I
Вечером, пока Тим в душе, Стах оглядывает чердак. Открывает окно, впуская остывающий воздух. Расставляет все по местам, включая Тимовы книжки, у которых места не было до Стаха. Возвращает «кровать» обратно в центр, поднимает вентилятор, меняет постельное белье. Потом складывает вещи у Тима на полках, потому что лежали они как попало и почему-то почти по всей комнате. Стах не думает об этом даже с шуткой. Просто занимает себя делом, пока Тима нет. Затем появляется Тим. Стах наблюдает, как он стекает в постель — разнеженный прохладной водой, в свете маленьких окон. С минуту Тим не понимает, что не так. Потом он снова выгоняет одеяло вниз и комкает его в ногах. Подушка Стаха съезжает на пол. Тим ловит ее рукой — и в итоге только опускает на нее свою ленивую ладонь. Проверяет, как там Стах: заметил или нет? Лукавый синий глаз бликует, как обсидиан. Стах усмехается: — И что это такое? Тим улыбается и затягивает подушку обратно. Но Стах решает все равно, что Тим неисправим.II
Стах знает, что когда вернется, его будут ждать. Поэтому без всякой осторожности он залетает на чердак и падает в постель почти с разбегу. Прогибается матрац, Тим вздрагивает, слабо хмурится, бубнит: — Дурак. Потом находит пальцами на ощупь, касается, успокоенно выдыхает… и смягчает, вынимая кости — одним жестом. Стах сжимает эти пальцы — ослабевшие. Они вроде даже, легонько дрогнув, пытаются ответить. Но снова засыпают. Стах долго смотрит, как прячется улыбка — в самых уголках губ. Тим — притихший и хрупкий. Когда Тим — такой, Стах — ручной и смешной. Как разомлевший пес. Ну или что там Тим про него думает? Лис? Это еще хуже. Вот был свободный наглый лис, а теперь, значит, почти на спине — пузом кверху. Стах сползает ниже и ближе. С каким-то дурацким — почти тимово-мяукательным — ощущением — то ли Тима гнать, то ли к нему прижаться, то ли кусить его — за все хорошее… С немой и невыразимой просьбой — остановить это. Паршивая просьба. То ли расстраивает, то ли злит, то ли все вместе. Стах двигает Тима, укладываясь у него под боком. Тим что-то хрипло мурчит. Потом обнимает, устраивая Стаха рядом. И тот замирает. Как раньше замирал в его руках Тим. Стах закрывает глаза и медленно выдыхает ощущение тоски. По человеку, который здесь и рядом. Стах не может это объяснить. Что у него за чувство. К Тиму. Тим все время просит слов. Понятных и прямых — действий и признаний. Но что в них помещается? Из всего, что у Стаха есть… Стах застывает. И пытается дышать. Глубоко и медленно. Чтобы вернуть себе штиль. Вот у Тима — покой. А у Стаха — всякие его моря и океаны. Нехватка воздуха. Вкус соли. Беспорядки. В комнате в том числе. — Тиша, — возмущается Стах. — М-м? Стах не знает, что именно хочет сказать. И говорит: — Ты бесишь. Тим обнимает крепче, но тут же — слабнет. И Стах лежит — еще более бессильный. И насупившийся. Тим бесит и болит. И весь — под кожей. ...Тим просвечивает через кожу. Как если бы он мог оставить след, опознавательный знак, сказать всем и каждому о том, что обосновался внутри, разложил у Стаха в голове свои вещи и поставил дурацкую лампу. Лег с книгой. Стах думает гнать его в шею. И думает, что без него — обесточит. «Не скажешь?..» «Что?» «Тиша, я люблю тебя». Стах говорит: — Дурак, — вместо «спокойной ночи». Говорит, не разматывая клубок необдуманных, подальше задвинутых мыслей. И неозвученных, подальше задвинутых чувств.