Troubled minds

Марко вернулся домой около полуночи. Мама ещё не спала, они сидела на диване перед телевизором и что-то читала, хотя завтра ей нужно было на работу. Когда он зашёл, она кинулась к нему и расплакалась. Он пожалел о том, что всё это время у него не было с собой телефона, но всё равно с души упал тяжёлый камень. Он много раз сказал ей о том, что с ним всё в порядке, что это никак не связано с убийством отца и теперь у них всё будет хорошо, хотя она, конечно, догадывалась, что ничего из этого не было правдой. Он спал долго и тревожно, ему снились наполненные событиями кошмары, которые тут же растворялись в памяти. Он много раз просыпался, слушал гулкий стук своего сердца и снова проваливался в мутный сон. Эта мучительная жвачка закончилась только в середине дня, когда Марко, наконец, проснулся окончательно. Отдых не принёс облегчения, и, на самом деле, он совсем не чувствовал себя отдохнувшим, голову будто засунули в мерзкий кисель. Бесцельно валяясь в кровати и собирая силы, чтобы встать, он решил, что должен сходить в больницу. Вечером там были часы для посещений, и Марко пришёл как раз к их началу. В палате уже был Филипп, он вытянулся на соседней пустой койке со своим ноутбуком и что-то читал с него. Жан не изменился с ночи, как будто даже не пошевелился; он был всё таким же спокойным и отстранённым. Может, бросаясь под пулю, он этого и хотел? — Привет. Ты вообще отходил от него? — А, привет. Да, ездил домой переодеться и забрать кое-какие вещи, — сказав это, Филипп глубоко зевнул и закрыл крышку ноутбука. — Чёрт, надо сходить за кофе. — Он приходил в себя? — Нет, ещё нет. Врачи сказали, что он должен очнуться завтра, может быть, послезавтра. — Так долго? — Большая кровопотеря. Ещё организм был ослаблен, — Филипп пожал плечами и скрылся за дверью. Марко почувствовал себя неуютно, не на своём месте. Он снова сел на край кровати, но уже не кровати Жана, а соседней, и посмотрел на него ещё раз. Конечно, он всем сердцем желал, чтобы Жан как можно скорее очнулся. Не важно, насколько он плохой человек, тот факт, что он выжил, уже приносил чувство облегчения. И всё же Марко не мог без содрогания подумать о том моменте, когда Жан откроет глаза. Что тогда произойдёт? Первым, что он увидит, будет полный ненависти взгляд Марко? И им придётся говорить. Много. Обо всём. И снова повторить тот момент дома у Марко, когда они оба всё осознали. Филипп вошёл с двумя бумажными стаканчиками, протянул один Марко и сел рядом с ним. — Спасибо. Врачи что-нибудь ещё сказали? — Не особо. Заражения нет, так что рана будет потихоньку затягиваться, скорее всего, без осложнений. С ним всё будет в порядке, это точно. Он идёт на поправку. Про себя Марко отметил, что Филипп держится нарочито, даже показательно спокойно, и это идёт вразрез с тем фактом, что он, видимо, решил поселиться в больнице. Но Марко не стал это озвучивать, не желая наткнуться на очередной конфликт, потому что на это Филиппу, конечно, тоже было что ответить. От их вчерашней потасовки как будто не осталось и следа, и никакого желания возвращаться к ней не было. — А ваш отец? — вдруг вспомнил Марко. — Когда он должен прилететь? Филипп помотал головой: — Он не прилетит. — Как же так? — беспомощно переспросил Марко. — Он не любит Америку. Ну, и вообще… что он здесь будет делать? — Ты даже не сказал ему? — Конечно, я ему звонил, обрисовал ситуацию. Он велел держать в курсе, и всё. Не притворяйся, что ты удивлён. — Если честно, немного удивлён. Филипп тихо хмыкнул: — Какой ты наивный. — Жан показывал ваш семейным альбом, вот я и подумал… — Марко запнулся и смутился собственных слов. — Прости, мне не следовало начинать об этом. — Да ничего. Это неважно, — Филипп говорил спокойно, ровно, выдерживая паузы, как будто они сидели на золотом побережье, а не в больнице. — На самом деле, я удивлён, что он тебе его показал. — Почему? — Ну… с одной стороны, это довольно болезненные воспоминания, потому что мама начала составлять этот альбом, когда сильно заболела. С другой стороны, мне кажется, Жан стыдится семьи. — Из-за этого вашего бизнеса? — Можно и так сказать. Представь, у твоего отца есть страшная тайна, и, если хоть одна живая душа о ней узнает, это разрушит всё. С таким сложно справиться, постоянно настигает паранойя. Начинает казаться, что чем меньше ты будешь вообще что-либо рассказывать, тем лучше, тем безопаснее для всех. Довольно сложно быть открытым парнем. — Да, наверное… Но Жан пытался. — Это хорошо. У него всегда лучше получалось проявлять эмоции, в отличие от меня. Марко уже было открыл рот, чтобы ответить, но вдруг поймал себя на мысли, что собрался жалеть Филиппа, и осёкся. Ему не хотелось говорить ничего такого, только не в этой ситуации и не этому человеку. От новой вспышки злости на самого себя его спасло то, что за дверью послышались шаги и отголоски разговора, и через пару мгновений в палату ввалилась целая толпа в белых халатах. Марко ожидал увидеть консилиум из врачей и медсестёр, и, наверное, меньше удивился бы, увидь он каких-нибудь мафиозников со страшными лицами, но сейчас в палате появились люди, о которых он даже не мог подумать. Первой вошла Саша, тут же выкрикнула: «Какой ужас!» и прикрыла рот ладонью, следом вошёл Конни, который нервно шикнул на неё; потом Бертольд, Армин, Энни и замыкал всю процессию Эрен, как всегда мрачный и раздражённый. — Это кто? — шёпотом спросил Филипп. — Наши друзья, — так же тихо ответил Марко. Они оба так и застыли с кофе в руках, опешив и смутившись. Саша бросилась к Марко и очень крепко обняла, а потом внимательно посмотрела на его лицо: — У тебя шрам на лбу! — Я ведь тоже там был. Откуда вы вообще узнали? — В нашей деревне трудно было не узнать, — самодовольно заявил Конни. — А больница у нас только одна, так что всё очевидно. Марко встал, обнял всех по очереди, здороваясь, и представил их Филиппу. Эрен молча подошёл к кровати Жана и сел на стул рядом, Энни осталась стоять у двери. Конни и Саша буквально прилипли к Марко и засыпали его вопросами, но было видно, что они старались делать это сдержанно и учтиво. Бертольд явно чувствовал себя не на месте, он длинной тенью стоял рядом со своим лучшим другом, озирался, осматривал палату, Жана, его брата. Армин положил на прикроватную тумбочку букет жёлтых хризантем и тут же вызвался сходить за вазой: — Мы не знали, есть ли смысл приносить еду, поэтому решили остановиться на цветах. Марко сразу же пришлось в общих чертах описать всё произошедшее и сказать, что Жан стабилизировался и, видимо, идёт на поправку — это первые две вещи, которые всех интересовали. Конни не понравилась легенда, которую придумал Филипп, и он насторожился: — И что вы делали на той заброшке? Да ещё и вместе? — Ну, это вышло случайно… — Марко замялся, он не был готов к такому вопросу. — Мы с Жаном гуляли по округе и случайно наткнулись на Марко, — тут же вставил Филипп тоном, не терпящим возражений. Спорить с ним никто не решился. Энни тихо хмыкнула себе в ладонь и сказала: — Что ещё ждать от мальчика, который взламывает замки на тачках? — Энни, хватит уже припоминать эту историю! — взмолился Марко. — Подожди, что за история? — Твой братик взломал замок на полицейской машине, — с нескрываемым удовольствием сообщила Энни. — И освободил заключённого под стражей. Со всех сторон послышались смешки и вопли возмущения. — Зачем ты рассказала? — тихо спросил Бертольд. — У него же будут неприятности. Филипп, не в силах сдержать самодовольство, злобно улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь: — Ха! Это я его научил! — заявил он, но, увидев, что никто не разделяет его гордости, тут же стёр мерзкую ухмылку с лица. — Но вообще да, надо бы его отчитать за это, когда он проснётся… Какого чёрта он вообще туда полез? — Мы втроём с Марко покупали алкоголь, в этот момент в магазин наведались копы и, так получилось, что сцапали они только Марко, так что Жану пришлось его спасать. — Между прочем, ты тоже в этом участвовала. — До сих пор не уверена, как я к этому отношусь. — Это вопиющая глупость! Чем вы вообще думали?! Скажите спасибо, что им было лень идти в школу и разбираться с вами! — Филипп упорно пытался изобразить из себя кого-то вроде рачительного родственника, но получалось плохо, потому что он с трудом мог скрыть восторг. — Главное, что всё тогда хорошо закончилось, — поспешил вставить Армин; он уже вернулся с вазой, поставил в неё цветы и теперь облокотился о плечо сидевшего рядом Эрена. — И вчера тоже. Надеюсь, Жан скоро поправится. Имир и Криста передавали привет, тоже желали скорейшего выздоровления. И все остальные тоже. Ну, они писали в общем чате, наверное, ты не видел. — Да, извините. Мне было тяжело, так что я отключил телефон, хожу пока без него. — Это ничего, что мы пришли? — спросил Бертольд. — Ну… не думаю, что я хотел этого пять минут назад, но сейчас я рад вас всех видеть, правда. Думаю, Жан тоже обрадовался бы. — Я звонила и писала ему несколько недель назад, пыталась с ним поговорить, — заговорила Саша, сидевшая на краю кровати Жана, — но он как будто пропал. Телефон был выключен, и он нигде не отвечал на сообщения. Честно говоря, я подумала, что он на меня разозлился… — Ты же та самая Саша, да? — спросил Филипп, сидевший напротив. — Та самая? — Ну, которая выбрала ему рубашку. Он о тебе рассказывал буквально позавчера. — Правда? — лицо Саши вдруг просияло. — Да. Сказал, что вы с ним дружите. — Ничего себе! Ну, гардероб Жана, конечно, страшное дело, стыдно с ним по улице идти. — Вот и я о том же! Носит какую-то срань. — Вот именно! Пришлось самой за это взяться. — Да, стало намного лучше. Вот только… прости, мне пришлось порвать ту рубашку, потому что я был в ней, когда Жана подстрелили, и надо было чем-то остановить кровь… — Да ничего страшного. Я даже рада, что это была та самая рубашка. Филипп выглядел повеселевшим и, видимо, поэтому решился признаться: — Не буду скрывать, я приятно удивлён, что вы все пришли. Не думал, что у Жана есть друзья, да ещё и такие хорошие. — Он что, не рассказывал о нас? — вдруг спросил Эрен, внимательно смотревший на него. — Мы не то чтобы много общаемся. Я работаю в Европе и почти не бываю тут. Не смотри на меня так злобно, я знаю, что я говнюк. — Да, мой старший брат такой же. Филипп усмехнулся и тихо рассмеялся. — Я тоже рад вас всех видеть, правда, — поддержал Марко. — Спасибо, что пришли. Это много значит для меня. И думаю, для Жана это значит ещё больше. — Да, он будет рад узнать, что вы приходили, — подхватил Филипп. — Ага, точно. Саша, он не брал трубку, не потому что злился на тебя, он… — Марко запнулся и потёр переносицу. — Там много всего. Думаю, что он чувствовал себя виноватым и перед вами тоже. Какая-то часть его хотела рассказать друзьям всю правду, чтобы оправдать Жана перед ними, сказать, что он не хотел никого обидеть, и он дорожит дружбой с ними, но потом Марко вспоминал, что именно скрывалось под «правдой», и с тугим сожалением осознавал, что это не сделает ничего лучше, только наоборот. — Слушай, Марко, — вдруг заговорила Энни, — прекращай это уже. Тебе не обязательно быть милым и улыбаться всё время. Если чувствуешь себя паршиво, веди себя соответствующее. Марко виновато улыбнулся и обвёл взглядом своих друзей. Армин согласно кивнул, Бертольд коснулся его пальцев и сжал его ладонь, и он действительно почувствовал то, о чём говорила Энни: — Да, ты права, спасибо. Он сел туда, где сидел до этого, возле Филиппа, и скрестил руки на коленях; вместо него продолжил Эрен: — И всё-таки это полный отстой, что он так подставился. Через пару недель должны начаться тренировки, а он будет восстанавливаться ещё хрен знает сколько. — Вы вместе ходите на какую-то секцию? — Да, на вольную борьбу. — Они придумали это, — поспешил вставить Армин, — чтобы не убить друг друга, потому что они постоянно дрались по поводу и без. И решили, что будут драться хотя бы законно. — Это неправда! Просто Жан струсил передо мной из-за того, что не умеет драться, и решил хоть чему-то научиться. — Что-то мне подсказывает, что это было не так, — улыбнулась Саша. — Я помню, как вы мутузили друг друга у Энни. Ой, там такая смешная история была! — она прыснула от нахлынувших на неё воспоминаний и снова обратилась к Филиппу: — Они подрались первый раз из-за разбитого бокала вина! — Да всё совсем не так было! — Вы очень похожи, — авторитетно заявил Филипп, — поэтому постоянно дерётесь. — Такой себе комплимент… — Да ладно, не воспринимай на свой счёт. Кому ты будешь рассказывать, что Жан та ещё заноза в заднице? Я провёл с ним всё детство, и, поверь, в шесть лет он был куда хуже. — Боюсь себе даже представить, — усмехнулся Эрен. — В любом случае, он должен был участвовать в окружных соревнованиях в конце осени, и даже если он восстановится к этому времени, то всё равно будет абсолютно бесполезен, потому что не ходил на тренировки. — Я уверен, вы с Райнером и вдвоём там всех порвёте. — Райнер бросил борьбу, — вставил Бертольд. — Правда? — Да. Он сказал, что хочет поступать в колледж по спортивной квоте, поэтому решил все силы пустить на футбол. — Вот же блин, — простонал Эрен. — Полный трындец. Придётся вытаскивать этого придурка на ринг с пулевым ранением. — И если он не выйдет, то получит ещё одно пулевое ранение от тебя. — Вот же придурок, нашёл, когда поймать пулю. — Он защищал меня, — вдруг сказал Марко. — Видимо, испугался, когда те головорезы достали ствол, и начал с ними спорить. — Он с ними спорил? — переспросил Филипп. — Да, в довольно агрессивной форме. Кричал, что это им с рук не сойдёт и всё в таком духе. Прямо прессовал их. — Вот же дурак. — Да, кто вообще так делает, когда в тебя целятся из пистолета? — Тот, кто сам не расстаётся с пушкой? — подала голос Энни. — Не было у него никакой пушки, — вступился Филипп. — Он ненавидит оружие. Марко вопросительно посмотрел на него, но тот только пожал плечами: — Мы спорили пару лет назад об этом, я ему говорил, что нужно иметь дома хоть какой-то ствол для самообороны, на случай если грабители влезут или ещё что, но он был категорически против, — понизив голос, он добавил: — В общем, я не знаю. — Понятно, наш Жан оказался полным идиотом, — заключил Конни. — И в идиотов обычно стреляют в первую очередь, — подхватил Филипп. — Он и в детстве таким был? — спросил Марко. — Да, он никогда не отличался блестящим умом. — Нет, я скорее про его вспыльчивость. Жан не идиот. — Ну да, вспыльчивым он тоже был всегда. Достаточно было… я не знаю, просто назвать его идиотом, и всё, туши свет. Истерика. — На детских фотографиях у него всегда такое обиженное лицо… — О да! Доставать его было весело. — Я хочу увидеть эти фотографии! — вдруг вспыхнула Саша. — Я должна их увидеть! — Я ещё побуду в городе какое-то время, так что заходи после его выписки, я тебе покажу. Жана, конечно, придётся привязать к кровати на это время. — Обязательно! Они болтали так ещё около часа, обсуждая какие-то мелочи, вспоминали все события весны, связанные с Жаном, Филипп рассказывал короткие забавные истории из их детства. Странно, но Марко не чувствовал обычную боль, которая отзывалась, когда он прокручивал в голове воспоминания, связанные с Жаном. Это был непринуждённый вечер. Когда ребята засобирались, он вызвался их проводить. Внизу у главного входа он со всеми попрощался, снова поблагодарил за визит. Энни сказала, что задержится ещё на пять минут, и, когда все вышли, они с Марко отошли в сторону, подальше от толпы людей. Он прислонился к стене и тяжело выдохнул: — Скажи честно — это было очень плохо? — Я думаю, все уже поняли, что что-то тут нечисто. Но ты не бери в голову; если нам об этом знать не надо, никто не будет пытаться что-то выяснить. — Спасибо. Марко закрыл глаза и прислушался к своему пульсу: голова как будто вскипела и ныла со страшной силой: — Я так чертовски устал. Я жалок. Я не могу перестать думать о нём. Я припёрся в больницу, хотя даже его брат сказал, что мне лучше не приходить, и я приду снова. Я должен его ненавидеть, и я ненавижу, но всё равно… я здесь. — Прости себя за это. Если не сможешь, дальше будет ещё хуже. Энни, как всегда, была строга и непримирима. Она делала вид, что точно знает, что нужно делать, и эта ложь была её спасательным кругом. Марко не смог бы так, ему не хватало внутреннего стержня. — А ты меня прощаешь? — За что? — За то, что я слабак. Случись что, я умру первым. Энни скрестила руки на груди и закатила глаза: — Да, я тебя прощаю за это, Марко. Не прощаю за то, что ты такая бестолочь. Он рассмеялся: — Спасибо. Вы придёте к нему снова? — Спроси у Саши. Это была её идея. — Наверное, лучше не стоит, раз он сам решил больше с вами не общаться. — Лучше для него или для тебя? — Для вас. — Понятно, — Марко смотрел куда-то в сторону, на толпу людей, и по этому блуждающему взгляду Энни поняла, что он ничего не будет объяснять. — Я пойду. Береги себя. И будь осторожен с моральными принципами. Они обнялись на прощание, хотя Марко и знал, что Энни такое не любит, но в этот раз она была не против, и он воспользовался моментом. Он вернулся в палату в подавленных чувствах, потому что знал, что тоже не должен был возвращаться. Филипп сидел там же, где был до этого, скрестив руки на коленях, и выглядел о чём-то глубоко задумавшимся. — Прости за этот балаган. С непривычки выглядит странно, но у нас всегда так. Филипп грустно улыбнулся: — Обычная жизнь, ничего такого. Я приятно удивлён, что она у него была. — Кажется, ты совсем ничего о нём не знаешь. — Это звучит ужасно, но это действительно так. Марко сел на стул, на котором до этого сидел Эрен, напротив Филиппа, скрестил руки на груди и вытянул ноги. Жан, ради которого был устроен весь этот концерт, остался к нему безучастным. Марко вдруг понял, как сильно он хотел, чтобы Жан очнулся именно в тот момент, когда тут были все ребята, даже несмотря на то, что он сам боялся с ним говорить. — Ты ведь ему расскажешь, что все приходили, да? — спросил он. — Да, конечно. На самом деле, я горжусь им сейчас. — Что? Почему? Филипп взглянул на Марко так, как будто это был очень глупый вопрос: — У него есть друзья. И, кажется, весной было действительно весело, да? Он тут спрашивал недавно, есть ли у него ещё шанс бросить всё это и зажить нормальной жизнью. Я думаю, если бы он это всё сам увидел, он понял бы, что да. Марко стало совестно из-за того, что он попросил ребят не приходить. Как будто он сделал это из-за собственного эгоистичного желания, но это же было совсем не так, и он, и Филипп, и сам Жан прекрасно понимали, что школьным друзьям лучше в это не лезть. И всё-таки в этом было что-то неправильное, как будто Марко лишил его последней поддержки, чтобы ему было труднее справляться со всем дерьмом; а у самого Марко эта поддержка есть и никуда не уйдёт. Ему было тошно от этого, от самого себя и всего происходящего каждую секунду, проведённую в больнице, но, выходя из неё, он не чувствовал себя лучше всё равно. В какой-то момент ему даже показалось, что если ему всё-таки придётся говорить с Жаном, то это будет не так страшно, как он это себе представлял. Это оказалось ещё хуже. Когда Марко пришёл на следующий день в больницу и записывал свои данные на ресепшене, медсестра, видимо, желая его порадовать, сказала: «Твой парень очнулся сегодня утром, ты знаешь?». Карандаш в руке Марко замер. Он испуганно посмотрел на женщину, на её добродушное счастливое лицо, и почувствовал, как всё его спокойствие исчезло как пшик. — Да, здорово, — он положил карандаш. — Знаете, я тут кое-что вспомнил, потом зайду. Марко выскочил из больницы так быстро, что даже не понял, ответила она ему что-то или нет. Сердце колотилось, будто он пробежал марафон. И, сделав пару, шагов, он рванул вперёд со всей силы. Он бежал на износе всю дорогу до дома, виляя кварталами, чтобы специально накрутить большее расстояние и выбить из себя всё, что тянуло и болело внутри. Домой Марко вошёл едва живой, ноги подкашивались. Он опустился на пол в коридоре, прокашлялся и, наконец, выдохнул. Он подумал о том, что так больше продолжаться не может, что невозможно носить это всё в себе и день изо дня перемалывать в голове. Мозг рано или поздно не выдержит, и он слетит с катушек. Ему стало страшно. О том, что можно с этим сделать, он думал сейчас как будто знал ответ всё это время, просто боялся себе в этом признаться. И ещё он знал, что это не будет просто, что он не решится за одну секунду, прямо сейчас, потому что единственным выходом, единственным решением, которое вообще могло существовать, было влететь с разбега в самую гущу страха, посмотреть в глаза и заговорить с тем, с кем он не хотел говорить больше всего. Даже если всё снова повторится, даже если он будет ненавидеть его прямо в лицо, сделает больно ему и себе, другого выхода нет. Он должен поговорить с Жаном.