Troubled minds

Утро застало их прижавшимися друг к другу, свернувшимися в мягкий клубок из рук, ног и складок одеяла. Жан наваливался на спину Марко и в полудрёме надрывно, прерывисто сопел в его шею. Было тепло, ещё не душно, с улицы доносились ребячьи крики. Стояло утро в самом его расцвете, до полуденной жары, когда можно сбегать в соседний магазин за холодной газировкой, а потом очень долго раскисать под кондиционером и делать отсутствие дел. Жан медленно перевернулся на спину, продрал глаза, с упоением зевнул и уставился в потолок, бессвязно вытаскивая из деревянного мозга события вчерашнего дня. Смех и улыбка Марко, его серьёзное лицо, когда он говорил о том, что со всем справится; его руки под футболкой Жана, поцелуи на грани удушья, вкус солёной кожи на языке. Лениво и неспеша он разглядывал свои карамельные мысли. Потом, сладко зажмурившись, снова зевнул, развернулся на бок и приник к широкой спине, испещрённой крапинками веснушек. Положил руку на одно из созвездий, чутко прислушался. Сквозь фоновые звуки проступало умиротворённое дыхание и глухие удары взбудораженного сердца. Но это был его, Жана, пульс. Всё это было так необычно: поздние пробуждения в летней дрёме, бесконечное предвкушение наступавшего дня, чувство неразрывной сопричастности. Он не представлял, что когда-нибудь сможет привыкнуть к этому. — Доброе утро, — послышался сонно-сладкий голос Марко. Жан не ответил, он приподнялся и поймал его губы, связав их в поцелуе. Они просыпались и завтракали, включив в колонках The Beatles. Жан артистично подпевал и танцевал, непринуждённо вовлекая Марко в своё настроение. Тот был ещё сонный, как будто отвлечённый чем-то. — Чем займёмся? — Ничем? — Я хотел порулить Шевроле. Съездим на наше место, искупаемся? — Давай. — А потом ко мне. — Хорошо. — О чём ты думаешь? — Да так, ни о чём… Поможешь мне прибраться? — Конечно. Помыв посуды и собрав весь мусор, оставшийся у телевизора со вчерашнего дня, парни снова поднялись наверх, не в комнату Марко, а в соседнюю. Минималистичный пастельный интерьер, двухспальная кровать, пара картин с пейзажами и фотографии в рамках везде — на стенах, прикроватных тумбочках, на полках в шкафу — Жан догадался, что это спальная его родителей. — Мы и тут успели насвинячить?.. — ему было неловко здесь находиться, вряд ли хозяйка хотела бы видеть его в своей спальне. Марко кивнул на большую вертикальную рамку, лежавшую картонкой вверх: — Это мы вчера разбили. Папин портрет. — Так вот что за призрак, который не рад, что мы встречаемся. Жан криво улыбнулся, взглянул на Марко и тут же проглотил свои слова обратно: он опять выглядел потерянным, заблудившимся в своих мыслях и смотрел вниз, как будто на портрет, но на самом деле в никуда. — Прости, я не хотел… прости. Мысленно Жан ругал себя последними словами. — Да нет, ничего, — ответил Марко. — Просто всё как-то… не знаю… — Тоскливо? — Да. Они продолжали стоять, свесив руки по швам, как стоят над трупами: молча и скорбно. Жан не чувствовал себя вправе говорить, вообще не чувствовал разрешения быть здесь, стать частью этой тоски, но он изо всех сил старался сделать всё правильно, потому что Марко. Он нащупал его ладонь и переплёл их пальцы. — Ладно, — тихо выдохнул Марко, — надо тут прибраться. Он шагнул вперёд, наклонился над фотографией и поднял её. На полу осталась россыпь из прозрачных стеклянных песчинок. Он осторожно скинул с портрета оставшиеся и поставил его на прикроватную тумбочку. На них смотрел мужчина с внимательным и серьёзным, но добрым взглядом. У него была улыбка Марко и те же сверкающие проницательностью и искренностью глаза. Он был ещё не старым, седина едва коснулась его висков, но, кажется, его это не смущало, и он с гордостью смотрел в камеру в своей тёмно-синей униформе. Таких полицейских перерисовывали на плакаты, приглашали в школы и ставили в пример. Жан был уверен, что уже видел его. Он скрестил руки на груди и почувствовал, как сильно сжались зубы: — Эй, ты не говорил, что твой отец был копом. — Это так важно? Прежде всего он был моим папой, а потом уже полицейским. — Он погиб при исполнении? — Да. Его убили. Не знаю точно, что произошло, дело так и не раскрыли. Тело прошибла холодная дрожь. Марко взглянул на Жана своими печальными глазами, и Жан почувствовал, как под скрежет и лязг разлетающегося железа теряет твёрдую поверхность и падает вниз в ослепительном свете фар. Это не может быть правдой. Но это правда. Все кусочки пазла встали на свои места. Это было так банально и очевидно, почему он раньше не догадался? Почему ему не хватило осторожности всё проверить? — Жан? — очень близко треснул его голос. — Ты в порядке? Ты бледный как бумага. Он снова взглянул на портрет мистера Бодта, и это уничтожило последние сомнения. Он уже его видел. Мир вокруг начинал приобретать очертания сюрреалистичного кошмара. Пространство превратилось в мутную кашу, в нём всплывали обрывки воспоминаний, звуки и голоса, яркие всполохи той ночи. Резко перестало хватать дыхания, и Жан испугался, что задохнётся. Во рту стоял кислотный привкус подступающей тошноты. — Эй, посмотри на меня. Марко приблизился, взял его лицо в ладони, и это легкое прикосновение было как ожог; Жан отпрянул. — Милый? Внутри всё перекорёжило от выражения тревоги на его лице, от того, как заботливо он произнёс это слово, от самого этого слова. Ноги из мятого картона. Взбеленившийся, взбаламутившийся страх. Он не должен быть здесь. Жан рванул в ванную и закрылся на щеколду. Перед глазами заевшей пластинкой мелькали обрывки образов, они давили на голову бетонной плитой, пуская глубокий трещины в черепе, разрывая его. Жана долго тошнило. Потом он просто сидел на полу, трясся как щенок и собирал себя обратно, фокусируя все свои чувства, чтобы нащупать реальность. С той стороны двери доносился голос Марко: — Жан, ты как там? В порядке? Он говорил спокойно и тихо, это должно было успокаивать, но делало всё только хуже: — Жан, попытайся на чём-нибудь сосредоточиться, ладно? Что-нибудь типа… а, ты заценил наш кафель над ванной? Это мама нарисовала, потому что Джуди пару месяцев назад посмотрела «Русалочку». Она была в полном восторге, трёхчасовой истерикой почти вынудила маму это сделать. Но это, наверное, и хорошо, потому что мама уже давно ничем таким не занималась, думаю, она тоже развеялась, пока возилась со всем этим. Правда, немного смущает, когда на тебя в душе пялятся эти стрёмные рыбьи глаза. Немного жутковато, да? Он ужасен. Во всех проявлениях себя, во всех своих поступках и словах он может только калечить. Эта мысль крутилась в голове по спирали. Он не заслуживает ничего по ту сторону двери. — Жан, пожалуйста, ответь хоть что-нибудь. Хотя бы дай знак, что ты жив. Он мог бы остаться тут навсегда, ему очень хотелось закрыться от всего, но тогда Марко никогда не узнает правды, а он имеет право её знать. Снова поднявшись на ноги, Жан почувствовал себя выжатым. Всё тело ныло, хотелось остановить эту боль в голове, прекратить страдания любым способом. Из зеркала на него смотрел уставший напуганный безумец. Он не чувствовал в себе сил справиться с этим. Щелчок щеколды прозвучал оглушающе в шепчущей тишине дома. Открыв дверь, Жан схватился за косяк и замер в проходе. На него смотрел Марко, внимательно и испуганно. Он сидел у противоположной стены, его руки были сжаты в замок, а голова втянута в плечи. Между ними был целый коридор в два с половиной метра. — Я тоже должен тебе кое-что рассказать, — Жан не узнал свой сиплый, как будто прокуренный голос. — Прямо сейчас? — Да. Марко поднялся на ноги. Их разделяла огненная пропасть, и Жан чувствовал её жар во всём теле. — Милый, ты меня пугаешь. — Ты должен выслушать, — он не мог смотреть в глаза Марко и пялился на его босые ноги. — Это про твоего отца. Я знаю, как он погиб. — Что?.. Откуда?! — В тот день он поехал на вызов, потому что в дата-центре федерального банка сработала сигнализация, — слова в глотке хрипели, с трудом пробиваясь наружу. — Взломщик совершил тупую и детскую ошибку. И вовремя скрыться он тоже не смог, потому что замешкался и струсил, — Жан почувствовал, как шею болезненно сдавило; он всхлипнул, щёки обожгло слезами, — так что твой отец догнал его на крыше жилого здания по соседству. Загнал в тупик. Но чувак явно не хотел в тюрьму или умирать, и он… — ком в горле мешал говорить, Жан захлёбывался и глотал слёзы. — Он выстрелил и… там было непонятно… попал в ногу, наверное. А потом… столкнул его с крыши. Выжав из себя последнее слово, Жан тихо заскулил. Долгие секунды тишины сводили его с ума. — Что ты… — наконец подал голос Марко. — Откуда ты знаешь? — Потому что я был там… это я его убил. — Ч-что?.. Что за бред ты несёшь? Это не может быть правдой… Жан?.. — Четвёртый дом по улице Лафайета, девятое ноября… ночь с восьмого на девятое… около трёх часов ночи. Пуля попала в левую ногу, вроде чуть выше колена. Ещё… той ночью шёл дождь с грозой. Он взглянул на Марко. В его глазах была катастрофа. Она вышибла из Жана весь дух. Он застыл, онемел, только слёзы текли по гипсовым щекам. Ему казалось, что он закончится здесь и сейчас от чувств страха, вины, беспомощности и собственного уродства, но физическая боль как разряд дефибриллятора вернула его обратно. Он почувствовал жжение в челюсти, а уже потом осознал удар. Его мотнуло в сторону. Мир замелькал в замедленной съёмке, всё поплыло, и Жан не успел среагировать: на него посыпался град ударов. От резкого хука в живот он согнулся пополам и упал на пол. Пинки ногами по рёбрам будили эхо средней школы и щенячьей беспомощности. С привкусом крови на губах, с острой болью Жан почувствовал панику и яростно забился, когда Марко навис сверху, прижал его к полу и стал вколачивать его лицо в паркет. Он не мог выбраться, скинуть с себя Марко, ударить его в ответ или сделать хоть что-нибудь, быстрые удары размазывали его, и он старался хотя бы успеть закрыться от них руками. На его шее сомкнулись пальцы. Жан инстинктивно дёрнулся всем телом, но едва ли смог приподняться и на миллиметр. Он вцепился в запястья Марко и почувствовал, что воздуха не хватает. Последним, что он увидит, будет его лицо. Иступлённое, с отпечатком ненависти и отчаянья. Сквозь физическую боль эта мысль прорывалась ярким всполохом, и от неё всё внутри прорезалось тугим яростным чувством стыда. Он не хотел умирать вот так, он хватал ртом воздух, царапал веснушки на руках и бил его кулаком в грудь, лицо, шею. Нехватка кислорода медленно накрывала его пеленой. Он не мог и представить, как может случиться так, что его сознания просто не будет, и от этого его накрывал звериный ужас, он дрожал, барахтался и, хрипя, задыхался. Его глаза. Удушье отступило резко, внезапно, и Жан тут же вскочил, закашлялся, его снова потянуло вниз от сдавившей грудь тяжести. С хрипом и надрывным грохотом лёгких изо рта брызнула кровь, мелкой крапинкой окрашивая паркет. Подрагивающие ноги едва ли могли удержать его, спотыкаясь и падая, он постарался отползти как можно дальше. Достигнув лестницы, Жан обернулся. Марко не сдвинулся с места. Он стоял на коленях, его сбитые в кровь руки были сжаты в кулаки, а плечи тяжело вздымались и опускались. Он смотрел в пол, у него было взбеленившееся, не своё от ярости лицо. Голова кружилась, зрение моментами проваливалось в темноту. Держась за перила, Жан поднялся на подрагивающие ноги. Дышать было тяжело, из горла вырывался хриплый свист. Он смотрел на Марко, на его неестественно широко выпученные глаза, пульсирующую шею и жилистые, добела напряжённые кулаки. — Я н-не… не хотел, правда. — Уходи, — тихо и чётко произнёс Марко. Жан не шевельнулся. Ему хотелось сказать что-то ещё, он не знал точно, что, не представлял, что будет уместным сказать, но сердце тянуло и болело, не давая ему уйти. — Твою мать, пошёл прочь! Марко взревел, стрельнул своим горящим взглядом, и только это заставило Жана всколыхнуться, вернуло его в чувства. Он подскочил, в несколько стремительных шагов слетел по лестнице и, выскочив наружу, захлопнул за собой дверь. Жан долго бежал и не мог остановиться, подгоняемый страхом и адреналином, оставляя за собой кварталы и улицы. Так он добрался до дома и, остановившись, упал прямо на крыльце. Дыхание было страшным, и каждый вдох давался с колющей болью в горле и тяжестью где-то в районе грудины. Всё тело саднило и ныло, как будто под рёбрами был один сплошной синяк, а лицо разорвано в кашу. Ноги онемели от напряжения и усталости. Он выглядел ужасающе, но немногим прохожим было всё равно. Он сидел на крыльце своего дома, и только это давало ему чувство хоть какой-то безопасности. Жан выдохся, его страх тоже, поэтому заплывшая, выжатая голова медленно отключалась. Боясь потерять сознание, он вошёл внутрь и, преодолев огромное расстояние до дивана в гостиной, медленно опустился на него. Голова болела и кружилась, всё тело было избито в клочья, и от этого как будто становилось легче. Жан вытащил из кармана помятую пачку, закурил, из уголков глаз по вискам потекли холодные слёзы, пощипывая разодранную кожу. Его жизнь растворялась в тревожном потоке сознания.