"Взрывные котята"

      На следующий день я совсем запуталась. Будто я перешла Рубикон, когда что-то пошло не так внутри меня окончательно. Я просто ни в какую не могла понять себя. Было ощущение, что я и мой внутренний голос говорим на разных языках. А все это из-за кого? Из-за Айгера? Ну что за бред, в конце концов. Для меня, и без того вспыльчивой персоны, казалось просто непостижимым, чтобы хоть кто-то мог заставить меня испытывать настолько много эмоций, да к тому же запутаться в себе. Было совершенно не понятно, как мне поступать, что говорить и что делать, когда я вижу обладателя глубоких бирюзовых глаз. Но все же, сложнее было понять его. Что происходит в его голове?       По всей комнате вокруг меня валялись разные вещи, являясь последствием того, что мне стала безразлична моя обыденная повседневность. Или же это был внутренний бунт. Будто, когда я беру вещи, я забываю, где было их место, и кладу на первое попавшееся.       — Господи, ненавижу беспорядок!       Я была уверена, что если бы какой-нибудь незнакомец посмотрел на меня в этот момент, то мог бы предположить, что у меня без малого обсессивно-компульсивное расстройство, не найдя других объяснений моей дёрганности.       Я выдохнула, и решила потормошить руками все, что было накидано. Хотя бы на своём рабочем месте. Пробираясь сквозь дебри записок, еды и различной канцелярии, я наткнулась на нечто, что, вероятно, очень удачно займёт мой досуг на неопределенное время.       «Вот ведь черт, я совсем забыла про эту окаянную речь!» — подумала я, округлив глаза.       В моих руках было ничто иное, как лист с просьбой директора.       Да, приветственная речь. И что я должна писать? Слова напутствия? Справедливо. Особенно учитывая то, что мне бы и самой пригодилось услышать что-то мотивирующее. Вот ведь чудо, не знают уже, как извернуться в этой школе.       Однако сколько бы я не возмущалась, это не снимало с меня бремени ответственности. К тому же, как писали в «Вашингтон Пост», часики тикают. Да уж, досидела. Полдня прошло от воскресенья, а у меня не початый край.       Я уселась на деревянный стул с цветастой перетяжкой, грациозным движением достала лист бумаги и благополучно застыла, как восковая фигура. В моей голове был точно такой же белый лист, как и лежал передо мной. Ноль идей. Я начала нервно грызть ручку, сдвинув брови. Постучала пальцами по деревянному столу, и тут меня как молнией ударило. Я хитро приподняла брови и откинулась назад, заводя руки за голову.       «Приветственные слова? — думала я. — Шикарно. Когда оказываешься в новом месте, должны ведь найтись верные люди, чтобы поддержать в трудную минуту. У меня как раз есть достойный пример».       На этой мысли я сжала ручку и начала даже не писать, а чирикать слово за словом, еле успевая за возникающими в моей голове предложениями. Непослушные пряди падали на лицо, и я, сжав губы, быстро заправляла их за ухо свободной рукой, не отрываясь от процесса.       Вуаля. За двадцать минут я настрочила две страницы самых что ни на есть искренних и душевных слов. Я пробежалась глазами по тексту и уверенно кивнула. После этого решила тут же приступить к тщательному заучиванию, чтобы наверняка.       В общей сложности, на всё про всё у меня ушло времени до вечера. Уж больно мне хотелось все сделать идеально. За это время я успела стереть паркет, ходя из угла в угол, заварить себе чай три раза, при этом полностью игнорируя соседей, которых встречала на кухне, и гордо проговорить получившуюся речь четырнадцать раз своему отражению в зеркале. В боевом настрое я была готова вершить великие дела явно уровня обороны Брестской крепости.

***

      Наступил понедельник. Не особо напряженный день. Оно и не удивительно, мероприятие запланировано на вечер, а единственное, что заставило меня напрячься утром — это мой гардероб. Я хотела выглядеть с иголочки. Мне же доверили такое важное дело. Я буквально чувствовала себя королевой на шахматном поле. Однако излишних побрякушек мне не нужно. Это не мое. Мой наряд состоял из брюк и белой, тщательно выглаженной блузки, которая была усеяна желтыми подсолнухами, будто выведенными акварелью. Что касается волос, то они мне ужасно надоели. Я совсем не могла придумать, что с ними делать. Я итак не особо восхищаюсь своими дурацкими рыжими волосами, а тут ещё и прихорашиваться. В итоге, я решила просто собрать их в крабик. Все. Ничего лишнего.       Весь оставшийся школьный день прошёл без сверхъестественных странностей. Акабане я даже на пушечный выстрел не видела. Юноша будто канул в лету. Странно, но мне было не до этого. Я все время повторяла свой текст, чтобы ничего не вылетело из головы. Но я не нервничала. Я знала, что если что-то забуду, то точно выкручусь. Решимость делала со мной страшные вещи.       Наконец наступил вечер. Все начали собираться в зале, который какие-то три ученика соизволили так искусно украсить. Я выглядывала из-за занавеса на возвышении, иначе называющемся импровизированной сценой, и водила зубами по нижней губе, оглядывая присутствующих. Рядом стоял директор и жужжал мне что-то на ухо, как надоедливый летний комар, бог знает каким образом залетевший ночью к тебе в комнату. Скорее всего, он говорил что-то воодушевляющее и направляющее, но едва ли я его слушала.       С каждой минутой по ту сторону занавеса становилось все больше новых лиц. По всей видимости, это моя многочисленная аудитория, которую я должна воодушевить. О, им понравится.       Уже за минуту до начала я увидела только что вошедшего в зал Айгера. Самолёт летел, колеса терлися... и так далее. Явился — не запылился, короче говоря. Он сел на стул в отдалении и скрестил руки на груди. Акабане был в таком месте, что на него почти не попадал и без того тусклый свет. Из-за этого я едва ли могла его разглядеть.       Через секунду свет стал ещё более приглушённым, и все замолчали, устремив взгляды на сцену. Вышел директор Шинода и начал толкать речь в микрофон. Я глубоко вдохнула и гордо подняла голову, готовясь к своему «звездному часу». Я ещё раз осмотрела весь зал из-за занавеса, как вдруг до моих ушей донеслось:       — ...и я сам знаю, как тяжело бывает на новом месте. Я хочу сказать, что вам не стоит нервничать. Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя, как дома в нашем большом коллективе. Поэтому я хочу пригласить на сцену ученицу нашей школы, Нару Лесли, которая подготовила для вас приветственную речь.       После этих слов он сделал жест рукой, тем самым приглашая меня на сцену. Раздались аплодисменты. Как только я сделала шаг и посмотрела на публику, в глаза ударил свет прожектора.       «Какой ещё прожектор? Мы кое-как украсили этот зал гирляндами эпохи средневековья, не меньше, а администрация где-то достала прожектор...»       После того, как прошла волна оваций, директор скрылся за кулисами, оставляя меня наедине с публикой. Сквозь весь этот свет я все-таки смогла разглядеть Айгера, чьё лицо выражало немыслимое удивление. Он подошёл немного ближе, внимательно, будто с подозрением смотря на меня. Именно в этот момент в моей голове щелкнуло, что мне хотелось, чтобы вся мной написанная речь произвела впечатление не столько на всех людей здесь, сколько на Айгера. И весь этот энтузиазм, с коим я ее писала, был передан мне теми событиями, в которых он выступал непосредственным участником.       Что ж, будь, как будет. Я хочу на это посмотреть.       Я набрала в легкие воздуха, сжала и разжала кисти рук и заговорила:       — Я уверена, что вам всем, как и любому на вашем месте не совсем комфортно сейчас, в совершенно чуждых для вас стенах. Но знаете, что я хочу сказать? — подошла я к завязке своей речи, посмотрев в этот момент в глаза Айгеру, даже не думая отводить взгляд. — Я хочу сказать, что самое главное — это ваши друзья, близкие. Ведь друзьями мы называем тех людей, коим будет все равно на то, сколько у тебя материальных благ, на твои изъяны, внешние и внутренние. Они будут с тобой, потому что ценят. Ну а самое главное, что настоящие друзья никогда не поступят с тобой подло, не ударят в спину. От них априори не ждешь чего-то гадкого, мерзкого, потому что знаешь наверняка: я беспрекословно могу доверять этому человеку, он никогда меня не подведет, — ярко сделала акцент я, и в моей голове это нарисовались, как острое лезвие, что сильно метнули, и оно на скорости воткнулось в дерево.       Айгер, что все это время стоял в позе «Петербуржской прачки», уперев руки в боки, опустил их вниз, будто они стали тряпичными и округлил глаза, так же не разрывая со мной зрительный контакт. Он все хорошо понял.       — Я говорю о том, — продолжила я, отвернувшись от Акабане. — Что даже если вам ещё не посчастливилось встретить таких друзей, то я вам искренне желаю найти их здесь. Потому что в нашей школе учится много замечательных людей. И я желаю вам поладить. Ведь, когда ценят твою душу, — вновь посмотрела на Акабане, что уже стоял посередине зала, приблизившись, а лицо его было бледным, как поганка. — Это самое лучшее, что может произойти в отношениях человека с человеком. Спасибо.       Все зааплодировали. Я поставила микрофон обратно на подставку, в то время, как на сцену поспешно вернулся директор, подхватывая овации из публики.       Айгер продолжал меня сверлить совершенно неоднозначным взглядом. На этот раз в бирюзовых глазах будто смешалось так много эмоций, что в совокупности они стали неразличимы.       — Достойная речь, — очень делано прозвучало из уст директора — а теперь мы можем...       — Стойте! — прозвучал звонкий крик.       Я повернула голову на голос, лицезрея его обладателя — Айгера. Он поднял руку, привлекая внимание директора, и опрометью побежал через сиденья в зале, зачастую задевая их, и расталкивая народ. Все это сопровождалось тишиной, из-за чего ситуация стала до жути неловкой. Через несколько секунд «выдающийся блейдер» уже взобрался на сцену и стоял между мной и директором.       — Айгер Акабане, — быстро и тихо заговорил директор с недовольством, отводя микрофон, чтобы зал не услышал. — В чем дело? Хочется себя показать? — с нескрываемым раздражением задал вопрос он, затягивая галстук.       Айгер дернул плечом и кивнул на микрофон.       — Я хочу сказать пару слов.