Это личное, не так ли?

Вернувшись домой, Андрес закрылся в кабинете, забрав с собой чашку американо. Мартин остался с детьми. Сначала они с Люсией раскрашивали пони, пока Миша делала своё домашнее задание, а потом, закончив, старшая девочка притащила откуда-то его книгу и довольно показушно начала читать вслух, пусть и не громко. Не то чтобы Мартин был против, но были в книге некоторые сцены, которые были явно не для ушей Люсии. Ну и, откровенно говоря, не для её возраста. Перестрелки, ранения, смерти, сексуальные сцены. И вообще весь сюжет был завязан на концепциях отнюдь не детских. — …"Берлин думал о том, что возможно ему не стоило покидать тогда излюбленную часовню", — Миша замолкает и хмурится, — Погоди, ту часовню где они с Палермо..? — Да, ту самую, — кивает Мартин, закрашивая гриву пони розовым цветом. Люсия настаивала, что гривы могут быть только розовыми и голубыми и никак иначе. — Блин, так жалко Палермо, — вздыхает Миша и, кажется, продолжает читать, но уже беззвучно. — А Берлина тебе не жалко? — спрашивает он, переключаясь на другую пони. Ему всегда было интересно, что думают читатели о том или ином поступке его персонажей. Он создавал их со всей любовью, страстью и романтичностью, что у него только были. Но часто его видение персонажей сильно отличалось от того, что видели читатели. — Он дурак. Он сам виноват, на самом деле. Сначала бросает, а потом «Ой было бы круто если бы мой друг был здесь, ляляля, дам-ка я ему кличку Палермо. Так вот Палермо то, Палермо сё» — блин, реально жаль, что Палермо там не было. Он бы мозги Берлину промыл, мне кажется. Мартин хрипло посмеивается. — Ну, он бы просто потакал капризам Берлина, соглашаясь во многом, если не во всём. А если бы он попытался подавить его… что ж, это была бы битва титанов. Но он был слишком сильно влюблён, это факт. Они оба снова возвращаются к своим занятиям, но вскоре Люсии надоедает. Она складывает все карандаши и убирает их, уходя играть с котом, по её же собственным словам. Едва девочка скрывается за дверью, Миша опускает книгу и внимательно смотрит на Мартин, всё ещё не вставшего с пола. — Воспитатели из вас с Андресом сомнительные, — говорит она с сарказмом, захлопывая книгу и откладывая её. Мартин хотел бы возразить, но нечего. Вообще-то он, откровенно говоря, не представляет себе как воспитывать детей. И как сделать так, чтобы те не превратились в моральных уродов он тоже не знает. Он и с Мишей-то общается по наитию, что уж сказать о Люсии. — У вас ребёнок весь день подавленный ходит, а вы двое, взрослые мужики, так погрязли в своих проблемах, что даже не заметили, — зло фыркает Миша. — Она не кажется подавленной, — неуверенно отвечает Мартин, вспоминая день. Да, случилась небольшая истерика, которая напугала их с Андресом, но в общем ничего особо страшного. — Ебааать, — тянет Миша, — ты что, растерял к хуям свою эмпатию? Разуй глаза, ало, она молчит всё время, не вступала в диалог, не задавала никаких вопросов, хотя до этого всегда была болтивой. И Мартин вынужден признать что да, это действительно так. Он слышал Люсию сегодня только тогда, когда сам задавал вопросы, не считая истерики в магазине. Истерики первой на его памяти. Впрочем, Андрес никогда ей до этого не отказывал, по крайней мере не при нём. — Ладно…- кивает он, — Что я должен делать? Пойти к ней и спросить что случилось? Я без понятия, как успокаивать детей. Миша закатывает глаза. — Со мной прокатывает. — Ну так тебе пятнадцать, ты уже не совсем ребёнок, — вздыхает он, прикрывая глаза ладонью. В его голове мучительно всплывают воспоминания. Может, Люсия сказала им где проблема — просто они слушали невнимательно? Но кроме чёртового дивана ничего в голову не приходило. — Ладно, я с ней сама поговорю. А ты пиздуй к своему любовнику и скажи ему, чтобы он вытягивал голову из задницы… — Миша, — тянет Мартин устало, но девочка его перебивает тут же. — Нет! Вы оба проебались. Пофиг на меня, но маленькая девочка не решит свои проблемы сама. А пока вы оба не начнёте смотреть и слушать, ничего хорошего не будет. Миша уходит, оставляя Мартина в расстроенном состоянии. Он корит себя за то, что не заметил перемену настроения Люсии, хотя они были рядом несколько часов. Как он мог? Он был так поглощён беспокойством за Андреса, что отсутствие постоянных вопросов от Люсии воспринялись с подсознательной благодарностью и без понимания, что так быть не должно. Он просто думал о партнёре, который, так же как и его дочь, был задумчив и подавлен. Какое же блядство. Что ж, по крайней мере, что делать с Андресом Мартин знал. И партнёр обещал ему, что расскажет вечером, в чём проблема. Он делает чай для них обоих и несёт кружки в кабинет мужчины, только перед дверью понимая, что постучать не удаётся. — Андрес… — зовёт он через дверь, — я могу войти? Дверь почти сразу открывается перед ним. У Андреса пальцы перемазаны в краске, как и его белая домашняя футболка. Снимал стресс рисованием? Видно, отец и дочь были похоже гораздо больше, чем можно было подумать на первый взгляд. — Я принёс чай, — говорит Мартин, проходя внутрь. — Спасибо, — кивает Андрес, забирая одну из чашек и присаживаясь на стол. Он смотрит вперёд, но одновременно с этим будто бы в никуда. Прямо как в магазине. Что тогда, что сейчас, это очень пугает Мартина. — Что с тобой происходит, mi amor? — спрашивает Мартин чутко, откладывая чашку на стол, чтобы приблизиться к партнёру. Тот тоже ставит чашку рядом с собой и поднимает глаза как раз тогда, когда Мартин оказывается совсем близко. Андрес тянется к нему и обхватывает талию руками, утыкаясь лбом в плечо. — Я и так не родитель года, — тихо говорит он, — но знаешь что я могу сделать ещё хуже? Я могу умереть. Сегодня, завтра, когда угодно. От болезни или просто по нелепой случайности. И с кем останется Люсия тогда? Серхио женат, у Ракель есть дочь и она снова беременна. Будет ли мой ребёнок там счастлив? Едва ли. Если на неё вообще найдут время. Она будет одинока. Никому не нужна. Сирота, по сути. Мартин прижимает партнёра к себе и гладит по волосам мягко и успокаивающе. — Почему ты об этом думаешь, Андрес? Миопатия не прогрессирует, лекарство работает, даже твой тремор… Андрес смеётся, рассыпая по воздуху горечь. Мартин чувствует её каждой клеточкой кожи и мурашки бегут по позвоночнику от этих звуков. Словно партнёр в отчаянии и загнал он себя туда явно сам. Он отстраняется и смотрит в глаза Мартину, позволяя читать свои эмоции. — Знаешь, как умер мой отец? Он шёл к своей машине с бумажным пакетом в руках. Там были кофейные зерна, он покупал какие-то особенные, мама его приучила к этому. И его застрелила полиция, просто перепутав с грабителем. Какой-то полицейский без единой извилины решил что в бумажном пакете пистолет и пристрелил моего отца. Скорая не успела доехать. Он не был стар и был весьма здоров, но это не спасло его. Мартин продолжительно вздыхает, ища подходящие слова, но они как назло отказываются приходить в голову. — Но это ведь редкость. Просто ужасная ошибка, такое нечасто бывает. — Ты прав. Только вот есть автокатастрофы, авиакатастрофы, пьяные водители, рушащиеся дома, теракты, ограбления, перестрелки. Я к тому что…никто не застрахован. — Ты думал о смерти весь день? — ошарашенно спрашивает Мартин. Ему кажется, что всё это не совсем нормально. А точнее, не нормально абсолютно. — Не совсем, нет, — качает головой Андрес, — строго говоря, я думал даже не о смерти, а скорее о том, чем это аукнется близким людям. — Серхио и Люсие, — с пониманием кивает Мартин. — И тебе, да. И я решил, что если что-то произойдёт, то я должен обезопасить вас всех, насколько это возможно. И пришёл к выводу, что я бы предпочёл, чтобы Люсия осталась с тобой. Эта новость шокирует. Идя к Андресу он ожидал, что у того могут быть проблемы на работе, или с Серхио или даже, что проблема в нём самом. Может быть, Андрес снова мучился по поводу ориентации и по поводу своих чувств. Но всё оказалось проще и сложнее одновременно. Андрес не сомневался в своих чувствах, напротив, он был настолько в них уверен, что даже размышлял о настолько пугающих вещах, как собственная смерть. — Я не представляю себе как и почему ты пришёл к выводу, что лучшим опекуном твоего ребёнка станет человек, выросший в детском доме…но, опустим. Я не имею никаких абсолютно прав на Люсию. Совсем. В случае чего, её не оставят со мной ни при каких обстоятельствах. Андрес поднимает на него тяжёлый взгляд и Мартин понимает, что сейчас что-то произойдёт. Что-то, из-за чего Андрес на самом деле переживал весь чёртов день, так что даже пытался близостью заставить себя выкинуть из головы мысли. Мартин не осуждал, но опасался. — В этой ситуации есть лазейка. Если мы с тобой заключим отношения официально, и ты удочеришь Люсию, то в случае моей смерти ты окажешься её единственным официальным опекуном и никаких вопросов к тебе не будет. И конечно же, ничего абсурднее Мартин в своей жизни не слышал. — Давай я перефразирую: ты предлагаешь нам заключить брак, а мне удочерить ребёнка, при том что я непонятный человек, с которым ты знаком полгода, а встречаешься чуть больше месяца. И бог с ним с браком, ты на полном серьёзе задумываешься о своей смерти и о том, с кем останется твой ребёнок. Не с твоим братом, который, я в этом уверен, судился бы со мной за право опеки, ни с Агатой, которая по сути является самым близким твоим другом и той, кто присматривал за Люсией с младенчества. Ты хочешь, чтобы она осталась со мной, с человеком, который работает фрилансером, пишет книжки и сценарии. С человеком, у которого не было семьи, который даже не понимает как растить ребёнка. Мартин замолкает, громко выдохнув и садится на кожаный диван, сгибаясь и ероша свои волосы. Он понятия не имеет что тут можно сделать. Его пугают мысли Андреса и ещё больше его пугают спонтанные решения, основанные ни на чём. Мартин пытается мыслить рационально, но точно знает, что Андрес не мыслит так. В его голове сплошная паника и усталость, он просто не понимает о чём говорит. — Давай представим себе ситуацию, — продолжает Мартин в ответ на угрюмое молчание партнёра, — Ситуацию, в которой я соглашаюсь, мы заключаем брак, я оформляю опеку над ребёнком. С тобой всё в порядке, ты продолжаешь жить как жил и никаких катастроф, разумеется, не происходит. Проходит какой-то период времени, и вдруг ты влюбляешься в рандомную женщину. В конце концов, тебе всегда нравились женщины, — Мартин облизывает губы и продолжает, — Ты не тот, кто будет изменять, так что ты разведёшься со мной и уйдёшь в роман с ней, но с нашим разводом я не потеряю право опеки над Люсией. Я буду считаться её официальным представителем и как ты собираешься с этим быть, м? Как ты объяснить это дерьмо своей жене? Какой там…четвёртой, пятой? Мартин всё говорит и говорит, пытаясь переварить и объяснить всё это самому себе, и когда он поднимает глаза, что замолкает, заметив, как побледнел Андрес. Его чашка в руках ходит ходуном, потому что руки снова трясутся — но в этом не должно быть что-то удивительное. Он выглядит плохо и стоит ему начать говорить, как Мартин понимает, что похоже, он перегнул палку со своей экспрессией, потому что голос Андреса звучит загробно: — Дело ведь не в моих сомнениях, не так ли? Это ты сомневаешься во мне. Ты боишься, что я решу, что это просто эксперимент и мне стоит прекратить, да? Мартин не может ответить. Они смотрят друг другу в глаза и Андрес, очевидно, читает ответ сам, не требуя произношения от Мартина. Это больно и, скорее всего, это действительно покажется ударом, но в глубине души Мартин действительно сомневался. Андрес всегда предпочитал женщин. Всегда. И его отношения с Мартином могли бы легко закончиться так же, как начались. Мартин боялся, как боялся бы любой на его месте. Но он никогда, ни словом ни делом не показывал этого — ровно до сегодняшнего дня. — Я понимаю, — кивает Андрес, будучи показательно спокойным, но его кожа всё ещё невероятно бледна, — Ты прав в своих аргументах, я не имею права просить у тебя о таких вещах. Я помню, как ты относишься к браку и знаю, что тебе претит эта…как ты говорил…эмоциональная клетка? — Андр…- Мартин пытается не оправдаться, но объяснить, но в их разговор вмешивается громкий стук в дверь. Не костяшками пальцев, а кулаком. Сильно и агрессивно. Они не успевают сказать ничего, потому что Миша входит сама. Она рассматривает их обоих и, безусловно понимает, что прервала нечто важное, но это её не останавливает. — Пока вы тут решаете свои суперважные проблемы, которые мешали вам проявить каплю эмпатии к шестилетней девочке, я успела поговорить с ней. И если вы думаете, что у вас тут что-то важное, то забудьте нахер об этом, потому что Люсии сегодня сказали, что только женщина может родить ребёнка. И это правда, что в этом страшного, казалось бы. Вот только потом добавили, что раз у ребёнка нет мамы, то либо она трагически умерла, либо бросила своё чадо по причине ненужности. И что вы предлагаете мне ответить Люсии по этому поводу? Мартину кажется, что время останавливается. Он бросает короткий взгляд на Андреса, не зная, что можно сказать. Андрес соскальзывает со стола, усилием воли расправляет плечи и смотрит со страшной решимостью. Его ладони сжаты в кулаки, глаза чуть прищурены. Лицо, несмотря на не прошедшую бледность, кажется каменно-спокойным. Андрес берёт себя в руки с такой скоростью, что позавидовал бы даже король Испании. — Миша, спасибо за информацию. Я поговорю с Люсией, — кивает он, направляясь к двери. И Мартин хочет его остановить, хочет предложить помощь или просто поддержку, действительно хочет быть рядом, зная, что для Андреса это будет трудный разговор. Он снова зовёт его по имени, но получает в ответ только отстранённый взгляд и слова: — Мы закончили. Ты прав, я прошу непомерно много. Мне жаль, что я…предложил тебе это, — и Мартин чувствует, что внутри что-то ломается, со скрежетом и режущей болью, — Я должен поговорить со своей дочерью. Он выходит твёрдой походкой и Мартин с Мишей провожают его взглядом, после чего девочка задумчиво переводит своё внимание на оставшегося в комнате мужчину. — Вы тут конечно не в картишки играли, да? И что-то мне подсказывает, что не обсуждали Люсию тоже. Что-то случилось? Не пойми меня неправильно, но я в любой момент готова забрать Сиэтл и поехать в твою квартиру, если вдруг…ну…сам понимаешь, — она пожимает плечами, а Мартин горько смеётся, запрокинув голову. — Какой же я гондон, — шепчет он в потолок, вздыхая. Он понимает, что идти сейчас к Андресу было бы бесполезно, даже если бы тот не разговаривал с дочерью. Им обоим нужно обдумать всё, что они оба сказали. Мартину тяжело морально переносить это, зная как тяжело Андресу, как сильно он переживает из-за всего. Несмотря на то, что это даже не было ссорой в полном смысле этого слово, он очевидно ранил Андреса и притом весьма глубоко. Настолько, что теперь тот закрылся, надел одну из своих масок, какие были в начале их знакомства. Это было тяжело для восприятия. Однако Мартин не мог отказаться от своих идей и размышлений и, к сожалению, он действительно не мог полностью довериться. Сомнения были. Он бы соврал, сказав, что нет. И с этим могло справиться только время. Может быть поэтому он никогда не показывал этого Андресу. Не хотел давать ростки для его сомнений в догонку к своим. К несчастью, в самый неподходящий момент, это всплыло. И теперь он чувствовал удушающую вину за свои собственные ощущения и за то, что и как он сказал. На волне экспрессии и эмоций, он прекратил контролировать это и поплатился жёстко. — Похоже на то, что вы оба нахуевертили. Но я думаю вы разберётесь. Люди, которые любят друг друга, в итоге всё равно мирятся, даже если разругались в щепки. А вы вроде просто наговорили друг другу херню, это поправимо. Мартин кивает. Он забирает свою чашку с остывшим чаем, чашку Андреса и видит на его столе холст. Перелив из зелёного в голубой и обратно — будто волны фоном. А посередине его профиль, задумчивый взгляд в никуда, какой бывает только когда он думает о своих героях. Андрес рисовал его, со старательностью. С любовью. Вот и всё, что ему нужно знать. Ради сохранения этого он готов пойти на всё.