, на утро Марк смотрел на невнятные рисунки и осознавал: он даже не помнит, что они означают. Больше всего раздражала пожилая женщина из соседней камеры, с которой подозрительно осторожно обращался даже Жилин. Он мог лишь догадываться, за что полковник, отмазывавший самых бешеных преступников, посадил старушку. И Марк сам не понимал, почему размеренный стук её спиц друг о друга во время вязания так его бесил. Иногда Багдасарову снилось, что он вновь стал президентом и отправил эту любительницу монотонных раздражающих звуков в ссылку куда-нибудь в Обнинск. И такие сны были его главным развлечением за весь месяц. Очередной серый вечер с очередной тарелкой холодной безвкусной каши прервался рычанием мотора, скрежетом металла по стене и едва слышными сквозь грохот разрушающейся стены словами "Но мы пройдём опасный путь через туман". Последним, что отчётливо распознал Марк Владимирович перед тем, как окончательно впасть в бешенство, был ворчливый голос полковника Жилина, отчитывавшего невнятно извиняющегося Игоря Натальевича за разрушение беззащитной милицейской стены и, как следствие, побег особо опасной преступницы, бабушки-огородоненавистницы, главной расхитительницы пригородных дачных участков и уничтожительницы рассады. Багдасаров в ярости запустил тарелку в стену, сам же бился о решётку, тянул руки к свободе, кричал, задыхаясь, о несправедливости и проклинал всех, о ком только мог вспомнить. Казалось, что эта неудача была завершающим печальным аккордом его жизни и очередным подтверждением тотального невезения. Марк Владимирович полностью пришёл в себя лишь к ночи, когда Катамаранов уже собственноручно заложил дыру в стене новенькими кирпичами и о случившемся происшествии напоминало лишь мокрое серое пятно от каши на серой же стене. Марк, раскрасневшийся и растрёпанный, лёг на койку, засунул не прекращавшие дрожать руки под подушку, закрыл глаза и заснул под монотонный стук спиц, доносившийся из соседней камеры. Бабушка-рецидивистка, погуляв на свободе пару часиков, вернулась обратно, заявив, что кормят тут вкусно, да и привыкла уже к своей уютной камере. Этой ночью Багдасарову снилось, что в ссылку отправляли его самого.