Troubled minds

Было около семи вечера, небо медленно затягивалось кремовыми сумерками, с озера дул прохладный весенний ветер, заставляя зябко ежиться. Жан недовольно посмотрел на подсветившийся дисплей телефона и сунул руку в карман. Если он сейчас не войдёт внутрь, то сдохнет от холода, но, кажется, ему нужна была ещё пара минут, чтобы собраться с мыслями. Так что он должен был сказать? Он посмотрел на букет в своей руке и долго и тяжело выдохнул. Сейчас цветы казались жалким веником, хотя ещё полчаса назад в магазине выглядели вполне ничего. Дарить розы в цветастой обёртке — это вообще нормально? Жан ещё раз пересчитал их, чтобы убедиться, что их одиннадцать, а не двенадцать. Он топтался на дорожке возле крыльца, поглядывал на такой знакомый дом и думал, что вот ещё немного, и он зайдёт. И всё-таки: что он хотел сказать? У него в голове крутилась такая красивая фраза по дороге сюда, но сейчас он забыл её и не мог вспомнить. В большом окне на первом этаже горел свет, за занавеской мельтешила чья-то тень; кухонные окна тоже были подсвечены, но из-за жалюзи было не разобрать, что там происходит. Ещё пара минут, и его топтание на месте будет выглядеть странно со стороны. Вдруг входная дверь с тихим скрипом приоткрылась, и в дверном проёме показался Марко. Он вскинул брови и вопрошающе развёл руками. Жан развёл руками в ответ, и Марко сконфуженно рассмеялся. Он вышел на крыльцо, осторожно прикрыв за собой дверь, и сразу же съёжился от холода, потому что был в одной футболке: — Чувак, в чём дело? — Да я просто… — Жан покраснел и растерянно почесал затылок. — Просто пытался собраться с мыслями. — Я надеюсь, это букет для мамы. — Да, для неё! Не для тебя, это точно. Марко прыснул и тихо рассмеялся: — Ладно, пошли внутрь. — Подожди, — Жан разбежался, быстро вскочил на крыльцо и остановил Марко, дёрнув его за руку. — Скажи, они в хорошем настроении? Они расположены? Перестань смеяться, я серьёзно! Жан нахмурился и слегка ударил Марко в плечо, тот притворно подался назад: — Тише, тише, бандит! — он обвил руки вокруг его плеч и притянул к себе. — Всё будет хорошо, обещаю. — Я не перестарался с рубашкой? — Нет, ты выглядишь обворожительно, — Марко снова рассмеялся, поцеловал его в уголок губ и прижал к себе. — У них не будет шанса устоять, не переживай. Жан глубоко вдохнул: — Ладно, пошли. Они вошли внутрь, держась за руки. Сегодня, когда вся семья была в сборе, дом выглядел не так, как когда Жан приходил сюда раньше. Было очень светло, везде горели тёплые лампы, с кухни тянулся приятный запах запечённого мяса, в гостиной бубнил телевизор и был слышен тонкий детский голос. В коридоре появилась мисс Бодт, она была именно такой, какой Жан всегда её себе представлял — улыбчивой, непринуждённой и искрящейся. — А, вот и ты! Добро пожаловать, Жан! Рада, наконец, с тобой познакомиться. Можешь звать меня Мартой. — Очень приятно. Он на автомате протянул руку, чтобы пожать её, но тут же растерялся, подумав, что по этикету должен поцеловать тыльную сторону ладони, и покраснел от одной мысли о том, как неуместно и вычурно это будет выглядеть. Он замялся, неловко дёрнул рукой, но мисс Бодт не смутилась и пожала её. Жан протянул букет. — Спасибо! Очень мило, — улыбнулась она, принимая подарок, а потом сказала шёпотом: — Но разве ты должен дарить цветы не моему сыну? — Мам! — Тише, дорогой, я шучу, — она звонка рассмеялась. — Очень красивые, спасибо, Жан! Ужин совсем скоро будет готов, подождите немного, — сказала она и исчезла в кухне. Жан с Марко мельком переглянулись и пошли в гостиную. Там на большом бежевом ковре разложила свои цветные карандаши и альбомы Джуди. Она сама сидела в центре творческого беспорядка и что-то увлечённо черкала на листочке. По телевизору крутили новости, перед экраном на диване сидел хозяин дома, он встал, как только парни вошли. Увидев его серьёзное лицо, строгий взгляд, Жан вдруг догадался: это всё сон. Но он не почувствовал страха, вины или отчаянья, ему было только немного тревожно из-за того, что он стоит перед отцом своего парня, и он выпрямился по струнке, вытянул шею и вздёрнул плечи. — Приветствую, молодой человек, — деловито сказал мистер Бодт, пристально разглядывая Жана. Он протянул ему руку, и Жан едва совладал с собой, чтобы перебороть ступор и пожать её. У мистера Бодта было тяжёлое, крепкое рукопожатие, он долго и основательно тряс его руку. — Здравствуйте. — Значит, ты тот самый Жан, да? — сказал он, наконец, отпустив его и заложив руки за спину. — Ты ведь сын нашего мирового судьи Кирштайна, так? — Да, сэр. — Что ж, понятно. Наверное, нелегко с таким отцом. Мистер Бодт хмыкнул, и Жан с большим усилием выдавил слабую улыбку. — А что на счёт твоей матери? Я её не знаю. — О, она… она раньше работала адвокатом в Чикаго, у неё было своё небольшое агентство, но потом ей всё надоело, и сейчас она держит магазинчик в городе. — А, вот оно как. Для начала неплохо. Но не думай, что мы на этом закончили, — мистер Бодт посмотрел на него с прищуром, и Жан нервно сглотнул. — Пап, прекращай этот цирк. Мистер Бодт вдруг громко рассмеялся и притянул к себе покрасневшего сына, скручивая его в объятьях своей сильной руки: — Что ты такое говоришь? Я же должен знать, что ты связался с приличным человеком! Но если серьёзно: Марко, наверное, тебе все уши прожужжал про то, какой я добрый и хороший. Отчасти это правда, так что не бойся меня, Жан. Но не слишком. Я всегда буду за тобой приглядывать одним глазом. Мистер Бодт подмигнул ему, и Жан судорожно кивнул. — Джуди, ты тоже поздоровайся. Девочка, всё это время с интересом наблюдавшая за разворачивавшейся сценой, подскочила со своей места, подбежала к Жану и протянула ему руку. Он, слегка наклонившись и улыбнувшись, пожал её. — Привет! Приятно познакомиться. Хочешь взглянуть на мои рисунки? — Конечно, почему нет. — Я рассказал Джуди, что ты тоже рисуешь, — с улыбкой сообщил Марко. Он тыкал отца в бок, безуспешно пытаясь выбрать из его объятий, на что тот только тихо посмеивался. Жан смущённо улыбнулся и снова покраснел. — Да! Пошли скорей. Она потянула его за руку, и они оба уселись на ковре, отодвинув завалы из карандашей и альбомов. Марко, освободившись из хватки отца и отправив его обратно на диван смотреть новости, тоже сел рядом с ними. — Вот это моя собака, которую родители подарят мне на день рождения. — Ого! А что это за порода? — Я ещё не знаю. Мама сказала, что мы возьмём её из приюта. Не знаю, это будет мальчик или девочка, поэтому я ещё не придумала имя. — А это твоя семья? — Да. Это мама, папа, Марко и я. С кухни раздался голос мисс Бодт: — Мальчики, помогите мне накрыть на стол! Мистер Бодт с притворным кряхтением поднялся с дивана, Марко тоже встал. Жан хотел было, но тот его остановил: — Сиди, это она нам. Они вышли из комнаты. Жану было жалко его отпускать, он почему-то подумал, что больше его не увидит, и, ища, как продолжить, он сказал: — Ты очень красиво рисуешь. — Марко тоже так говорит. А у тебя есть брат или сестра? — У меня есть старший брат. Он уже закончил колледж и сейчас работает в Чикаго. — Ты скучаешь по нему? — Да, скучаю. Мы не всегда хорошо ладили, но всё равно, мы всё детство провели вместе, и для меня это важные воспоминания. — Марко тоже скоро уедет в колледж, — сообщила Джуди, перебирая свои листочки. Жан грустно улыбнулся. — Не расстраивайся, он будет приезжать на праздники и, может быть, даже на выходные. А ещё вы можете созваниваться и переписываться каждый день, как мы с моим братом. — Вы остались друзьями после того, как он уехал? — Да, конечно. Мы подружились только больше. Послушай, он всё равно останется твоим братом, переезд ничего не изменит. Он всё так же будет любить тебя и заботиться о тебе. Я обещаю. — Ладно, может быть, теперь я буду переживать не так сильно. — И он тоже будет по тебе скучать, так что отправляй ему свои рисунки, они замечательные. — Ой! Ты плачешь? Жан почувствовал, как сдавило горло и защипало глаза. Он не знал, почему, это просто происходило. — Нет, это аллергия… на цветы, — он протёр глаза рукой и улыбнулся, но слёзы не собирались останавливаться. Ему нужно было увидеть Марко. Он поднялся с пола и заметил в проходе мистера Бодта. Его голова была разбита, всю левую сторону залило кровью так, что не было видно ни глаза, ни уха, волосы сбились в жёсткий торчащий ком с проплешинами. — Ужин готов. Жан рванул вперёд, на кухню, но мистер Бодт схватил его за плечо и резко остановил. Он был выше, шире его в два раза. Жан поднял взгляд и увидел обезображенное лицо очень близко: глаза на левой стороне не было, а с макушки будто трещинами расходились рваные раны. Позади послышался детский плач. Он попытался дёрнуться, но хватка была крепкой, его запястья как будто перетянуло железом. Мистер Бодт смотрел на него в упор своим единственным глазом, в ушах свистело, к горлу подступал трупный запах, тело сотрясала холодная дрожь. Ему было до дрожи страшно смотреть, и он не мог отвернуться, словно заговорённый. Казалось, что это продолжалось несколько часов, пока он резким рывком не выпрыгнул из сна. Его трясло в лихорадке.

***

— Привет. Это я. — Что случилось? Откуда ты звонишь? — Из дома. Меня выпустили. — Ты сбежал? — Нет-нет, всё законно. С меня сняли обвинения. Там долгая история… — Я хочу её услышать. — Хорошо. Я расскажу. — Где ты? — В Чикаго. — Адрес? — Скину СМСкой. — Хорошо. Я жду. В квартире стоял едкий смог, пахло табачным дымом. Вероятно, этот запах, перебивший вонь гнилых половиц, не выветрится отсюда уже никогда, потому что Жан курил почти без остановки. Это было что-то нервное. Короткий вечерний сон оглушил его и разбил. Он сидел на диване, игрался с зажигалкой, щёлкал ей и пялился в чёрный пыльный экран телевизора. Квартира была немного живой: она гудела ржавым холодильником, от ветра поскрипывали деревянные перекладины, откуда-то из коридора доносился приглушённый шум чужих голосов. Была уже глубокая ночь, и она мало отличалась от дня. Перед ним на побитом журнальном столике лежал телефон, и он периодически поглядывал на него со смятением. Прошло около месяца, как его выпустили, но этот месяц был бесконечно долгим, и ему снова казалось, что другой жизни никогда не было, только эта старая квартира, где он прирастал к желтоватым обоям стен. Это было пустое время, заполненное работой и всякой бытовой ерундой, он остался один на один со своей ерундой, и только мысль о том, что он не выполнил обещание, данное Марко, прожигала его каждый день. Он знал, зачем это обещание было нужно, и не мог решиться позвонить ему. Пока не увидел этот сон. Они говорили около часа назад. С ним. Говорили. Впервые за целую вечность. Он помнил его номер наизусть. Сейчас Жан сидел в тупом оцепенении, пытаясь прикинуть, сколько времени нужно, чтобы добраться сюда из их городка. Выходило, что к утру, но в нём не было уверенности, что Марко выехал прямо сейчас, хотя какое-то очень сильное чувство подсказывало, что по-другому не могло быть. Его знобило от этих мыслей, он знал, что не уснёт. Шутка была в том, что ещё тогда, какое-то неисчислимое время назад, в другой жизни, когда он видел Марко последний раз, Жан решил, что не будет предупреждать его о своём выходе из тюрьмы, если это вообще случится. Сейчас, когда это случилось гораздо раньше его самых оптимистичных прогнозов, он ещё сильнее уверовал в правильность этого решения. Это было справедливо, как ни посмотри: Марко заслуживает хорошей жизни, а он недостоин даже приближаться к нему. У него была твёрдая уверенность в этом. Но слипшиеся дни безвременья и одиночества высосали из него это убеждение и выплюнули кошмарный сон. И теперь он ждал его, раздираемый чувством вины за ещё один хреновый поступок. Марко появился к утру, разорвав зудящую тишину деликатным стуком в дверь. Жан вздрогнул и подорвался с дивана, впопыхах туша недокуренную сигарету. Он открыл дверь, и Марко тут же поморщился, ощутив вонючий табачный шлейф, тянущийся из квартиры. Он выглядел растрёпанным, уставшим, в густых тенях от слабого коридорного света чётко прорисовывались складки мимических морщин, делая лицо угловатым и строгим. Жан сразу заметил: он повзрослел, и даже его дежурная приветственная улыбка побледнела. — Привет. — Привет, — прошептал Жан себе под нос и отступил, давая проход. Марко закашлялся, пока пробирался сквозь нагромождения старых вещей к дивану. Это всё были хозяйские вещи, накопленные за чью-то очень долгую жизнь. — Ну и вонь, — сквозь зубы процедил он. — Прости. Я ждал тебя. Марко сел на мягкую ручку дивана, положив ногу на ногу. Жан, замешкавшись, остановился в дверном проходе перед ним. Из кухонного окна в комнату просачивались золотистые солнечные лучи, в клубах которых оседала пыль и остатки сигаретного дыма. Затхлый воздух можно было резать ножом. Жана пугало всё, ему казалось, что пришёл какой-то страшный незнакомый человек, который угрожающе выглядит, угрожающе говорит и даже сидит перед ним в не самой дружелюбной позе. — Так что, — медленно протянул Марко, — тебя выкупил отец? — Нет, — Жан помотал головой. — Он всё потерял. Все всё потеряли. Как видишь, у меня самого тут не очень. — Ты продал мамин дом? — Ещё нет. Думаю, но пока не могу решиться. Он сделал полукруг по комнате и встал с обратной стороны дивана, за спиной Марко, чрезвычайно заинтересовавшись медной статуэткой Кроноса на глухом камине. — Меня выпустили, потому что я согласился работать на федералов. — Типа детективом? — Марко взглянул через плечо, стараясь нащупать в темноте силуэт Жана. — Не знаю. Типа мальчиком на побегушках. Сейчас я помогаю им распутывать своё собственное дело, а потом… не знаю, чем это всё закончится, — он медленно пощупал своё запястье, будто стараясь найти пульс, и, на секунду замявшись, всё-таки сел на диван. — Это здорово, — сказал Марко, снова отвернувшись. — Думаешь? — Да. А что в этом плохого? — Может быть, но это ничего не исправит. Зачем ты приехал? Ты должен ненавидеть меня. Я не понимаю, почему ты просто не можешь ненавидеть меня? — Я ненавидел, — Марко пожал плечами, как будто в этом не было ничего такого. — Но ты же сам говорил, что всё проходит со временем. Ты знаешь, — Марко вдруг развернулся вполоборота, чтобы посмотреть на сгорбленную фигуру Жана, — теперь я даже не знаю, что об этом рассказать. Мне очень больно, и я не знаю, что мне делать. И живу так уже где-то год. — Ничего, кроме боли, ха? — Боль и тот факт, что я всё ещё люблю тебя. Жан поднял на него усталый взгляд. У него под глазами были мешки, и из-за этого и трёхдневной щетины он выглядел истощённым. — И что я должен сделать? Потерять ещё одного человека, которого я люблю? — Марко вскинул руки и отвернулся. Его вопрос застрял в пустоте. Жан впился взглядом в свои ладони. С безобразным шрамом и чересчур отросшими ногтями в полутьме они казались мертвецкими: фиолетовые, с жилами и рубцами, обволакивающими выпяченные костяшки. — Ты всё упрощаешь. Всё не так. Ты не сможешь смотреть на меня каждый день, потому что ты будешь видеть только убийцу своего отца. Ничего не исправишь. Я так страшно виноват. Он украдкой взглянул на спину Марко, как будто так можно было что-то увидеть и понять, но даже от этого глаза неприятно защипало. А Марко всё молчал, и это гнетущее чувство сдавливало и разламывало их хрупкий разговор. — Ты знаешь, — наконец, выдохнул он, — я думаю, что папа погиб не напрасно. Его жизнь имела высокую цену для многих, но и его смерть — тоже. Может быть, больше всего для тебя. Конечно, я не согласен с таким раскладом, но теперь… Кто вообще спрашивал моё мнение? Я тут бессилен, ничего не могу, — Жан не видел лица Марко, но слышал, как тяжело ему даются слова, как саднит его голос. — Может, он и хотел умереть так — за что-то хорошее, пожертвовав собой, а не на старости лет в постели. Я не знаю. Он жил как герой, гордился этим и своей героической смертью мог бы гордиться тоже. Это самая трудная часть в том, чтобы быть его сыном. И ты так похож на него в этом. Озабоченный справедливостью. Что бы он сказал, узнав, что после всего этого ты работаешь на федералов? — Это не важно. Я себя не прощу. Ни за что на свете. — Я знаю. Конечно, я знаю. Я же очень хорошо знаю тебя, Жан. Он снова поднял глаза и увидел, что Марко смотрит на него через плечо тем самым своим проницательным, всепоглощающим взглядом. С таким же лицом он слушал его рассказ про маму, про среднюю школу, такое же лицо было у него на вечеринке у Энни. — Ты тогда сказал, — надрывно начал Жан, — что я хороший человек. Что чтобы я ни сделал, я всё равно останусь для тебя хорошим, даже если все остальные считают меня ублюдком. Ты до сих пор так думаешь? — Да, я до сих пор так думаю, — ответил Марко, пожав плечами. — Конечно, ты сделал гораздо больше плохо, чем я мог предположить… но пока я тебя знаю, со дня нашей встречи ты делал только хорошее. Ты всегда поступал так, что во мне что-то зажигалось. Ты был на моей стороне. Ты был обезоруживающе честным. Ты спас мне жизнь. И ты уже не тот напуганный мальчишка, который убил моего отца, — сказав это, Марко отвернулся. — Конечно, во многом всё ещё тот, но ты так сильно изменился. Тот Жан, которого я знаю, никогда бы не смог убить. — Ты меня изменил. — Не знаю. По-моему, ты был таким со дня нашей встречи. В квартире стало очень тихо. Жан сильно зажмурился и прикусил губы, чтобы не выдать слёз. Они обжигали щёки, и этого ощущения голова шла кругом. Ему хотелось, чтобы сердце Марко было хоть немного меньше, чтобы в нём не находилось милосердия для всех, и прежде всего для него — такого ужасного и жалкого. В конце концов, Марко просто не заслужил ничего из этого. Эта мысль поражала его уже тысячи раз, и каждый раз он не мог себе простить. Это было самым мерзким, самым склизким чувством во всём мире — жалеть обо всём, начиная со своего появления на свет. Ему должно было стать легче после этого разговора, но ему не стало, он барахтался в жалости к себе как в проруби, а тонкая кромка льда затягивалась, и течение тащило его вниз, не давая возможности вдохнуть. Сквозь шум в ушах он услышал, как диван мягко скрипнул и слегка продавился возле него. Он чувствовал — по дыханию, по запаху, по мурашкам на спине — Марко сел рядом. Жан поднял на него опухшие, заплаканные глаза, тыльной стороной ладони вытирая слёзы, проглатывая визжащие всхлипы. Он чувствовал себя расхлёбанным до безобразия, размазанной по полу тряпкой. Марко смотрел на него с такой нежностью, что она, казалось, может поглотить всё. Надрывный всхлип вырвался из груди Жана; он зарыдал в голос и ткнулся лицом в плечо Марко, вцепился костлявыми пальцами в его спину. Руки сводило от напряжения, в воздухе стоял только его задыхающийся плач; Марко прижимал его к себе, гладил по волосам, убаюкивал дрожащее тело и как заклинание шептал: — Всё закончилось, милый. Теперь точно всё. Не плачь. Это продолжалось долго. Дребезжащий холодильник замер, от соседей не доносилось ни звука, вся квартира застыла в ожидании. Через кухонное окно пробивались и ползли по полу лучи наступающего дня. Всё казалось предельно простым. Когда Жан затих и отстранился, его челюсть и щеки дрожали, сводимые судорогами от накатившей истерики. Он испытующе смотрел Марко в глаза, как будто ждал. — Не уходи. Пожалуйста… — Жан тяжело хрипел и выдыхал на каждом слове, — мне так нужно, — казалось, что он задыхался, — быть любимым… я люблю тебя. Марко часто заморгал, и у него тоже выступили слёзы. Он слабо улыбался, плотно сжимая губы, в уголках его глаз собирались тонкие нити морщинок. Они переплели пальцы. — Послушай, — он глубоко вдохнул, давая себе передышку. — Я знаю. Я всё знаю, и я тоже тебя люблю. Я хочу быть с тобой. Я хочу целовать тебя, заниматься с тобой сексом, обнимать так долго, как это возможно, хочу держать тебя за руку постоянно и… всё остальное, не знаю. Я хочу быть с тобой всегда. Жан снова зашёлся слезами, ткнулся макушкой ему в плечо, и теперь они оба заплакали. — Я не хочу уходить от тебя, Жан, — на выдохе прошептал Марко. Жан отпрянул и долго целовал его лицо, припадал губами к щекам, вискам, волосам, глотал слёзы. Потом резко замер, уставился ему в глаза и, как будто разглядев в них что-то, кивнул. Большим пальцем Марко гладил шрам на внутренней стороне ладони: — Поэтому ты хотел убить себя? Из-за меня? Жан замотал головой: — Нет. Я не хотел себя убивать. Я испугался, что ничего не смогу, и решил доказать себе, что я не трус. Это я сделал из-за тебя. Для тебя. — А тогда на ферме? Жан потупил взгляд: — Может быть, тогда и хотел. — Эй, — Марко положил ладонь на его щёку, провёл по виску и волосам, — всё хорошо. Это уже позади. Жан нахмурился, обнял его за пояс и положил голову ему на плечо. Его всё ещё потряхивало, пальцы дрожали и больно давили на кожу. Марко укутал его в объятьях, прижал его тяжёлую голову к своей груди. Жан затих, и его руки обмякли. Они долго молчали. Жан прислушивался к пульсу, к дыханию и пытался угадать, задремал ли Марко. От него пахло свежим дождём, бензином и чем-то неуловимо знакомым, его собственным запахом. Временами он дремал, тяжёлыми волнами его вымывало из реальности, и он вздрагивал, просыпаясь, боясь обнаружить, что всё это сон, но потом его снова убаюкивало тепло и ритмичные удары сердца возле самого уха. Жан не помнил, как заснул в тот день.