I
В комнате Стах видит поднос… И думает: наверное, Тим не позавтракает сам?.. Теперь. И еще кажется, Стаху кажется, что Тим какой-то вроде… болезненный и грустный. Стах смотрит в сторону стола и… отодвигает самого себя. Как кого-то, кто еще немного подождет. Он выносит на террасу поднос. Терраса закрытая, и лестница перед застекленной дверью утоплена прямо в фундамент. По бокам от ступеней — стенки этого фундамента, так что если сесть повыше, можно использовать пол как стол. Стах использует. Ставит завтрак. Тим сидит, зажимая себе рот и нос рукой, пытается подавить всхлипы — и заходится целой серией маленьких вдохов. Стах садится с ним, тянет ему чашку и просит: — Ну хватит, Тиша. Успокойся. Тим не может. Хотя чашку он берет. Видимо, чтобы показать, что готов на контакт. Попутно пытается вытереть нос, потому что с носа у него тоже течет. Ни с чашкой, ни с носом у него не ладится… Стах тяжело вздыхает. Уходит за платком. Заглядывает в кухню со словами: — Ба, дашь платок? — Платок?.. — Я опять довел Тима до слез. — В каком плане?.. — Говорил же, слон в посудной лавке… Бабушка беспокоится и вроде порывается — в зал, а потом замирает. Она, видимо, не взяла с собой никаких платков, когда переезжали. — Может, салфетку? — Может. Бабушка достает пачку с салфетками, и Стах берет сразу несколько. Она спрашивает: — Сташа? — и заставляет его на секунду замереть. Она смотрит на Стаха, подбирая слова. Смотрит довольно долго, и ему приходится додумать, уколоться. «Ты вот так мальчика привез…» Стах криво усмехается. Бабушка все еще молчит. А он наконец-то что-то ощущает. Раздражается. Сначала — из-за того, что не имеет права на свое личное пространство. А потом — из-за того, что Стах, вообще-то, собирался вместе с Тимом жить и здесь его устраивать. И если уж решил, будь добр и устраивай, а не спихивай его в чужие руки. Стах ненавидит, когда его выдергивают — так. Ставят на место. — Его тошнило. На днях. Я думала вызвать врача… — В смысле тошнило?.. — Ходит неприкаянный… Волнуется, что с тобой что-то случилось. Ты бы взял его, может, в свой проект. Ну просто чтобы он хоть рядом сидел с тобой, даже если не помогает… Он все равно у тебя не очень разговорчивый, не думаю, что будет отвлекать тебя от твоих вселенских дум. А то он предоставлен сам себе… Все раздражение оседает, как если бы не стучалось. Стах возвращается — к «должен» и «надо». Остывает. — Ладно, понял…II
Он выходит к Тиму и садится рядом. Отдает ему салфетки. Тим смотрит на них, потом на Стаха — влажными синими глазами. Приходится объяснить: — Вместо платка… Тим зависает. — А… — …и «Б». Сидели на трубе. «А» — упала. «Б» пропала. Тиша снова на нуле. Тим закрывается рукой, салфетками — всем, чем может. — Дурак. Потом он вытирает нос. Просто вытирает. Ерундой какой-то мается. — Да посморкайся ты как человек. — У меня и так вид непрезентабельный… Стах оценивает. Тим заплаканный и осунувшийся. Щеки пропали. А они всегда немного есть: у Тима в целом очень мягкое лицо и высокая скула — не острая, по-азиатски плавная. Стах касается костяшками, проводит вниз. Тим поднимает взгляд. На ласку. С вопросом. Стах грустно усмехается. Ну что?.. Тим осторожно ловит его руку, обхватывает пальцами ладонь. Стах сжимает в ответ. И Тим всматривается в него вопросительно. — Арис… — Что?.. Тим зависает. Он как будто ищет что-то в Стахе. Он как будто надеется это «что-то» разглядеть в его лице, в его глазах. Стах усмехается. И вроде как пытается помочь — словами: — Ну. Со словами у Тима никогда не ладится. Он выдает несчастно: — Я не понимаю… — Что?.. Что он не понимает? Почему Стах возвращается к нему — и с завтраком? Зачем салфетки? Или, может, он не понимает, почему Стах остается. Остается, когда ни на что нет сил, особенно на Тима. Не понимает, почему Стах рядом. Почему не злится и не обижается, как сам Тим. Ведь Стах вроде отдалился, вроде даже есть причина. А теперь он здесь, касается и шутит. Стах опускает взгляд. Этот вопрос — сложнее остальных. «Где же ты схоронил его, рыжик?» У себя под кожей. Стах уставляется на Тима — снизу вверх. Словно они поменялись ролями. Тим все еще пытается с ним в разговоры, как умеет: — Ты притворяешься?.. что все в порядке? Стах усмехается — с досадой: — Тиша… Я тебе говорил. Что никогда тебе не вру. Не притворяюсь тоже. Я с тобой — не притворяюсь. Тим пытается — найти свою трагедию среди обломков: — Ты вздрогнул, когда я… ну… С этим Стах даже согласен: — Да, это херня… Это я не контролирую. — В смысле?.. — В одном единственном, в прямом. Что ты вечно умножаешь? У Тима — сбой в системе. А Стах не объясняет. Потому что он не знает, что тут объяснять. Тим все еще не враг ему. И Стах не в гневе, не на панике. Пытается утрамбовать… Не очень получается, если совсем уж откровенно. Но и не настолько плохо, как когда он сломал ногу. Так что он переводит тему — и на Тима: — Стоило отвлечься — ты устроил голодовку? — Нет, я просто… — Бабушка сказала, что тебя тошнило. Ты не ешь? — Я уже в порядке… И это ты не ешь. Не спишь. Сутками что-то чертишь… Претензии посыпались… Стах говорит: — Про сутки ты тут сам придумал… Тим не ведется — на его попытки снизить градус драмы. Стах серьезнеет и вздыхает. Смотрит на их руки — сцепленные. И понимает, что просыпается какая-то тоска. Тоску не звали. Стах отводит взгляд. И все-таки пытается Тиму сказать, хоть что-нибудь: — Это из-за птицы… — Птицы? Ну как такое объяснять?.. — Я перед отъездом видел. — На пробежке?.. Стах усмехается: — Представь. Ловят меня мальчишки, говорят: «Она упала». А я подхожу, — ему смешно, — и не знаю, как им заявить: «Она не упала, она как бы… дохлая?..» — Что?.. Стах усмиряет свое чувство юмора: Тим не может оценить всей клоунады. Так что приходится нормально: — Я ее похоронил. Неплохо? На пятый день в Питере. Такой фигни со Стахом еще не случалось. — Это тем утром?.. — Это когда я заблудился… В трех домах, как в трех соснах. Тим сидит чуть слышно, смотрит — как Стах. А Стах — ничего. В целом. Тим продолжает зачем-то шептаться: — Ты тогда дошел до конца Васильевского?.. — Вроде того… Они неловко смолкают. Тим сжимает в свободной руке салфетки. Потом тычется носом в Стаха — как будто извиняясь. И как будто за себя. Такого — колюще-режущего. Вызывающего всякие мурашки. И пытается — поцарапать, вскрыть, извлечь наружу. Стах отодвигается. — Ну котофей… Что ты пристал? — Из меня очень хреновая поддержка… — Да я вроде не прошу. Стах слабо усмехается. Поддержка правда так себе. Тоска — от неба до земли. Хочешь — дыши ей, хочешь — в ней топись. — Все говорят узнать про твой проект… Я попытался. До того, как ты ушел. Я не могу, как твоя бабушка… В смысле… может, она знает тебя лучше… Просто… Тим осекается на своих сложностях. А Стах отбивается словами, говорит — и невпопад, насчет «проекта», насчет птицы, когда Тим — насчет него: — У нее было заломано крыло. Назад. Это как с твоим скворцом… Помнишь, я сказал? Было бы здорово ей сконструировать какой-нибудь протез… Так что я… отключился. Как с самолетами. Вроде того. Ну чтобы починить ее. Я в курсе, — Стах усмехается, — что она умерла — и не вернуть. Просто мне надо… закончить с ней. Я не знаю, как тебе об этом говорить, для меня это не кончается на могиле. Мне нужно вынести это во что-то. В какую-нибудь модель, так что… Стах не представляет, как собирается продолжить этот глупый монолог, и чувствует, что логика отваливается к чертям собачьим, когда он решает облечь это в слова. Но Тим кивает. Он уже успокоенный. Касается губами пальцев Стаха. И если бы не его взгляд — соленый и вникающий, Стаха бы перемкнуло… — Хочешь, помогу?.. сделать ее модель… если ты не против… . . А нет. Перемыкает. Стах защищается усмешкой. И словами: — Я, вообще-то, мучился с протезом… Не с моделью. Тим слабо кивает: — Хорошо… Может… — он зависает — и не навязывается. — Я просто подумал… если это помогает. Это помогает. Стаху — помогает. И он наконец-то выходит — из своей ментальной комнаты, в которой заперся на неделю. — У меня в одной из книг по аэродинамике нарисованы крылья птиц, но там не показано, как мышцы задают движение — и я не могу придумать, можно ли сделать так, чтобы протез двигался механически, а не с помощью какой-нибудь кибернетики и прочей фантастики. Ясное дело, когда рука, кисть, это сложно и нужно посылать импульсы — из мозга, для захвата, удержания и прочего… но если крыло, чисто теоретически можно обойтись. Еще я думал насчет материала. Ведь птицы очень легкие, и протез должен быть легкий, но еще прочный. Достаточно гибкий, достаточно жесткий. Что-то вроде пластмассы. В смысле — стержень пера. А перо — из материала вроде тента для палаток… Чтобы не промокало… Стах затихает, когда замечает, как внимательно смотрит Тим. И напрягается, потому что вдруг вспоминает: Тим знает про птиц. Он сейчас скажет Стаху, насколько тот дурак… Но Тим говорит: — Перья лучше натуральные… А мышцы… я могу нарисовать. Только я думаю, что тебе нужно делать протез — для определенной птицы. Оно всегда по-разному повреждается… Вот у скворца не было почти крыла, ты никак не сделаешь… Но бывает, что нет части… Стах смотрит на Тима. Тим запинается. Потом спрашивает тише: — Нарисовать?.. Стах теряется, выпускает Тима, рассеянно поднимается, уходит в дом. Берет со стола блокнот с ручкой, берет с каким-то странным ощущением: тоска ушла, и что-то начало вставать на место. Вернувшись на террасу, Стах все отдает Тиму. Но, когда садится, чуть не опрокидывает поднос — одним движением руки… и вспоминает: — А… Ты… Ты завтракаешь или как? — Да, я… Хорошо. Им обоим вдруг неловко так, как будто они не общались не неделю, а сто лет — и приходится отстраивать мост заново… Но этот мост не плохой, не хлипкий. Просто страшно ходить по самым первым балкам над рекой.