Признание

Дома в рабочем квартале вновь выглядели жилыми. Удивительно долго стоял запах свежего дерева. Трудами жителей возвращался старый порядок, который обещали сделать менее враждебным к самым незащищенным. Рабочие поддерживали чистоту на улицах по мере своих сил. Освобождены от завалов и мусора старые тропы. Ларе приятно находиться здесь, несмотря на пасмурный день. Самая недружелюбная осень не должна лишать надежды. Теперь не должна. Когда она постучала в дверь его квартиры — усилилась скрытая тяжесть на сердце. Всё совпало: неопределенность, её усталость и отсутствие уверенности. После слишком вежливого приветствия Рубин спокойно спросил: «Тебе что-то нужно?». Равель пришла днем и до последнего сомневалась в своевременности визита. Увидев напряжение в знакомой фигуре, печально подумала, что совершила ошибку. Лара хорошо знала прямоту Стаха — неспособность к любой игре. Давно известно, как он относится к ней. Но она не понимала, откуда возникла неловкая, почти оскорбительная преграда между ними. Не помнила, когда появилась привычка недоговаривать и уходить от вопросов. Чувствовалась несправедливость, которую замечал Рубин, и поэтому раздражался и злился на себя. Равель молча посмотрела в его глаза. Она боялась снова пережить бесплодный разговор дальних родственников. — Знаешь, мне действительно ничего не нужно. Ничего существенного. Я только прошу хотя бы… — она начала говорить спокойно, кутаясь в длинную шаль, будто заранее защищалась от последствий. Не смогла высказать мысль до конца. Вздохнула. Произнесла решительно: —Ты чуть не погиб, а узнаю об этом случайно, от абсолютно стороннего человека. Стах замер в удивлении и помрачнел. — Форель… — Ты чуть не уехал с теми жуткими военными так, словно никому нет дела до твоего исчезновения. — Лара. Он, негодующе покачав головой, изумился: — Ну и город! Ни у кого язык за зубами не держится. Стах слабо и натянуто улыбнулся, попытавшись ослабить след холодного приветствия. — Почему ты стоишь словно чужая? Пройди и сядь, — торопливо проговорил он. Тикали часы. Короткий синеватый день переходил в вечер. Лара не двинулась с места: боялась неверного жеста. Возможная ссора не так страшна, потому что хуже нынешнего состояния быть для неё не могло. Стах в растерянности огляделся, будто видел комнату в первый раз, и сказал: — Дело прошлое уже, Форель. Слишком многое сломалось. Мы все тогда с ума сходили. Справедливые слова. Кому, как не ей, знать… — Но я понимаю тебя. Постараюсь в будущем давать знать о себе. Он продолжал настойчиво отводить взгляд. Маленькой девочкой Равель была сильно привязана к нему. Совсем не могла оторваться. Так естественно без сомнений держаться за локоть. Сидеть рядом, прижимаясь плечом к плечу. Стах вел себя особенно спокойно с ней. Казалось, это время не прекратится и не изменится. Уже в ранней юности жизнь оказалась сложнее, чем представлялась с высоты детских союзов, важных, серьёзных игр с тайниками и шифрами. После неудачной попытки построить отношения, он пытался что-то объяснить. Топтался на пороге Приюта и не смел зайти внутрь. Говорил обрывисто и резко — никак не мог дойти до сути. Только обреченно пожелал в конце: «Не бойся нормального счастья, Форель. Ты этого заслуживаешь». Может, если бы она настояла, то всё случилось бы иначе, но гордость не позволила. Внутри поселилась отравляющая ревность. Лара оказалась недостаточно хороша. Ученик менху сделал выбор. Тяжело одолеть зрелую убежденность. Неподъемно учение Исидора. За ним — страшная тень озлобленного Уклада и необъяснимая жестокость. До Лары тревожно доходили слухи: Рубину грозили расправой. Младший Бурах успокаивал, пояснял, что за угрозами ничего нет… Очевидно, Медведь лгал. Берёг. Он не единожды останавливал Равель, чтобы не вздумала ходить в заколоченный квартал, где не пропадала опасность новой вспышки. — Мор прошел, но ты по-прежнему убегаешь от меня, — заметила Лара. Грустную любовь долго отравляла обида. Было больно. Пережив страх, ужасный страх потерять любимого человека, Равель не могла даже выразить его. В своей же квартире Станислав вел себя беспокойно. Сделав несколько шагов, схватился за спинку стула. Кашлянув в кулак, покачал головой. — Я пойду. Заходи хотя бы иногда, Стах. — Подожди. Всего несколько широких и порывистых шагов. Рубин крепко, почти до боли, сжал её плечи. И вдруг выговорил, тщетно попытавшись не повышать голоса: — Ладно. Это трусость. Но не знаю, можно ли было вести себя иначе в таком положении. Неужели я мог подставить тебя? Лара вздрогнула. Поразила резкость перемены взгляда и голоса. Стах принял её удивление за желание вырваться. — Нет. Не уходи сейчас. У меня не хватило смелости по-человечески себя вести. Я один во всем теперь виноват. И считаю, что лучше тебе выбрать другого. Ни о чем не жалею. Я и сейчас поступил бы так же… Равель едва слышно прервала его неровную речь: — За двоих решил. От плеч его ладони скользнули вниз и перехватили её запястья. — Да, — ответил Рубин. — Сложно всё стало. Из меня за то время будто душу вытрясли. Ничего я тебе дать не смогу, Лара. Пока Стах произносил последние слова, она высвободила руки и молча, прикрыв глаза, обняла его. В комнате стало тихо. В тепле и движении большого тела казалось больше правды. Услышав приглушенный звук быстро бьющегося сердца, Лара рассеяно осознала: впервые за долгое время у Стаха слова расходятся с поступками. Он тяжело дышал, крепко обнимал в ответ и прижимался губами ко лбу и волосам. — Какой же ты глупый, Рубин, - прошептала Равель. — У меня ещё душа осталась. Немного. Но нам с тобой хватит.

***

Зима чувствовалась в воздухе. Ночи стали холодными. Слабо светил фонарь на другом конце улицы. Стах подумал, что нужно устроить более серьёзный источник света у самого входа, чтобы Форель не ходила в такой темноте по вечерам. Ольгимский организовал помощь обездоленным — Приют остался без жильцов. Лара не признавалась, но Стах чувствовал, как неприятно и тревожно ей оставаться одной в полупустых комнатах старого дома. Напряженная работа по-прежнему оставляла усталость, но не настолько изматывающую, как пару месяцев назад. Рубин курил неприятные сигареты — подцепил дурную привычку у заводских. Почти все его дни начинаются рано утром, и если он остается здесь на ночь, то вставать приходиться раньше. Впрочем, он почти привык к такому распорядку. В голове, среди сумбура прожитого дня, возникало нарастающее потрясение. Рубин был долго уверен, что знал Лару. Но его удивляло ровное дыхание при глубоком позднем сне, её открытость и незащищенность перед ним, худые и ласковые руки, с особой силой освобождающие его от яда и черноты последних лет. Стах, привыкший к потерям, опасался думать о счастье — он обращался к воспоминаниям, в которых немного рассеянная и нежная улыбка девушки возвращала покой. Рубин вернулся в дом, и Равель, дотронувшись до его руки, предсказуемо недоумевала: — Ты же замерз. Сколько можно выходить в холод легко одетым? А ещё – доктор. В ней чувствовалась бодрость, тогда как его клонило в сон. Стах с приятной усталостью смотрел на Лару, на немного строгий взгляд прекрасных глаз. Последовав ясному порыву, он неловко обнял её и замер. — Стах… — Да? — Ты можешь идти спать. Я доделаю работу и приду. — Оставь. Завтра помогу тебе. Рубину нужно было не так много. Достаточно присутствия, немного прикосновений, её особенных поцелуев, осторожных и невинных. — Люблю, — серьёзно сказала она. Лара считала важным повторять признание. Едва заметное беспокойное движение прошло по его плечам, Стах сильнее прижал её к себе и ответил: — И я тебя, Лара, и я…